Алракцитовое сердце. Том I (СИ) - Годвер Екатерина - Страница 47

– И ты! Тебя тоже не может быть здесь. Ты ушел.

– Захотел – ушел, захотел – вернулся: на то я и «свободный» человек, о чем ты любишь мне напоминать, – буркнул Деян, пытаясь высвободить руку: хватка Голема оказалась неожиданно крепкой. – Пей, если хочешь жить. Если…

Он осекся: запястье пронзила жгучая боль.

– Прекрати! Ты что творишь?!

– Зачем?

Голова чародея без поддержки бессильно упала на лавку, но пальцы сжались еще крепче.

– Не дури… твою же мать!.. – Деян рванул руку изо всех сил, но проще было бы вырваться из медвежьего капкана. Кожа будто плавилась; боль то отступала, то вновь пронзала руку раскаленной иглой от плеча до кончиков пальцев. Деян, извернувшись, дотянулся до ножа и приставил лезвие чародею к горлу. – Прекрати немедленно, или я сам тебя убью! Слышишь меня, Голем?! Ты… – Деян, наклонившись, лучше разглядел его лицо и замер, пораженный, на миг позабыв о терзавшей запястье боли, – такая невероятная мука искажала сейчас черты чародейского лица. Глаза Голему были закрыты; из-под век проступили слезы.

– Зачем?! – глухо повторил чародей. Он не управлял своим колдовством, если вообще осознавал, что использует его.

«Что же это, Господи… Мрак Небесный!».

Деян стиснул рукоять ножа. Боль в запястье была невыносима: если чародей еще не искалечил его, то мог сделать это в любой миг. Стоило немедля перерезать ему глотку и не мучиться за то совестью. По уму, незачем было и пытаться отвести от него смерть, потому что, как он сам сказал – зачем ему было жить? В сущности, незачем…

И это было неправильно. Чудовищно и неправильно.

Тысячу раз за бесконечно долго мгновение Деян решал нанести удар, и тысячу раз отказывался от своего решения.

– Перестань. Не используй силу. Пожалуйста! Остановись, Голем… Рибен. – Деян перевел дыхание. Глаза слезились от боли, говорить спокойно стоило огромного труда. – Ты искалечишь меня и убьешь сам себя, если продолжишь. Перестань! Ну же…

Красноречие окончательно оставило его, но спокойный тон подействовал на чародея, или же у того кончились силы – но хватка ослабла, и колдовство иссякло. Расплескавшийся отвар из кружки, теплый и липкий, стекал в рукав, смешиваясь с кровью от раскрывшегося пореза на ладони.

Деян сунул нож под лавку и освободившейся рукой разжал чародею пальцы. Кисть слушалась нормально; только на коже наливался багровым свежий ожог – но эта мелочь сейчас не требовала внимания.

«Господь всемогущий… – Деян, чувствуя себя совершенно обессиленным, ткнулся лбом в лавку. – Если так продолжится, я долго не выдержу…»

– IV –

Наступило утро, холодное и пасмурное; за ним – такой же день. Лес вокруг хижины буквально кишел животными: еще до полудня в ловушки попались два зайца и куропатка. Чувствовалось в таком изобилии что-то противоестественное, и все же Деян был этому рад чрезвычайно: рядом с ручьем нашлось еще три заросших грядки, но пригодных в пищу овощей на них осталось не так много, чтобы надеяться продержаться сколь либо долгий срок.

Зайчатина просаливалась в единственной нашедшейся в хижине кадке, куропатка плавала в котелке. От густого мясного запаха рот наполнялся слюной. Деян не помнил, когда сам ел вдоволь в последний раз; сильнее, чем есть, хотелось только спать, но поесть и заготовить мясо впрок необходимо было прежде всего.

Чародей спал беспробудным сном; выглядел он не так скверно, как накануне, потому Деян посчитал, что лучше его пока не тревожить. Чтобы не заснуть, достал инструмент и взялся разбирать ружье. Не так уж ржавчина его и попортила, как оказалось, но возможно ли его привести в порядок, Деян не знал: Беоновы объяснения забылись за годы, и инструмента ружейного он сам в руках сроду не держал. Отрешенно он водил прутом изнутри ствола, рассуждая в мыслях, что за странная вещь – такое мудреное оружие, вся хитрость которого служит тому, чтоб сподручней было человеку убивать человека. Предназначение подобное отталкивало, но мощь – притягивала. Приятно было ощущать ее в руках… Однако даже эта чудовищная, противная воле небес мощь уступала колдовству.

«Намного уступала: у Кенека с Хемризом не было ни шанса. – Деян, вспомнив развороченное ружье, взглянул на чародея.– Чудны дела твои, Господи!»

Невозможно было поверить в то, что этот человек – обессилевший, измученный – обладал невообразимым могуществом; способен был разрывать металл, выворачивать землю наизнанку одним движением руки.

Наконец мясо подоспело; можно было позволить себе еду, отдых и сон.

– V –

Что-то разбудило его. Деян немного полежал, притворяясь спящим, затем открыл глаза – но ничего не изменилось: вокруг стояла непроглядная темнота, густая и вязкая, как смола, поглотившая все цвета и звуки.

Захлестнутый страхом, он вскочил с лавки, оступился и больно ушиб ногу о ящик. Лишь тогда мир снова стал нормальным: проступил силуэт великана в углу у стены, стол, потухший очаг, темная фигура на лавке напротив. Чародей был в сознании и, приподняв голову, смотрел на него.

Чародей и разбудил его, окликнув, – теперь Деян это понял.

– Это было… что-то произошло сейчас? – Деян нащупал кремень и подпалил сразу три смолистых щепки, чтобы скорее разогнать темноту.

– Может быть. Не знаю. – Чародей откинулся на набитый мхом мешок, служивший ему подушкой, и уставился в потолок. – Я подумал, что снова ослеп.

– И все? Поэтому нужно было меня будить?

– Я сейчас не чувствую силу. И не почувствую еще долго.

– Спасибо за отличную новость, – проворчал Деян. Никакой «силы» он не чувствовал и плохо себе представлял, что это такое, зато всем телом ощущал, насколько устал, хотя проспал не так уж и мало, раз воздух в хижине успел выстыть. Разламывалась голова, ныли все кости, все ссадины и порезы, и особенно обожженное запястье. Снаружи тянулась ночь, и сколько оставалось еще до рассвета, не хотелось и думать.

Вообще ничего не хотелось.

Но пора было прогревать хижину, потому Деян запретил себе смотреть на лежанку, развел в очаге огонь и поставил греться воду.

– Мне нужно наружу. Помоги встать, – подал голос чародей. Тон его оставался раздражающе спокойным, без хотя бы толики смущения, с какой приличествовало бы просить об одолжении.

«Приказывать привык, повелевать, мерзавец. – Деян не двинулся с места. – Что стоит сказать – так все сразу по-твоему…»

Чародей повторил просьбу.

– Я слышал. Досадно, наверное? – Деян, наклонившись над лавкой, заглянул ему в глаза. – Быть колдуном, каких свет не видывал, – и не мочь самому выйти по нужде. А, Голем?

– Раз я тебе отвратителен пуще прокаженного, – чародей равнодушно встретил его взгляд, – зачем тогда спас?

– Отец научил: негоже людей в беде бросать. Успел научить до того, как его задрал шатун. Тот в медвежьей шкуре был, но я вот смотрю на тебя и думаю – сильно ли вы различаетесь? Твари бессовестные, забери вас Мрак! Суда Господнего на вас нет. – Деян с трудом заставил себя умерить голос. – Так ты идешь или передумал, князь немощный?

Голем молча обхватил его за шею, садясь на лавке.

Вода бурлила в котелке, чадил очаг. Деян прошелся из угла в угол, вдоль одной стены, вдоль другой, пнул подвернувшееся под ногу поленце, вернулся к огню. От свежего воздуха злость остыла и обернулась жгучим стыдом. Что, если бы в прошлом – в те дни, когда он жизнь готов отдать был за то, чтоб хоть раз еще вот так пнуть еловую чушку – если бы тогда сумасшедшая Вильма разговаривала с ним так, как он сейчас с чародеем? Укоряла бы слабостью? Вряд ли он дожил бы до нынешнего дня. Наложил бы руки на себя, а то и на старуху, если б смог… Глупо и подло было пользоваться беспомощностью чародея, чтобы уязвить его.

«Лучше б он на меня в ответ наорал».

Деян снова встал и принялся ходить по хижине. Голем – вопреки легенде о безудержности своего гнева – воспринял грубость внешне с полным равнодушием. Извиняться не хотелось, но на душе было муторно.