Телохранитель для мессии. Трилогия - Морозова Юлия - Страница 95

— Смейся, смейся, — бурчала я, растираясь жестким полотенцем. — Придет еще твоя очередь умываться, а воды-то нет.

— А и не надо, — Эона не торопилась с подъемом, продолжая валяться в уютной, теплой постели. — Мне и так хорошо.

— Мойдодыра на тебя нет!

Девушка, любопытствуя, аж приподнялась:

— Это заклятие такое умывающее, да? Размечталась.

— Умывальников начальник и мочалок командир, — просовывая голову в ворот рубашки, процитировала я по памяти Корнея Ивановича и от себя добавила: — Здоровенный шкаф с железными гнутыми руками и краном вместо носа. Приходит к грязнулям и насильно их моет.

— Жуть какая! — Эона подхватилась с кровати и состроила брезгливую гримаску. — Этим магам только бы гадость какую-нибудь оживить.

В воспитательных целях я не стала уточнять, что стишок про эту «жуть» в моем мире наизусть знает каждый ребенок, а полезла за вещами под кровать.

«Куда-куда? » Под кровать. Подальше от воров и здравого смысла.

— Ре-е-ель.

— М-м?.. — Сумка, зацепившись за что-то лямкой, никак не желала вытаскиваться. Чтобы ее освободить, мне пришлось почти целиком влезть под койку, выметая оттуда залежи прошлогодней пыли.

— Может, задержимся здесь на денек, а? Глянь, погода какая... — Светловолосая, подпрыгивая на месте, с относительным успехом пыталась умыться двумя пальцами. — Все равно по слякоти далеко не утопаем.

Вид у Эоны был самый жалобный.

— Задержимся, — легко согласилась я, потроша рюкзак в поисках кошеля.

Содержимое кожаного мешочка, высыпанное на одеяло, требовало самого внимательного пересчета. Нам предстояли кой-какие незапланированные траты...

Основательность. Именно это слово первым приходило на ум при взгляде на мужчину, сидевшего на табуретке у распахнутой настежь и подпертой чурбачком двери. Хозяин лавки подслеповато щурился, изучая на просвет темную ткань, и то неодобрительно качал головой, то прицыкивал. Неожиданно потемнело: кто-то загородил ему и тот скудный свет, что давало пасмурное, отнюдь не ласковое к проснувшимся горожанам утро. Мужчина повернул голову посмотреть, какой сумасшедший притащился. Чужак, не иначе — кто ж из местных попрется к портному в такой дождь!

В дверном проеме застрял долговязый мальчишка в промокшей насквозь мешковатой куртке. Вода стекала с узких полей потрепанной шляпы прямо ему за шиворот. Молоденький совсем — бриться еще даже и не начинал. Выглядел паренек неважно: одежда болтается, как на пугале огородном, лицо исхудавшее, будто после болезни, тени под глазами, кожа с сероватым оттенком и грязные, сальные волосы.

— Да не обойдет Единый хозяина щедротами своими! — хриплым ломающимся голосом поздоровался посетитель и звонко чихнул.

— Да не останется глух Создатель к чадам Его. — Портной уважительно посмотрел на черное оголовье меча, выглядывающее из-за плеча мальчишки. — Чего изволите, достопочтенный?

Какой-какой, а достопочтенной моя особа уж точно никогда не была. Утерев рукавом нос, я шагнула внутрь помещения и замешкалась с ответом присматриваясь к хозяину лавки.

Цепкий взгляд карих глаз. Кряжистый, серьезный. Положительный. Окладистая борода, русая пополам с сединой. В поведении ни унции спеси, но и ни капли заискивания — все та же степенность.

— Платье. — Мои пальцы затеребили тощий кошель.

Голос лавочника неожиданно потеплел.

— Зазноба?

— Сестра, — мотнула головой я.

Мужчина, кряхтя, поднялся с табурета, бросая отрез ткани на широкий некрашеный прилавок. Приволакивая правую ногу, хозяин направился в дальний угол небольшой опрятной комнатки, которая казалась еще более тесной благодаря толстым рулонам материи, накрученной на вбитые в пол костыли.

— Ну, ежели непривередлива сестренка, глядишь, и платьице парадное, хоть сейчас на танцы, ей подберем.

Как забавны проделки судьбы! Не далее как недели две назад, изображая служанку, я приобрела одежду для «брата». А теперь вот в мужском образе покупала платье для «сестры».

Представив на секунду бредущую по размокшему тракту Эону, облаченную в нечто эфирное с рюшами, я поторопилась уточнить:

— Мне бы что попроще и потеплее!

Мужчина даже не обернулся:

— И такое найдется.

«Ходят тут всякие», — надсадным скрипом крышки пожаловался большой окованный сундук, притаившийся в сумраке угла.

— Какова сестренка-то? — спохватился портной, оглядываясь на меня.

«Размер одежды — сорок восьмой, груди — четвертый, полновата в бедрах и широка в кости, рост — около метра семидесяти», — могла бы ответить я, но вместо этого промямлила:

— Ну такая... такая... вот, — и показала какая, насколько мне позволяли размер ладоней и артистизм.

— Фигуристая она у тебя, — одобрительно хмыкнул мужчина и снова нырнул в сундук.

Некоторое время оттуда доносилось постукивание, сопение, неразборчивое бурчание. Наконец, с мягким шуршанием искомое было извлечено на свет. Универсальный немаркий коричневый цвет, к удивлению лавочника, вызвал мое горячее одобрение, а не снисходительное «Поярче ничего не сыскать?». Я подергала за шнуровку корсажа, прикидывая, можно ли его утянуть и не велико ли будет Эоне платье. По виду оно должно было прийтись моей спутнице впору.

— Беру, — решилась я, щупая тонкую шерсть. — Сколько?

Мужчина огладил бороду.

— Десяточек серебром.

Ничего себе цены! Столичных раза в два выше...

— Сбавить бы, достопочтенный! Вполовину.

— Сыщите дешевле, — усмехнулся хозяин, сгребая с прилавка платье. — Только нынче на весь Хмел рен Брес один такой.

— Авось и сыщу, за шесть-то таленов. — Я вцепилась в подол и потянула на себя. — Уважаемый рен Брес, может, в городе и один, да что-то толпы перед его лавкой не видать.

— Дождит — вот и нет никого. А как распогодится, понабежит народ, по девяточке быстренько платьица разберет.

Платье снова пришло в движение.

— Может статься, дождь на неделю зарядил. — Мои пальцы отпустили материю. Лавочник, не удержавшись на ногах, плюхнулся на табуретку. — А я-то, не откладывая, даю семь таленов.

— Седмицу полежит — не окорок, не попортится. Мне, старому, и тален лишним не будет.

— Мне тоже.

Я пожала плечами и повернулась к двери, делая вид, что собираюсь уходить.

— Ладно, давай серебром шестерочку. — Мужчина улыбнулся, глядя на мою ошеломленную физиономию, и хитро прищурился. — Трешку за балаган плачу — потешила старика. А то серо на душе, тягостно...

Отвязанный от пояса тощий кошель глухо звякнул о прилавок.

— А еще один тален за что? — не удержалась от вопроса я, отсчитывая серебро.

— Фигуристой сестричке на гостинец.

Мужчина отмотал два локтя бечевки, скатал вывернутое на изнаночную сторону платье плотным валиком, перевязал его и передал мне.

— Благодарствую, уважаемый рен Брес. Да продлит Единый ваши годы...

В лавку, чуть не сбив меня с ног, кубарем вкатилось нечто мокрое и орущее:

— Деда! Деда!

Нечто, схваченное лавочником за шиворот, оказалось босоногим пацаненком лет восьми. Свободные штаны и рубаха подраны во всех приличных и не очень местах да заляпаны по самое не хочу грязью.

— Ужо я тебе, баловник, сейчас уши обдеру!

— Ну де-е-еда-а-а-а. — Мальчишка засучил ногами в воздухе.

— Что — деда?! Мать твоя куда смотрит? Знал же, когда дочь за кожевника отдавал, дело хорошим не обернется. — Похоже, последнее предложение было любимой присказкой лавочника. — Что на свете белом деется? Как жить, когда устои неразумным молодняком попираются...

Пацан ловко вывернулся из рук сокрушающегося деда, отбежал на безопасное расстояние и завел старую песню по новой.

— Деда, айда на площадь ходче! Астахе тетка Гальча да бабка Китра чужачку за волосы приволокли! Девка чисто ведьма у дядьки Ивалия на вывеске — патлатая да чумазая! А уж верещит как — страсть!

Выпалив на одном дыхании ценную информацию, мальчонка потерял к нам всякий интерес и нырнул снова в дверной проем под стихающий Дождь. Только отмытые в лужах пятки засверкали.