Жил-был мальчик (СИ) - "SаDesa" - Страница 12

Я на физ-ре, на лекции, в комнате.

Я растрепанный, я после душа и я… спящий.

По наволочке узнаю общажную подушку и почему-то не могу заставить себя хотя бы моргнуть, не то что выдохнуть.

Не могу заставить себя думать. Вернее, даже не так – я не хочу думать о том, чей это телефон и как он оказался в этой комнате.

О том, кто параноидально фиксирует каждый мой шаг и пробирается в мою комнату, пока я сплю. Я. НЕ. ХОЧУ.

Потому что и так все знаю.

Знаю, чей это телефон. Знаю его, узнаю по царапинам на портах и модели. Знаю, потому что сам же и перекинул на него то самое приложение.

Знаю, и вдруг все становится на места в моей голове. Со щелчком, подобно которому издает механизм, вставший в специальный паз.

Все становится так ясно и однозначно… Закрываю глаза.

Понимаю теперь.

Понимаю, за что Влад к «нему» так. Понимаю, что в действительности никогда не бил Жнецова по лицу. Понимаю, что…

– Эй, – пытаюсь вырвать его из коматозного транса и осторожно берусь за предплечье. Сжимая своими пальцами.

В конце коридора, со стороны ванной комнаты, слышится хлопок двери. И именно он становится спусковым крючком.

Жнецов отталкивает мою руку и вскакивает. Дверь не сносит только потому, что распахивает с первой попытки и шарахает ей так, что наверняка вскакивают все спящие в этом доме.

Я тут же отпихиваю одеяло… И хорошо, что все еще помню о том, что голый, иначе бросился бы за ним прямо так.

Натягиваю шорты на голое тело, футболку – на левую сторону, и босиком, так же, как и Жнецов, вылетаю из комнаты.

Разница в минуту, не больше, как раз самое оно, чтобы застать начало драки. Или нет, не драки. В драке обычно участвуют двое, сейчас же Жнецов имеет все шансы сесть за нанесение тяжких телесных или еще хуже.

Бьет в основном правой, в той, что зажат чертов телефон. Пробивает хилый даже на вид блок того, кто, оказывается, все это время хотел со мной больше не дружить, и валит его на пол.

Бьет и бьет.

Отпихивает меня в сторону, даже не повернувшись, когда пытаюсь оттащить его. Не реагирует на визг девчонок и нехило так мажет по лицу попытавшегося снять его Димана.

Саня же даже не защищается, просто пытается прикрыть голову.

– Перестань! Хватит! – Свой голос как будто бы со стороны. Чужой, истеричный и больше чем просто напуганный. – Влад! Влад, перестань!

Заносит кулак и в последний момент все-таки передумывает. Рывком поднимается на ноги и отступает. И, кажется, его трясет ничуть не меньше, чем меня. Только от злости.

Ленка начинает орать на него спустя полминуты, а Диман усаживает Саню, помогая тому опереться о перила спиной.

Нос, скорее всего, сломан, сильно кровит. Губы – в месиво, и зреет огромный синяк под левым глазом. Сечка на брови.

Перевожу взгляд на сестру, и у меня внутри что-то медленно обрывается и падает в темноту. Потому что она, как и Жнецов, знает. По глазам вижу, что знает. Знала и молчала. Понимаю, почему Влад, но ее молчание…

– Если еще раз, – когда Жнецов начинает говорить, его голос звучит так, словно он очень старается сдержаться и не продолжить, – я увижу тебя рядом, если я вообще увижу тебя, то закопаю.

Выдергивает карту памяти из чужого телефона, ломает ее напополам, а сам мобильник швыряет о противоположную стену.

И Саня глядит на него с таким ужасом, что я начинаю сомневаться в его психическом здоровье в этот момент. Глядит словно сумасшедший, у которого только что отобрали нечто настолько важное, что весь мир осыпался прахом.

Жнецов отходит к лестнице. Снега ловит Ленку за локоть и что-то быстро шепчет ей на ухо, и из всего потока слов вычленяю только свое имя.

«Кирилл».

Конечно, все из-за Кирилла.

Из-за маленького, наивного и тупого, как пробка, Кирилла, которому и в голову не могло прийти, что он может нравиться еще кому-то, кроме своего явно поехавшего крышей – раз уж запал на такую невзрачность – парня.

Кирилла, который был таким идиотом и испытывал терпение Влада так долго. И неизвестно, сколько бы еще это продлилось, если бы не чертов телефон.

Саня поднимается на ноги с третьей попытки только и хватается за бок. Игнорирует протянутую Диманом руку, который единственный остается не в курсе, но не спешит набрасываться с вопросами. И огромное ему спасибо за это, боже.

Саня поднимается на ноги и так на меня смотрит, что я поневоле начинаю испытывать чувство вины. Словно пообещал что-то и проебался, съехав в последний момент. Будто бы он имеет право так на меня смотреть.

Смотрит на размазавшиеся местами надписи и наверняка замечает следы укусов на оголившемся из-за растянутого ворота плече.

Смотрит на все эти «люблю» и, пошатываясь, направляется к лестнице. Делаю шаг следом, пытаюсь вклиниться между ними, но Влад явно не собирается оставаться в доме и шагает было на первую ступеньку из десяти, когда его нагоняет короткая и произнесенная явно не в первый раз реплика:

– Ты его не заслужил.

Вижу, как Влад стискивает кулаки, и на правом виднеется нехилая такая кровоточащая ссадина, но кому вообще есть до нее дело? Стискивает кулаки и оборачивается, уже занеся было ногу для следующего шага, и, кривовато усмехнувшись, возвращает реплику вопросом, который бьет не хуже направленного в челюсть апперкота:

– Откуда тебе знать, мальчик, которого никто никогда не любил?

«Мальчик, которого никто никогда не любил…» Да, Жнецов явно знает, куда бить. Давно вычислил и наверняка именно поэтому молчал все это время. Молчал, не вмешивался, оставлял меня с ним и, наконец, не выдержал.

Жнецов, который только что осознанно затронул самую тонкую, дрожащую от боли струну в чужой душе.

Саня молчит. Молчит ровно до того момента, пока Влад, сочтя тему закрытой, отвернется снова. А дальше все происходит слишком быстро.

В два счета. Успеваю моргнуть только и распахнуть глаза.

Саня молчит, он просто выжидает момент. Для того, чтобы Влада, как следует толкнув в спину, скинуть на нижние ступеньки проклятой лестницы.

***

Выхожу из лифта и останавливаюсь напротив широких, вечно запертых дверей реанимации. В больнице во время зимних каникул почти пусто, а в холле даже пахнет мандаринами. Или эфиркой с запахом мандаринов – насрать. А вот наверху, в этом крыле, одной только хлоркой и чем-то еще стерилизующим, должно быть. Чем-то, названия которого я не знаю.

Сжимаю ручку пакета в пальцах и, выдохнув и проверив, не соскочили ли бахилы с ботинок, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, чтобы, миновав длинный коридор, упереться в точно такие же двери, но с надписью «Хирургия».

На посту ожидаемо никого нет. Слышно, что медсестры трещат в сестринской, и я, так никого и не встретив, топаю в сторону нужной палаты. Почти последняя, с номером девять.

Тяну на себя ручку, замок под которой сломан и не работает, и вхожу без стука. Все равно он тут один.

– Привет.

Влад вскидывается, отрываясь от планшета, на котором пырит какую-то свою муть, и лениво машет рукой, мол, иди сюда.

Одеяло сбито и наполовину валяется на полу, подушка сложена вдвое и служит подпоркой под бок. Валяется в домашней одежде и почти таких же серых, как были на нем тогда, штанах. Футболка только темная и тоже без рисунков.

Отдергиваю край своей толстовки и тяну молнию повыше. Кажется, прохладно в палате. Подхожу ближе, и Жнецов подозрительно косится на мой пакет.

– Так, стоять. Что у тебя там?

Непонимающе хмурюсь и ожидаю какого-то продолжения. Что это за наезды такие с порога?

– Яблоки?

– Ну да…

– Прелестненько. Открой тумбочку.

– Зачем?

– Открывай давай.

Пожимаю плечами и, наклонившись, делаю, как он просит. А, ну да. Понятно.

Свешивается с кровати и тоже заглядывает вниз.

– Красные видишь? Это родители принесли. Пакет зеленых – от Снеги. Желтые – от бывшей класснухи, и черт вообще знает, как она узнала, но сути это не меняет. А теперь, будь так добр, забери все это дерьмо и больше никогда в моем присутствии не говори о ебаных яблоках. Видеть не могу уже.