Малыш - Верн Жюль Габриэль - Страница 2

Торнпип и без того был вне себя. Его призывные крики оказались напрасными. Никто не спешил смотреть на королевских марионеток. Впрочем, это не означает, что ирландцы питают неприязнь к августейшему семейству – вовсе нет! Вот только они бы предпочли (и даже очень) видеть изображение королевы скорее на монетах, в виде фунтов, крон, полукрон и шиллингов, но в этих-то портретах ее величества и ощущается наибольший недостаток в карманах ирландца.

Поскольку ни один серьезный зритель так и не откликнулся на многократный зов Торнпипа, тележка, запряженная измученной собакой, покатила дальше, в парк. Теперь кругом не было ни души.

– Марионетки! Королевские марионетки!

Никто не отвечал, только птицы, пронзительно крича, разлетались по деревьям. Парк был пуст, как и аллея. Но зачем же, в самом деле, приходить в воскресенье и предлагать развлечения католикам в часы богослужения? И правда, Торнпип был чужаком в этой стране. Может быть, в послеобеденное время, между мессой и вечерней, его старания имели бы успех? В любом случае, ничто не мешало ему сходить со своей тележкой к порту, что он, собственно, и сделал, ругая на ходу всех чертей Ирландии.

Порт этот был обширным, но оживленным назвать его было никак нельзя. Сюда не заходили иностранные суда. Лишь пара шхун, привезших в этот нищий край зерно из Шотландии, да рыбачьи лодки стояли на мели, так как было время отлива. Несколько матросов слонялись по набережной, куря трубки, но очевидно, что Торнпипу нечего было и надеяться добыть хоть пару шиллингов из их кошельков.

Тележка остановилась. Голодная, выбившаяся из сил собака растянулась на песке. Торнпип вытащил из мешка кусок хлеба, несколько картофелин и селедку и принялся за них с жадностью давно не евшего человека.

Собака, с высунутым, сухим от жары языком, пощелкивала пастью, не спуская с него голодных глаз. Но так как, судя по всему, час ее трапезы еще не настал, она кончила тем, что положила голову между вытянутыми лапами и закрыла глаза.

Легкий шум движения внутри тележки вывел Торнпипа из задумчивости. Он встал и огляделся, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает. Затем, приподняв ковер, прикрывавший ящик с куклами, просунул внутрь кусок хлеба и проговорил свирепым голосом:

– Замолчишь ты наконец!..

Ответом ему был звук усердного жевания, точно внутри ящика находилось умирающее с голоду животное.

Торнпип вскоре покончил с селедкой и картофелем, сваренными для лучшего вкуса в одной воде. Затем он поднес ко рту флягу, грубо вырезанную из тыквы и наполненную напитком из кислого молока, который так в ходу в этой стране.

В это время громко зазвонил церковный колокол, возвещая конец мессы.

Была половина двенадцатого.

Ударом хлыста Торнпип заставил собаку встать, и та потащила тележку обратно к аллее, где он надеялся заполучить хоть нескольких зрителей по выходе из церкви. Возможно, в это предобеденное время и удалось бы дать пару представлений. Затем Торнпип надеялся возобновить их после вечерни и на утро уйти показывать своих марионеток в других городках этой местности.

В сущности, мысль эта была недурна. За неимением шиллингов он бы довольствовался и копперами – все лучше, чем ничего.

Вновь раздался громкий крик:

– Марионетки!.. Королевские марионетки!

Минуты через две-три вокруг Торнпипа собралось человек двадцать. Нельзя сказать, чтобы это было лучшее общество Уэстпорта: подростки, с десяток женщин и несколько мужчин, большинство с ботинками в руках, причем не столько из заботы сохранить свою обувь, сколько по привычке обходиться без нее. Впрочем, несколько горожан составляли исключение в этой праздной толпе. Например, булочник, остановившийся перед тележкой вместе с женой и детьми. Правда, его твидовой куртке было уже немало лет, а каждый год должен считаться за два в дождливом климате Ирландии, но все же булочник выглядел весьма представительно. Да иначе и быть не могло, коль скоро ему принадлежала лавка с великолепной вывеской: «Народная центральная булочная». И действительно, она была центром, куда стекались все хлебные изделия в городе, – поскольку другой булочной в Уэстпорте просто не было.

Здесь же стоял и москательщик[2], называвший себя аптекарем, несмотря на то что в его лавке отсутствовали и самые обычные лекарства. Однако вывеска, гласившая: «Медицинский холл», была выведена такими красивыми буквами, что один ее вид, должно быть, излечивал от болезней.

Следует упомянуть еще священника, остановившегося также у тележки Торнпипа. Духовное лицо было одето удивительно опрятно: шелковый воротничок, жилет с частыми пуговицами, длинная черная ряса. Это был глава всего местного прихода. Деятельность священника была разнообразна: он не только крестил, венчал, исповедовал и хоронил своих прихожан, но еще и давал советы касательно их личной жизни и ухаживал за ними в случае болезни. Кроме того, он был попечителем школ и приютов, что, впрочем, нисколько не мешало ему принимать участие в устройстве парусных регат и скачек. Всеми уважаемый, он имел громадное влияние в городе, что и неудивительно в этих краях, где так сильна католическая вера.

Итак, у тележки все-таки собралась публика, причем даже более прибыльная, чем ожидал Торнпип. Можно было надеяться, что представление будет иметь успех, тем более что в Уэстпорте оно являлось совершеннейшей новинкой.

И ободренный кукольник в последний раз прокричал своим зычным голосом:

– Марионетки… Королевские марионетки!

Глава II

Королевские марионетки

Тележка Торнпипа была самого примитивного устройства: четырехугольный ящик с двумя колесами – для более легкого передвижения по ухабистой дороге, с оглоблями, в которые впрягалась собака, и двумя ручками сзади, чтобы толкать тележку перед собой; над ящиком на четырех железных прутьях было натянуто полотно, защищающее его не столько от редкого здесь солнца, сколько от продолжительных дождей. Обычно на таких тележках возят по городам и селам шарманки, развлекая народ пронзительными звуками их флейт и труб. Но Торнпип возил кое-что другое, а шарманку ему заменяла маленькая музыкальная шкатулка.

Сверху ящик был закрыт на четверть своей высоты крышкой. Когда ее поднимали и откидывали в сторону, восхищенным взорам зрителей представала следующая картина… А впрочем, послушаем-ка лучше самого Торнпипа, не уступавшего в красноречии лучшим ярмарочным кукольникам Франции.

– Леди и джентльмены… – Данное обращение, очевидно, должно было вызывать особое расположение публики, даже в том случае, если она состояла из деревенских оборванцев. – Леди и джентльмены! Вы видите перед собой парадный зал королевского дворца Осборн, что на острове Уайт.

И действительно, внутри ящика, на полке, помещался миниатюрный зал, с большим ковром и картонной мебелью самого изысканного вида, расставленной так, чтобы не мешать персонажам – принцам, принцессам, маркизам, графам и баронам, важно ожидающим начала официального приема.

– Вот там, в глубине, – продолжал Торнпип, – вы видите трон королевы Виктории под красным бархатным балдахином с золотыми кистями. Это точная копия того трона, на котором восседает ее королевское величество в торжественные дни.

Трон, на который указывал Торнпип, был всего три-четыре дюйма[3] высотой и оклеен бархатной бумагой с нарисованными желтым закорючками вместо кистей, что, впрочем, не мешало ему создать полную иллюзию правдоподобия у этих честных людей, никогда не видавших королевской мебели.

– На троне, – продолжал Торнпип, – вы можете лицезреть саму королеву! За сходство я ручаюсь! Она одета в свое выходное платье, с королевской мантией на плечах, короной на голове и скипетром в руке.

Так как мы никогда не имели чести лицезреть властительницу Соединенного Королевства и императрицу Индии в ее парадных апартаментах, то и не можем сказать, была ли эта кукла, изображавшая ее величество, действительно похожа на нее. Как бы то ни было, все же слегка сомнительно, чтобы в руке у королевы был скипетр, похожий на трезубец Нептуна… Однако же поверим Торнпипу на слово, что, конечно, и делали зрители.