1812. Великий год России
(Новый взгляд на Отечественную войну 1812 года) - Троицкий Николай Алексеевич - Страница 50

Действия Кутузова от Царева-Займища до Бородина объяснялись историками по-разному. Сегодня уже нельзя принять всерьез заключение М.Н. Покровского: «Став во главе армии, Кутузов сообразил, что и ему придется отступать. Но в то же время ему хотелось удовлетворить и тех, которые требовали сражения. В этом желании убить двух зайцев, бегущих в разные стороны, сказалась натура истинно русского генерала»[565]. Трудно согласиться и с позицией П.А. Жилина, который, полагая (справедливо), что Кутузов предпринял Бородинское сражение «по собственной инициативе», отвергал как несостоятельные все, кроме внутреннего убеждения самого Кутузова, объяснения этой инициативы (16. С. 149). Между тем по крайней мере два из них настолько очевидны, что оспорить их невозможно.

Во-первых, Кутузов просто обязан был считаться с общественным мнением — сражения требовали Царь и дворянство, армия и народ, вся Россия. Во-вторых, Наполеон, предвкушая скорый захват Москвы, усилил, как нельзя более, преследование русской армии, фактически не выпуская ее из боя. С 30 августа до 6 сентября арьергарды М.И. Платова и П.П. Коновницына «ежедневно, с утра до позднего вечера, а иногда и ночью, задерживали стремительный натиск французского авангарда»[566]. Так, под Гжатском 1 сентября арьергард Коновницына выдержал 13-часовой бой, сменив на протяжении 17 км 8 позиций, а 4 сентября у с. Гриднево 10 часов отбивал атаки врага, останавливаясь в 5 позициях[567]. Н.П. Поликарпов, обстоятельно, по архивным источникам исследовавший все эти бои, отметил, что даже дотошный М.И. Богданович почти ничего о них не сказал. П.А. Жилин, Ю.Н. Гуляев и В.Т. Соглаев ни об одном из них вообще не упоминают. А ведь они были существенно значимы, ибо так сближали враждебные армии, что генеральное сражение становилось неизбежным, если бы даже Кутузов не планировал его «по собственной инициативе».

Вечером 4 сентября Наполеон и его штаб увидели, что вся русская армия закрепляется на позиции возле большого селения в 110 км перед Москвой. Наполеон спросил, как называется это селение. Ему ответили: Бородино.

Глава IV

БОРОДИНО

Накануне

И. Кутузов доносил Царю 4 сентября: «Позиция, в которой я остановился при деревне Бородино… одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством» (4. С. 64).

Выбор позиции для генерального сражения всегда считался важным условием победы. Наполеон говорил, что вообще «война — это мастерство позиции»[568]. Русскую позицию у Бородина специалисты (начиная с участников Бородинской битвы) расценивали по-разному: например, генералы П.И. Багратион и А.П. Ермолов и такие авторитеты, как К. Маркс и Ф. Энгельс, критиковали ее (15. С. 191–193)[569], советские и постсоветские военные историки большей частью хвалят (2. С. 368–370; 12. С. 299; 16. С. 151–152)[570].

Здесь нет ничего удивительного. Как подметил еще К. Клаузевиц (из советских историков — Е.В. Тарле и А.Н. Кочетков, в последнее время — В.Н. Земцов), «эта позиция имела свои и выгодные, и невыгодные стороны» (18. С. 85–88; 32. Т. 7. С. 563)[571], тем более что долго выбирать ее под натиском французов не было времени. В тот самый день (3 сентября), когда русская армия занимала Бородинскую позицию, П.И. Багратион написал Ф.В. Ростопчину: «Все выбираем места и все хуже находим» (14. С. 109; ср.: 4. С. 331).

Сам Кутузов в донесении Царю хотя и назвал позицию у Бородина «одной из наилучших», но с оговоркой («на плоских местах») и прямо указал на ее «слабое место». Тем не менее в целом позиция отвечала главным требованиям предстоявшей битвы. Во-первых, она изобиловала естественными укреплениями. Ее фронт справа и в центре был прикрыт высоким (более 20 м) берегом Колочи, правый фланг упирался в Москву-реку, а левый — в труднопроходимый Утицкий лес. Главное же, позиция позволила русской армии «оседлать» обе дороги, ведущие к Москве, — Старую Смоленскую и Новую Смоленскую.

Слабость русской позиции заключалась прежде всего в том, что ее левый фланг был открыт для фронтального удара. Поэтому Кутузов распорядился прикрыть его инженерными сооружениями (флешами) на высоте у д. Семеновская, а потом и «загнуть оный» к флешам (4. С. 86). Таким образом, к началу битвы левый фланг был укреплен, но зато преломилась боевая линия русской позиции, образуя в центре, у Курганной высоты, исходящий угол, что дало французам «выгоду продольных рикошетных выстрелов»: их батареи, действовавшие против русского левого фланга, «поражали в тыл войска центра и правого фланга» (15. С. 192–193)[572].

Заняв такую (с очевидными плюсами и минусами) позицию, Кутузов рассчитывал принять на ней и отразить лобовой удар противника, но сохранял за собой и возможность уклониться от боя в случае, если бы Наполеон попытался его обойти. «Желаю, — доносил он Царю 4 сентября, — чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе. Но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что, может быть, должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся» (4. С. 64). В любом случае Кутузов считал своей главной задачей не пустить врага к Москве. «Как бы то ни было, — писал он Царю перед битвой с Бородинского поля, — Москву защищать должно» (Там же). В те же дни он заверял П.В. Чичагова, Ф.В. Ростопчина и начальника Московского ополчения И.И. Маркова: «Настоящий мой предмет есть спасение Москвы» (Там же. С. 40, 55)[573].

При этом русский главнокомандующий учитывал возможность и успеха, и неудачи в сражении. «При счастливом отпоре неприятельских сил, — писал он в диспозиции 5 сентября, — дам собственные повеления на преследование его… На случай неудачного дела… несколько дорог открыто, которые сообщены будут гг. главнокомандующим (Барклаю де Толли и Багратиону. — H.T.) и по коим армии должны будут отступать» (4. С. 83).

С утра 5 сентября, когда русская позиция слева еще не была оборудована, французы подступили к ней. Чтобы выиграть время для инженерных работ, Кутузов приказал задержать противника у д. Шевардино. Здесь к полудню 5-го еще не успели воздвигнуть пятиугольный редут с 12 орудиями, который вначале служил частью позиции русского левого фланга, а после того, как левый фланг был отодвинут назад, стал отдельной передовой позицией. Наполеон, как только он увидел перед собой (в 3-м часу дня 5 сентября) Шевардинский редут, приказал взять его — редут мешал французской армии развернуться. Три отборные дивизии из корпуса Даву и польская кавалерия Понятовского пошли на приступ[574].

Редут и подступы к нему защищали легендарная 27-я дивизия Д.П. Неверовского, ополченцы и несколько кавалерийских полков под общим командованием генерал-лейтенанта кн. Ан. И. Горчакова. Племянник А.В. Суворова, отличившийся в итальянском и швейцарском походах своего великого дяди, в 21 год уже генерал, Андрей Иванович Горчаков пережил здесь свой «звездный час». Он имел всего 18 тыс. бойцов. Наполеон бросил на редут 36 тыс. Однако весь день и вечер, почти до полуночи, защитники редута отражали бешеные атаки врага. Уже затемно на помощь Понятовскому пришли кирасиры Мюрата. Когда они под прикрытием темноты устремились в решительную атаку и уже слышен был топот тяжелых кавалерийских масс, Горчаков, у которого в резерве оставался один батальон, а кирасирская дивизия находилась в глубине позиции, пошел на хитрость. Он приказал резервному батальону «ударить поход и кричать «ура», не трогаясь с места», а тем временем «чтобы кирасиры неслись на рысях» к редуту (5. Т. 3. С. 7–8). Французы, услышав внезапное «ура» под бой барабанов, приостановились, потеряли темп, а русские кирасиры успели на всем скаку вступить в бой и отбить атаку.