Телохранитель для мессии. Трилогия - Морозова Юлия - Страница 130

— Да услышит твои слова Великое Небо, дочь Мудрой Матери. — Предводитель степняков хитро прищурился, хотя и не сбавил свой велеречивый пафос. — И не оставит Оно своей благодатью того юного воина, что, перебрав накануне хмельного напитка, не смог сегодня утром взобраться на коня.

Кирина неожиданно покраснела.

— Дети Белого Коня заждались тебя, сестра...

Меж пузырившимися на степной глади юртами клана Белого Коня пахуче дымили в вечереющее небо очаги, подкармливаемые лепешками кизяка. Перед самой большой юртой нас сгрузили с лошадей прямо в оглушительно галдящую раскосую толпу женщин и детей.

Поясницу ломило от долгого сидения в неудобной позе, кожа зудела, а покрасневшие глаза нещадно слезились. Внезапно еще и правая рука онемела почти до локтя. Я испуганно глянула вниз — за запястье уцепилась ручонка древней бабки. Ее высохшая фигура, принаряженная в расшитый геометрическими узорами халат, напоминала знак вопроса. Круглое личико избороздили тысячи мельчайших морщинок. Но самыми старыми были глаза — наверняка они видели еще первое пришествие Единого.

— Пойдем в юрту, дочка. Пойдем-пойдем-пойдем, — повторяла старуха как заклинание. — Старая бабка Апаш погадает тебе. Глянет на теплые кишки годовалого суслика, всю-правду порасскажет.

Нарисованная перспектива отчего-то не вдохновляла.

— Ну... — Я беспомощно посмотрела на Кирину. Та лишь развела руками в ответ.

Видя мою нерешительность, бабка неодобрительно зацокала.

— Старших не уважаешь, дочка. Ай-ай! Нехорошо отказывать провидице, ай нехорошо! Прогневается Великое Небо, возропщут попранные предки...

К сожалению, пока роптали не гипотетические пращуры, а очень реальные люди, поэтому выбора у меня не осталось — я послушно потопала за старухой, как телка на крепком поводе.

Полутьма юрты скрадывала очертания предметов. Воняло прогорклым бараньим жиром, в котором плавал фитиль медной лампы, и еще чем-то кислым. Бабка выпустила мою руку и по пояс зарылась в массивном окованном сундуке. Покопавшись в нем, старуха достала небольшой сверток.

Переплетя ноги, бабка уселась прямо на устеленный свалявшимися шкурами пол.

— Садись, дочка, садись. — Ладонью правой руки она похлопала рядом с собой. На ее указательном пальце блеснул железный наперсток: искусно сработанный, с навершием в виде острого, сильно загнутого когтя. — В ногах-то разве есть правда? Нет ее.

Раздумывая о том, когда старуха успела нацепить приметный коготь, я медленно опустилась на кошму и неожиданно сообразила, что меня беспокоит.

— Откуда вам известно, что я не мальчик?

Старуха зашлась смехом, больше похожим на сухой кашель.

— Старая Апаш видела много, знает еще больше. И даже Избраннице Великого Неба покажет кое-что...

Она пододвинула поближе чадящую лампу и размотала вытащенный из сундука сверток. Под сероватой тряпицей скрывалась инкрустированная безумно дорогим перламутром деревянная шкатулка. Благодаря усилиям сухих пальцев-веточек щелкнул секретный замочек, откинулась тонкая крышка. Бабка осторожно извлекла оттуда старый пергаментный свиток и протянула мне.

Перестав обращать внимание на засуетившуюся в каких-то приготовлениях старуху, я опасливо развернула потрескивающий пергамент. Перед глазами расцвела причудливая вязь рун стародарского языка, почти безвозвратно ушедшего в небытие со времени введения единого официального. Написанные практически выцветшими чернилами на пожелтевшей пергаментной поверхности слова не прочитывались, а словно вытравливались у меня на подкорке.

Тьма обернется Светом согрешившим,

Свет ясной Тьмою станет. Боль потерь

Откроет перед сроком наступившим

В забытый Мир спасительную дверь.

Избранницей Божественного зова

К нам явится Небес чужих дитя

Нести оковы сказанного Слова,

Для Равновесья жертвовать себя.

Пройти тернистый путь любви и стали,

Единственно возможный, но другой,

Начертанный на полустертой грани

Костей игральных, брошенных судьбой.

Там, на границе вечной Тьмы и Света,

Последний враг не будет побежден.

Так станет неделимое от века

Вновь целым до скончания времен.

Ошеломленная и потерянная, я развернулась к старухе:

— Что это?

— Пророчество, — невозмутимо прошелестела бабка Апаш, расстилая перед собой кусок чистой белой ткани, похожей на льняную.

— Это я и сама уже поняла. Откуда оно у вас? Кем написано? Что значит?

— Ай, дочка, сколько глупых, ненужных вопросов — все узнаешь. Когда время придет. — Старуха бережно отобрала у меня пергамент, которым я возбужденно потрясала, и убрала его обратно в шкатулку. — Старая Апаш сулилась погадать, стало быть, поворожит. Как есть все расскажет.

Откуда-то из полумрака бабка выдернула плетеную корзину. Вытащенный из нее маленький, пушистый зверек с беличьей мордочкой удивленно таращил темные глаза. Резкий, скользящий удар железного когтя — и на расстеленную ткань вывалились внутренности.

К горлу подкатил угловатый ком тошноты.

«Кто-то совсем недавно хвастался собственной небрезгливостью ...» Было дело. Но не зря же говорят — не зарекайся...

Ненужная больше старухе пятнистая тушка суслика отправилась обратно в корзину, а бабка склонилась над грудой потрохов. От них удушающе несло смертью и магией Предвидения.

— У тебя много имен, но нет истинного. — Железный коготь цеплял то одну кишку, то другую. — У тебя много лиц, но нет настоящего. Много дорог у тебя под ногами, но ты не хочешь никуда идти. Много нитей у тебя в руках, но ты не хочешь за них дергать. Ты желанна для многих мужчин, но среди них нет любимого. Ты желанна для многих богов, но среди них нет веруемого.

— И что же мне делать? — Пытаясь справиться с тошнотой, я безучастно следила, как по ткани пробегают синие всполохи чужой Силы.

— Выбрать.

— Что выбрать?

— Имя. Мужчину. Бога.

Она тряхнула выпачканными руками: редкие капли густеющей крови тяжело упали на некогда светлую материю.

— Человек без веры — сирота. Дитя неразумное. Не ведает, что творит. Не знает, за что покарают.

Пальцы вновь нырнули в кишки, заставив меня сглотнуть горчащую рвотой слюну.

— Женщина без мужчины неспособна породить чудо жизни.

Еще один резкий взмах кистей над тканью и веер кровавых капель.

— Живое без имени — несуществующее. Мягкая глина без формы. Как ни назови, все верно. Но неживуче.

Сказанное старухой забивалось в уши, взрывалось в мыслях сумасшедшими образами.

— Главное, дочка, выбрать. Не ошибиться да мимо не пройти. А коль выбрала — держи и не кайся, все равно без толку. Хе-хе. Стряхни-ка.

— Что? — От удушающей смеси запахов мутило, а голова была как литая чугунная болванка.

— Стряхни кишки с ткани.

Я брезгливо ухватила за уголки заляпанный кровью кусок ткани и стряхнула с него внутренности.

— Теперь смотри.

Повинуясь повелительному тону старухи, я вгляделась в буреющие разводы. Удивительно, но они складывались в буквы, а те в свою очередь становились словами:

Боги бросят, не глядя, игральные кости

На Дорогу Пророчеств. Сумеешь — пройди.

Судьбы Мира стекут по крупинке из горсти,

Растворятся незримо в дорожной пыли.

— Что это значит?!

— Старая Апаш много знает. Но откуда ей знать такой чудной язык? — пожала плечами бабка, сгребая кишки в грязную тряпицу.

Написано было на моем родном, почти забытом языке.

Сожаление.

Странное слово, порождающее звучанием своим, странные мысли и странные чувства.

О чем жалеем?

О сбывшемся. О несбывшемся. О том, чему никогда и не суждено сбыться.