Усмешка Люцифера - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 32

Звякнула щеколда на входной двери. Карлуша перестал сопеть, потом как-то удивленно замычал, осекся… И затих.

В комнату вошли люди. Голован видел их, словно в свете синей лампы. Будто их кто-то облил специальным подсвечивающим составом, пометил специально для него.

Незнакомые люди. Четверо. Точнее, пятеро — кто-то остался в сенях на стреме. Три финки, одна еще горячая от Карлушиной крови, у кого-то на руку намотан капроновый шнурок. Ступают тихо, уверенно. Пришли за его, Голована, жизнью.

Он все про них знал, непонятно откуда. И это его не удивляло. Молча сел в кровати.

— Кто такие и чего надо? — гаркнул изо всей мочи.

Дернулись. Замерли.

— Мое погоняло Миша Чех, в Стрельне я за Смотрящего, — сказал тот, что со шнурком. — Пришел за Круглого спросить, с которым у тебя были дела.

— А чего Круглый? Жалуется на меня, что ли?

— Жалуется. На свалке у Петрозаводской трассы нашли его обгорелый труп. И еще двоих — Сыча и Химика.

Голован вспомнил болтающиеся на крюках обугленные тела в огромной пасти камина. Фиг его знает, какая связь имеется между этим местом и загородной свалкой. Но, видимо, имеется все-таки, раз они там оказались…

— Сгорели и сгорели, — сказал он раздраженно. — Я что, папа им родной? Приглядывать должен?

— Вы вместе подняли одну богатую хату на Мойке. Это я знаю точно. Там сейчас лягаши работают: из квартиры хабару на сто тысяч вынесли, хозяева трупы. Есть у меня подозрение, что ты, сучья морда, не только хозяев грохнул, но и корешей своих тоже, чтобы не делиться. Я не знаю, как у вас в Ростове, но у нас, питерских, за такие дела положено однозначно пика в бочину.

— Ага, пика… Может, тебе просто мое бабло покоя не дает?

Чех — крепкая коренастая фигура, подсвеченная кисло-синеватым, — равнодушно пожал плечами. Вряд ли он догадывался, что Голован видит его так же отчетливо, как если бы он выступал в ярком свете прожекторов на цирковой арене.

— А тебе какая разница, Голован? Мертвому ведь однохерственно, за что его грохнули. Скажешь, нет?

Пока он произносил эту фразу, три синие тени нырнули к кровати. Финские ножи светились в темноте, как осколки неоновой вывески.

Голован выдернул топорик из-под одеяла, вскочил на ноги. Топорик показался ему неожиданно увесистым… Каким-то не таким.

Никакого топорика. В руках Голован держал тяжелый двуручный меч с удлиненной рукоятью и клинком под полтора метра. Когда он взмахнул им перед собой, воздух низко загудел, а голова одного из наступавших бандитов вдруг отделилась от тела и со стуком упала на пол. При этом никакого сопротивления, никакого удара Голован даже не почувствовал — меч прошил шею, словно она была из бумаги.

Неплохо. Он заметил суженный и обмотанный кожаными ремнями участок ближе к середине клинка — вроде второй рукояти, переместил туда левую руку — стало гораздо удобнее. Взмах, выпад. Отлетела в сторону рука с зажатым ножом, клинок вошел в живот следующего бандита, попутно располовинив металлическую пряжку ремня. Тот только сейчас понял, что происходит, и заорал благим матом. Голован надавил на рукоять, дернул меч вверх — синяя тень развалилась надвое буквой «Y», крик оборвался.

Третий успел подобраться слишком быстро, Головану пришлось вскочить на кровать. Взмахнул слишком широко — срезал верхнюю часть туловища вместе с головой, а заодно развалил печь-голландку.

Чеха он догнал у самой двери.

— Чего ж ты про шнурок свой забыл? Давай, уделай меня этим шнурком, как собирался!

Чех успел только вскинуть руки. Клинок рассек его вместе с дверью и дверной коробкой. Вверху треснули, заскрипели бревна, с потолка посыпалась труха. Головану показалось, что халупа Карлуши вот-вот развалится. Переступив через корчащийся обрубок Чеха, он вышел в сени. В тот же миг что-то ткнулось ему в живот, отвратительно и резко проскрежетало.

Поджидавший за дверью пятый бандит ударил его ножом. Врезал со всей дури, Голован даже отступил на шаг. И ничего не почувствовал. Его тело, весь он с головы до ног закован в тяжелые латы, а из-под пластинчатой юбки железной фигой торчит гульфик.

Пятый побелел, выронил бесполезный нож. Глаза по пять копеек и разинутый рот — больше ничего на лице не осталось. Голован ткнул в него рукояткой меча.

— Отойди-ка…

Опустил клинок острием на пол между его ног, резко махнул вверх. Кровь фонтаном ударила в потолок, меч вошел в деревянную балку и застрял. Голован оставил его там торчать, поднял к глазам руки в железных перчатках, пошевелил пальцами. Снял рогатый шлем. Железная «морда» с пустыми глазницами напоминала оскаленный звериный череп. Он долго, внимательно рассматривал его, таращился на залитый кровью панцирь, постукивал по нему рукой, трогал крючки и хитрые соединения на коленях и локтях. Потом увидел в углу старое трюмо с зеркалом, подошел. Здесь было слишком темно, в зеркале отразилась лишь его огромная, почти бесформенная тень. Протянул руку к выключателю, включил свет…

И все вернулось на свои места. Он стоял в самых обычных тренировочных штанах и растянутой майке, в которых накануне отправился спать. В балке торчал обычный топорик для колки лучины. Правда, и одежда, и топорик, и все вокруг было заляпано кровью, словно пролился кровавый дождь. На кровати у стены лежал Карлуша с перерезанным горлом, а на полу в темной луже плавал разделанный на две части — правую и левую — труп. Вывалившийся наружу обрубок сердца еще продолжал сокращаться, надувая на поверхности лужи бордовые пузыри.

— Фофаны дешевые, — проговорил Голован.

Он снова выключил свет и пошел переодеваться.

— А с какого испугу ты так резко решил валить?

Барик поднял воротник пиджака, спрятал голову в плечи и зябко оскалил зубы. Было четыре утра, со стороны залива на Стрельну наползал похожий на взбитые сливки туман.

— В самом деле хочешь знать? — посмотрел на него Голован.

Если Барику и хотелось, то сразу перехотелось. Что-то неладное приключилось с Голованом. Хоть и был он на вид спокоен, но взгляд такой, будто за неправильный ответ мог запросто взять и раздавить ему голову. Или даже откусить.

— Я вот думаю, как-то это… Жалко, конечно, — выдавил Барик, с тоской поглядывая на подъезд родного дома. — Жалко, что ты валишь, Голован… Тема у нас такая красивая нарисовалась…

— А ты не жалуйся. Мы ее в Москве продолжим.

— Кого?

— Тему, кого…

— В смысле? — Барик удивился.

— Собирай барахло, — сказал Голован. — Поедешь со мной.

Он почесал небритую щеку, и Барик увидел красные струпья засохшей крови на запястье. И под ногтями тоже кровь.

— Тебе тут все равно никакой жизни не будет, — зевнув, сказал Голован. — Так что шустрей. Серп уже выехал.

Все равно жизни не будет. Барик понял. В такое холодное хмурое утро очень ясно представляешь, каково это — лежать трупом в какой-нибудь яме, постепенно остывая до температуры окружающей среды.

Через десять минут приехали Серп с Молотком на старой «эмке».

Еще через десять минут они были на Ленинградском шоссе, проезжали мост через Жуковку. Слева, в сторону моря, из тумана торчали крыши и трубы частного сектора. Одна из крыш горела открытым пламенем, огонь рвался в небо тысячей красных пальцев, и даже в гремящем салоне «эмки» было слышно, как стреляет раскаленный шифер.

— Пацаны, это ж Карлухина хата горит! Чего делается-то! — заорал Молоток, завертел головой.

Он сбросил газ, оглянулся назад.

— Карлушу спасать надо, что ли! А?!

И наткнулся на колючий, как проволока, взгляд Голована.

— Некого там спасать. Жми, не останавливайся! — сквозь зубы скомандовал Голован.

Вопросы излишни. Любопытство наказуемо. Язык мой — враг мой. Молоток, никогда не отличавшийся сообразительностью, сразу это просек, без лишних разъяснений. Он вдавил голову в плечи и утопил педаль газа в пол.

Москва бешеная, Москва ненавистная, Москва бесприютная! Здравствуй, Москва!