Идущие в ночь - Васильев Владимир Николаевич - Страница 2

Вообще-то такие, как я, долго не живут, так что и Четтана, красного солнца, толком разглядеть не успевают. На вторые или, скажем, третьи сутки после рождения приходят Чистые братья и уносят поганое отродье. А то и прямо на месте кончают младенца. Бывает, что и роженицу тоже – если она сдуру сопротивляется.

Вот не знаю, защищала бы меня мать или нет. Я про нее вообще мало что знаю. Когда я подросла настолько, чтобы поинтересоваться ее судьбой, в шайке Беша уже толком и не помнили, куда она делась. Третий круг моей жизни выдался на редкость засушливым и голодным. В синий урожай почти ничего с полей не собрали. То ли померла моя мать, не дождавшись красного урожая, то ли продали ее северянам за жратву вместе с другими лишними женщинами. Она вообще-то совсем молодая была – моложе, чем я сейчас. Унди говорил, невзрачная такая белобрысая девчоночка, и вспомнить-то нечего. Ну и ладно. Она, если до сих пор жива, тоже, наверное, обо мне и не вспоминает.

Надо полагать, был у меня и отец. Беш сначала думал, что это кто-то из своих – может, даже он сам. Но таких огненно-рыжих, как я, в шайке ни одного нет. Значит, кто-то из заезжих гостей подарок оставил. В наших краях рыжих вообще мало. Если девчонка рыжая, считается, что счастья ей в жизни не будет – ни ей, ни ее семье. Ну, я-то не человек, эта примета меня как раз не касается.

Что же до счастья… Замнем, а?

То, что я осталась жить, целиком и полностью заслуга Беша. Или вина – это как посмотреть. Беш, которого в шайке за глаза называли Душегубом, а в лицо величали не иначе как Хозяином, с первого же синего дня моей жизни стал мне мамочкой, папочкой и доброй динной в одном лице.

Я думаю, в этот день все началось с того, что закричали женщины. Женщины у Беша вместо сторожевых шавок. Сразу поднимут вой, если что-то стряслось…

…В полутемной комнате, где запах немытых тел смешивался со стойкой вонью дешевого самогона и курительной травы, заплакал младенец. Одна из женщин, спавших на куче тряпья в углу, что-то промычала во сне и пихнула соседку в бок. Та беспокойно зашевелилась, но продолжала спать.

Свет синего дня просачивался в комнату через щели в скособоченных ставнях. Младенец заплакал громче и заворочался в колыбели, подвешенной к балке низкого потолка.

– А, чтоб тебя Тьма забрала! – послышалось из дальнего угла.

Кряхтя и охая, встала со своей лежанки старая повариха Фонья – единственная женщина в шайке, которую звали по имени, а не «эй, ты!». В синем полумраке старуха подошла к столу, взяла какую-то тряпку, окунула ее в кружку с недопитым пивом. Младенец заскулил и захныкал с подвыванием.

– Сучки ленивые, – пробурчала Фонья, глядя на спящих женщин.

Отжимая тряпицу, она шагнула к колыбели и, не глядя, сунула пропитанный пивом жгут ребенку в лицо.

Острые зубки впились старухе в ладонь.

Фонья от неожиданности даже не заорала. Она коротко, полузадушенно ойкнула, отдернула руку и склонилась над колыбелью.

Выпроставшись из старой юбки, которая должна была служить младенцу пеленками, в колыбели лежал новорожденный котенок карсы. Рыжая шерстка была влажной, крошечные ушки плотно прижаты к голове. Как известно, кошки рождаются слепыми, но зубастыми – и маленькая карса не была исключением. Веки детеныша были плотно сомкнуты, зато в розовой пасти виднелись мелкие и острые зубки. Наверное, взрослая самка карсы сочла бы малышку очаровательной.

Старая Фонья громко икнула и выпучила глаза.

На шее звереныша болтался деревянный оберег, призванный сохранить дитя от оборотней.

Звереныш снова заскулил, разевая крошечную пасть и поводя мордочкой в разные стороны. Его плач и впрямь легко было спутать с криками человеческого младенца – тем более что причина была одна и та же: ребенок хотел есть.

Кто-то из женщин завозился в углу:

– Что ты там стоишь, дура старая? Дай ей воды!

Фонья закричала. Это был вопль ужаса – животный вопль без слов.

Испуганный младенец тут же ответно завыл в полный голос.

Женщина в два прыжка оказалась рядом, заглянула в колыбельку и завизжала пронзительно:

– А-а! Оборотень! Спасите! Оборотень!

Тут уж проснулись и заголосили все остальные.

Когда хлопнула дверь и на пороге возник Хозяин, женщины даже не сразу его заметили. Небрежно отвешивая тем, кто подвернулся под руку, пощечины и подзатыльники, Хозяин пересек комнату и одним рывком сорвал ставню с петель. Свет Меара хлынул в комнату, словно призрачный голубой ливень.

– Тихо, – сказал Хозяин. – В чем дело?

Женщины молча расступились, открывая взгляду Хозяина колыбель. Лишь одна из них, худая и белобрысая, чуть помедлила, прежде чем шагнуть в сторону.

Хозяин пошарил в колыбели и извлек рыжий попискивающий комочек. Он долго смотрел на маленькую карсу, покачивая ее на ладонях – словно взвешивал покупку. Потом поднял голову и обвел женщин тяжелым взглядом.

– Кто на стороне вякнет – нос отрежу. Мне нужен этот зверь! Понятно?

Женщины молчали.

Хозяин кивнул белобрысой:

– Твое?

Не дожидаясь ответа, сунул детеныша ей в руки и пошел прочь. Уже на пороге Хозяин обернулся, бросил через плечо:

– Фонья! Корми девку, как трех мужиков. Зверю нужно молоко…

Он хлопнул дверью и закончил фразу, разговаривая уже сам с собой:

– …пока я не приучил его к мясу.

Беш Душегуб всегда знал, что делает. Иначе не быть бы ему столько кругов главарем.

Всем известно, что карсу приручить невозможно.

То есть можно, конечно, добыть котенка карсы – хотя не каждый охотник пойдет на такое опасное дело. Можно затем вырастить его, и три-четыре круга молодая карса будет вести себя миролюбиво и послушно. Будет мурлыкать и тереться о ноги хозяина, как обыкновенная домашняя кошка – только раз в пять побольше размерами. Будет играть с тряпичным мячом и упоенно ловить бабочек. Будет уютно сворачиваться в клубок и засыпать, положив голову на лапы, и остроконечные уши с пушистыми кисточками на концах будут смешно подрагивать, когда зверю приснится сон.

А потом придет время зрелости. И однажды хозяин карсы обнаружит, что желтые глаза с вертикальными зрачками смотрят на него холодно и оценивающе, как на добычу.

Скорее всего он останется в живых – потому что зверь посчитает добычу слишком жалкой. Карса уйдет без лишнего шума. Пара небрежных ударов когтистой лапы – и дверь сарая, которая считалась вполне надежной, слетит с петель. Огромная кошка сожмется в комок и, распрямляясь в прыжке, бесшумной тенью перемахнет через забор. Взрослой карсе место в лесу, так же как росомахе, кабану или вулху. Это звери-убийцы, и они не бывают ручными.

Зверь-убийца пришелся Бешу очень кстати.

Пусть это и глупо звучит, но я до сих пор не знаю, как он добился послушания от моего звериного «я». Может быть, все дело в том, что человеческий детеныш взрослеет куда медленнее звериного. Я росла не быстрее обычного ребенка. И потому карса, в которую я превращалась каждый синий день, оставалась котенком не три и не четыре круга, а целых двенадцать. У Хозяина было время с ней поладить…

Наверное, если в подробностях описать мое детство, оно покажется восхитительным. Такое детство, пожалуй, бывает лишь у детей самых богатых и знатных вельмож.

Я всегда ела досыта, потому что так приказал Беш.

Меня никто никогда не бил. В первые круги моей жизни потому, что так приказал Беш, а после – потому что боялись.

Я могла заниматься чем угодно и болтать с кем угодно. Учиться чему попало или ничему. Весь красный день был в моем распоряжении от восхода и до заката.

Но я ничего не знала – и по сей день не знаю! – о том, как я провожу синие дни. Одно время это доводило меня до бешенства. Когда мне было кругов девять или около того, я стала называть свою звериную половину Карсой с большой буквы и попыталась сделать вид, что это вообще не я, а совсем постороннее существо. Но после того случая…

Я привычно провела пальцем над правой бровью и дальше, по виску. Гладкая, ровная кожа, на которой нет и не было шрама от зарубцевавшейся раны. В общем, я тогда поняла, что и в зверином облике я – это все равно я. Я продолжаю любить тех, кого люблю, и ненавидеть тех, кого ненавижу.