1812. Великий год России
(Новый взгляд на Отечественную войну 1812 года) - Троицкий Николай Алексеевич - Страница 20

Царизм вынужден был пойти на мир с Францией. 7 июля 1807 г. в Тильзите Наполеон и Александр I подписали исторический договор (его текст см.: 10. Т. 3. С. 631–646). Два главных его условия Наполеон навязал Александру как победитель. Во-первых, Россия признавала все завоевания Наполеона, а его самого — императором и вступала в союз с Францией. Во-вторых, Россия обязалась порвать с Англией и присоединиться к континентальной блокаде. Если первое условие задевало престиж России и самолюбие Царя, который ранее официально именовал Наполеона «узурпатором и тираном» (русская церковь — даже «антихристом»: 9. Т. 2. С. 382, Т. 3. С. 367, 581), а теперь вынужден был обращаться к нему по форме, принятой у монархов: «государь, брат мой», то второе условие ударяло по жизненным интересам России, разрывая ее традиционные взаимовыгодные экономические связи с Англией.

Правда, Тильзитский договор предоставлял России свободу действий против Турции и Швеции, причем Наполеон даже подзадоривал Александра к войне со Швецией — союзницей Англии (7. T 1. С. 322)[168]. Вообще оба императора отвели Западную Европу в сферу влияния Франции, Восточную — России, как бы заключив тем самым «союз… для раздела мира: Наполеону — Запад, Александру — Восток!»[169].

Итак, в Тильзите Наполеон осуществил идею союза с Россией, которая, по мнению ряда авторитетов — от А. Вандаля до А.З. Манфреда, была «ведущей идеей» его внешней политики (22. С. 550). Сама по себе такая идея отвечала и русским интересам не менее, чем французским, но дело в том, что Наполеон в союзе с Россией хотел играть роль старшего партнера, который мог бы при случае диктовать младшему свою волю, а такое распределение ролей не могло устроить Россию.

Что касается Александра I, то он, учитывая, с одной стороны, военное преимущество Франции перед Россией, а с другой — оппозицию российского дворянства союзу с Францией, рассматривал Тильзитский договор как вынужденную необходимость «примкнуть на некоторое время» к врагу в качестве союзника и рассчитывал под прикрытием договора заняться «вооружениями и приготовлениями» к новой борьбе при более выгодном для России соотношении сил[170]. Так объяснял Царь свою позицию в откровенном письме к матери в сентябре 1808 г., и этот его взгляд разделяли самые авторитетные из близких к нему деятелей — канцлер Н.П. Румянцев, государственный секретарь М.М. Сперанский, бывший президент Коллегии иностранных дел, а с 1808 г. посол в Париже А.Б. Куракин[171].

Внешне обе стороны обставляли свой союз (особенно личные встречи Наполеона и Александра в Тильзите, затем осенью 1808 г. в Эрфурте) с небывалой помпезностью. Французский посол А. Коленкур был в Петербурге «первейшею особою, едва не считавшею себя наравне с Александром I»[172]. Наполеон, желая укрепить союз, в 1808 г. посватался к вел. кн. Екатерине Павловне, а после того как она заявила: «Я скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца»[173] — и была выдана за Георга Ольденбургского (Коленкур писал о нем Наполеону: «Принц безобразен, жалок, весь в прыщах, с трудом изъясняется»)[174], Наполеон сделал предложение другой сестре Царя — Анне Павловне. Царь, однако, любезнейшим образом уклонился от положительного ответа и на это сватовство.

Главное же, мало удавались Наполеону его попытки втянуть Россию (следуя букве Тильзитского договора) в войну с Англией и — в 1809 г., когда началась австро-французская война, — с Австрией. Царизм воздерживался от активных действий и против Англии, и против Австрии, усматривая в них потенциальных союзников. Более того, прислушиваясь к голосу российского дворянства и купечества, Александр I позволял им то и дело нарушать континентальную систему, в то время как Наполеон, понимавший, что «достаточно одной трещины, чтобы в нее провалилась вся система»[175], требовал неукоснительного ее соблюдения.

Таким образом, Тильзитский договор был подобен мине замедленного действия, заложенной в русско-французские отношения. Хотя он дал обеим сторонам взаимные выгоды (Франции — гораздо большие), а России, кроме того, известный выигрыш времени для военных приготовлений, его главные условия оказались невыполнимыми для России и чреватыми новой войной, неизбежность которой с каждым годом становилась все более очевидной. Хотя война началась в 1812 г., она, как метко выразился Ж. де Местр, «уже была объявлена договором о мире и союзе в Тильзите»[176].

Причины и характер войны 1812 г.

Русская дворянская историография объясняла войну 1812 г. по следующей схеме: «В самом Наполеоне, в алчности его к завоеваниям должно искать причины к войне с Россиею»; все время после Тильзита Наполеон готовился «к нападению» на Россию, а царизм — «к обороне» (3. T 1. С. 39; 6. Ч. 1. С. 17, 79; 24. T 1. С. 36). Эта схема налицо доныне в трудах не только большинства советских, но и некоторых уже постсоветских ученых (12. С. 278–282; 16. С. 71–84, 90–93)[177]. Французские историки большей частью (от А. Тьера до Л. Мадлена) развивают противоположную точку зрения, а именно: нашествие Наполеона на Россию представляло собой вынужденный акт самозащиты.

И тот и другой подход к вопросу о причинах войны 1812 г. упрощает действительный ход истории, диалектику и специфику наполеоновских войн, которые сочетали в себе завоевательные и освободительные, реакционные и прогрессивные явления.

Завоевательная «алчность» Наполеона — это очевидная, но далеко не единственная причина войны 1812 г., сплетенная с рядом других причин, включая «алчность» царизма. К 1812 г. Наполеон успел разгромить очередную, 5-ю антифранцузскую коалицию в составе Англии, Испании, Австрии и был в зените могущества и славы. «Делатель и разделыватель королей», «сюзерен 7 вассальных королевств и 30 государей»[178], он повелевал почти всей Европой и тасовал европейские троны, как игральные карты (три из них он передал своим братьям, два — сестрам). «Кто не жил во время Наполеона, — вспоминал А.И. Михайловский-Данилевский, — тот не может вообразить себе степени его нравственного могущества, действовавшего на умы современников. Имя его было известно каждому и заключало в себе какое-то безотчетное понятие о силе без всяких границ» (24. T. 1. С. 153). Мир не знал другого примера столь головокружительной карьеры. Генерал М. Фуа, соратник Наполеона, сказало нем: «Подобно богам Гомера, он, сделав три шага, был уже на краю света» (13. С. 174).

С высоты достигнутого к 1812 г. величия Наполеон посчитал возможным обеспечить для Франции уже в скором будущем господство в Европе. Путь к этой цели преграждали Англия и Россия. Все остальные европейские державы были либо повержены Наполеоном, либо близки к этому. Русский посол в Париже А.Б. Куракин 18 февраля 1811 г. написал Александру I: «От Пиренеев до Одера, от Зунда до Мессинского пролива — все сплошь Франция»[179]. Когда он писал эти слова, угроза вторжения Наполеона уже нависла, как дамоклов меч, над Россией.

Царская Россия, однако, вовсе не была тогда лишь объектом и жертвой наполеоновской агрессии. Она тоже стремилась, как и Франция, к европейской гегемонии и приложила для этого много усилий в коалиционных войнах 1799–1807 гг. Проиграв эти войны, подписав унизительный для себя Тильзитский мир, царизм никогда не оставлял мысли о реванше. Перед войной 1812 г. и затем в ходе ее он предпринимал усилия по формированию 6-й антинаполеоновской коалиции, чтобы вновь учинить «своего рода крестовый поход» против Франции с той же, что и в 1799–1807 гг., целью защиты «всех тронов», «всех корон», «восстановления в Европе» дореволюционного «равновесия», «возврата к старым (т. е. феодальным. — H. Т.) правилам» международных отношений (9. Т. 6. С. 373, 425, 426). Из официальных документов царизма явствует, что в 1811–1812 гг. он планировал на западных границах, в противовес французским захватам, восстановить Королевство Польское с последующим присоединением к России. Для ослабления союзной Наполеону Австрийской империи Александр выдвигал идею произвести «сильную диверсию на правом крыле французских владений». В этих целях ставилась задача разжечь недовольство «венгерцев», а также обратить «к нашей стороне» славянские народы Балкан: «сербов, босняков, далматов, черногорцев, бокесцов, кроатов, иллирийцев». Чтобы «возвысить дух славянских народов для направления оного к… цели», рекомендовалось обещать им независимость и даже «установление славянского царства» (Там же. С. 56–59, 363–364, 372)[180].