Алракцитовое сердце. Том II (СИ) - Годвер Екатерина - Страница 27

Побледневшая девушка во все глаза смотрела на дверь, в которую всего пару часов назад вышла Харрана, и Деян с обжигающей ясностью понял, что знает, отчего той приходится так низко повязывать платок на лоб.

– IX –

– Господь Всемогущий, Ранко… – Марима-«Цвета» перевела взгляд на капитана. На глазах у нее выступили слезы, но за ними плескался страх, и вряд ли зверства прошлого были тому причины.

Не пожалеет ли утром Альбут о своей пьяной откровенности и не избавится ли от свидетелей единственным доступным и надежным способом – вот что пугало ее; и это опасение вряд ли можно было поставить ей в вину.

– Марима, глупая твоя голова, – хмыкнул капитан; ее нехитрые страхи были ему очевидны. – Нешто я зверь? Ну, положим, так, зверь я и есть; но зверь прирученный. Кормящую руку не кусаю. Разве я хоть раз тебе дурное сделал?

– Нет, – прошептала Марима. – Но это… это…

Рука ее, сжавшая стакан, задрожала. Одним глотком она допила его; надсадно закашлялась.

– Эх ты! – Капитан раздосадовано покачал головой. – Я в здравом уме, хоть и пьян. Не начнешь направо-налево болтать – бояться меня нечего… А если и начнешь – все одно нечего. Не тебе меня бояться.

– Она знает? – тихо спросил Деян, кивнув на дверь. Услышанное мало касалось его – и все же легло на душу тяжелым камнем.

– Нет, – ответил капитан и сразу же поправил сам себя, – надеюсь, нет… Но иногда… Она говорит иногда о мести, о том, как поквиталась бы с негодяями, представься ей такой случай. Когда полк еще стоял неподалеку, мне стоило немалого труда устроить так, чтобы они никогда не сталкивались с Берамом. Пришлось кое-кого подкупить, чтобы его лишали увольнительных; Берам прознал об этом: на том и кончились остатки нашей дружбы… Иногда мне кажется – она все знает. Но тогда я не сидел бы сейчас с вами. Она не может знать, нет! Я много раз сам хотел ей сказать. И раньше, и сегодня хотел… Подумал, вдруг все-таки уедет. Но не смог и рта раскрыть. – Такая неподдельная боль звучала в голосе капитана, что Деяна передернуло. – Увечных и болящих своих она любит; среди ночи пойдет, если позовут. А я ей – что я? Надоел давно, скуку скрасить – и то не гожусь. Право слово, хоть руку себе отстреливай! – Капитан засмеялся злым сухим смехом. Несколько выпивох из-за дальнего стола обернулись в его сторону; он показал им кулак. – Ну да что уж теперь. Поздно.

– Ты все это рассказываешь… Как будто прощаешься, – нетвердым голосом сказала Марима. Кровь вновь прилила к ее лицу, на пухлых щеках от выпитого горел багровый румянец.

– Как знать. – Капитан равнодушно пожал плечами. – Берам мертв. Жошаб исчез: наверняка еще раньше в землю лег. Я последний остался небо коптить. Господь когда захочет, тогда и приберет.

– Да ну тебя! Ты это брось. Настроения такие. Нельзя так, Ранко. – Марима, позабыв свой страх, подалась вперед. – Берам сложный человек был. И ты непрост. Но мне ты друг… Друг ведь? Друг. Чего тебе погибать? Жить надо!

– Ладно, ладно, уговорила! – засмеялся Альбут. Глаза его оставались как камень, – холодные, неживые, – но Марима была слишком пьяна, чтобы это заметить, и довольно улыбнулась в ответ, а затем перегнулась через стол и поцеловала капитана в небритую щеку.

– Ну вот! Другое дело!

Лэшворт из-за стойки поглядывал в их сторону с недовольством, в котором легко угадывалась ревность. Деян невольно присвистнул: похоже, Марима не только прислуживала в зале и в постелях важных постояльцев, но и была хозяину любовницей, а Ранко Альбут к важным постояльцем не относился и, в отличие от них, не исчезал через день-два навсегда, а часто возвращался в город. Такая интрижка была хозяину обидна.

«Но какая расчетливость! – несмотря на омерзение, Деян не мог на миг им не восхититься. – Или…»

Ему вдруг пришло в голову, что девушка вполне могла вчера и соврать, сказав, что ее отправил господин Лэшворт, а сама явиться к ним против его воли. Из беспокойства за Лэшвортову судьбу или из стремления свести знакомство с чародеями, в надежде отправиться с ними на поиски лучшей жизни? Или из простого любопытства…

– Жить надо: верно говорю, а, колдун «Хемриз»? – Марима по-свойски приобняла его за плечи. – Ты не думай, что у нас тут головорезы одни и неудачники. Всякие люди бывают. Вот ты – славный малый. Так даже и не подумаешь, что колдун.

– Да не колдун я! – раздосадованно сказал Деян, чуть отодвигаясь. – Да уж… всякие, – добавил он уже тише.

Заиграла лютня. Давешний Джибандов собеседник под одобрительные хлопки взобрался на возвышение, служившее сценой.

Он затянул чуть гнусавым голосом песнь; говорилось в ней о неприступной Башне и заточенной в ней Принцессе, о Черном Чародее и храбром Рыцаре, о доблести и предательстве… Настолько неуместной эта древняя баллада казалась здесь, на постоялом дворе в обреченном городе, среди ожесточенных и обездоленных войной людей, что сводило зубы. Но, вопреки всему, люди слушали со вниманием, какого невозможно было от них ожидать; у некоторых на глазах блестели слезы.

Деян тихо встал из-за стола, пробрался к выходу и выскользнул на улицу.

Похолодало; шел мелкий снег с дождем, дул хлесткий холодный ветер. Он будто выстудил и унес с улицы все звуки; только из неплотно прикрытого окна харчевни можно было слышать обрывки следующей песни.

Из дверей вышел трактирщик с масляным фонарем в руке и встал рядом. Потоптался, промычал что-то неразборчивое, но заговорить первым так и не решился.

– Можете не беспокоиться, господин Лэшворт, – сказал Деян. Ему вдруг жалко стало этого ссутулившегося человека, зябнувшего на холодном ветру, напуганного, униженного в собственном доме. – Завтра мы уедем и больше не вернемся. Князь Ригич вас не тронет. Ни вас, ни ваших людей… ни Мариму.

Трактирщик медленно кивнул; на его некрасивом лице Деяну почудилась благодарность.

– Но здесь делается опасно. Прошу, подумайте об отъезде, – рискнул продолжить Деян.

– Не могу. – Лэшворт покачал головой. – Я должен…

Он сошел с крыльца на мощеную дорожку, ведущую ко входу, и повесил фонарь на столб взамен потухшего. Но не ушел, а так и остался стоять, глядя на пустую дорогу перед собой.

В массивной фигуре этого несимпатичного и мелочного человека чудилось сейчас в это мгновение что-то величественное.

Деян на прощание кивнул трактирщику и вернулся в харчевню. Постоял немного у дверей, слушая гнусавое пение музыканта, и отправился наверх в отведенную трактирщиком комнату; но у самой лестницы дорогу вдруг заступил Джибанд.

– У тебя все в порядке? – почти не шевеля губами, окликнул его великан.

– Ну да, порядок… – растеряно ответил Деян. – Насколько нынче вообще есть порядок.

Джибанд качнул огромной головой; в неживых глазах вспыхнула искра алракцитовой рыжины:

– Нынче все неправильно. Это плохо.

– Да уж не хорошо, – согласился Деян.

– Такое будущее не должно было сбыться, но сбылось, – сказал великан. – И я не должен был сбыться – но я здесь. И ты здесь… И это все сделал мастер.

– Да, – снова осторожно согласился Деян. – Натворил твой мастер дел.

– Он дал мне мою жизнь и не забрал ее назад, когда подошел срок, но вместо того доверил свою. А мне нечего дать ему взамен.

– Ты и не должен, – сказал Деян. – Ведь вы с ним суть одно…

– Вот именно, – сказал Джибанд, и алракцитовые искры в его глазах будто разгорелись ярче. – Мы – Голем. Деян, а тебе снятся сны?

– Иногда.

– На что они похожи?

– Ну… – Деян задумался; объяснить, на что похожи сны тому, кто их не видит, было непросто. – На обычную жизнь похожи: только путаную, немного нелепую, немного… ненастоящую.

– Как здесь; как у нас с тобой, – Джибанд улыбнулся изуродованным лицом и посторонился. – Спокойной ночи, Деян. Хороших тебе снов.

Позже Деян не раз и не два вспоминал этот разговор, силясь разгадать, что за ним крылось, и жалел, что поспешил уйти; но тогда он лишь в ответ пожелал великану хорошего вечера в ответ и поднялся наверх.