Эльфийский Камень Сна - Черри Кэролайн Дженис - Страница 30

— Ты покажешь нам, где, — сказал Скага и наградил его медвежьим объятием. И взгляд его все более увлажнялся чувством, быть может, надеждой там, где ее так долго не было. И Бранвин подошла и поцеловала его в щеку; и наконец оружие было убрано, и воины подходили похлопать его по плечу и от радости обнимались друг с другом. Веселье наполнило зал, такое отчаянное счастье. И он ощутил какое-то шевеление в своем камне, чужое присутствие и понял, что ничего не сказал сам, но что все его слова были окрашены какой-то странностью, делавшей их лучше, чем они были на самом деле.

Ему дали вина и отвели наверх в роскошную комнату — «в ней жил мой господин в юности», — сказала госпожа Мередифь; и воистину все здесь говорило о женской любви — и тонкая вышивка покрывала, и ковры, и пологи постели. Бранвин собственными руками принесла теплый ковер на пол, служанки — воду для мытья, а госпожа Мередифь — хлеб еще горячий после утренней выпечки. Он взял его с благодарностью, а госпожа и ее дочь все не спешили уходить, засыпая его вопросами, как шли дела у Эвальда и других родных, свойственников, друзей и людей замка — тысяча вопросов, во время которых служанки входили и выходили, заглядывали воины под разными предлогами, чтобы послушать. Кое-кого из них он знал. Чаще сообщаемые им сведения были печальны, и ему было очень трудно говорить, случалось, он знал кого-то лишь понаслышке, а то и менее того, но как он рад был рассказать о ком-то любимом, что он жив и здоров. Сын Скаги был одним из таких, ибо и Скага задал ему вопрос.

— Он в полном здравии, — сказал Киран. — Он вел большой отряд людей Кер Велла на Дун-на-Хейвин и был одним из первых, кто сломал сопротивление Брадхита, пока господин Эвальд отрезал им пути к отступлению. Он вышел из битвы невредимым и, когда мы прощались, был рядом с господином Эвальдом в палатке короля.

Услышав это, старый воин даже не улыбнулся, но глаза его загорелись светом.

— Он должен отдохнуть, — наконец произнесла Мередифь. — Ведь он проделал такой путь.

— Мне повезло, — сказал Киран, ибо он истосковался по людям, звукам голосов, картинам человеческой жизни.

— Перед сном он должен показать нам слабое место в наших укреплениях, — заметил Скага.

И теплота как будто испарилась из Кирана. Он кивнул, не зная, как поступить, но чувствуя, что вынужден пойти. Он проглотил кусок хлеба, ободравший ему горло, допил последний глоток вина и поставил чашу.

— Конечно, — промолвил он. — Это не ждет.

Скага промолчал, но это, видно, было свойственно Скаге. Но такое молчание лишь больше встревожило Кирана. И, когда они вышли на стену, он начал тоскливо оглядываться в поисках чего-нибудь, что могло бы подтвердить его ложь.

— Иди на восток, — долетел до него нежнейший из шепотков, как дуновение ветерка. — Сверни на восток и гляди вниз.

Он двинулся в указанную сторону вдоль укрепления, и Скага тяжело шагал за ним. Затем, словно от толчка, он остановился, там, где кладка стен была самой старой и грубой, где в расщелинах между камнями тут и там проросли кусты и рукотворные стены безумно громоздились на лежащих в основании скалах. И вдруг глаз его разглядел подъем, вьющийся от одного уступа к другому меж травы и кустов, вросших в стену, — смертельную угрозу замку.

— Вот, — промолвил он. — Мы — горный народ в Кер Донне. И я умею лазать по стенам, как мальчишка. Вот, видишь, Скага? Так, так и так.

Скага кивнул.

— Правда. Нуждается в расчистке и пригляде. Верно, мы ослепли, что не уследили. Когда что-то видишь часто, перестаешь и вовсе замечать: я и не заметил, как здесь все разрослось.

— Верно, дожди, — хрипло промолвил Киран, но в глубине души он знал, что дело тут не в этом. Он вздрогнул от пронизывающего ветра и почувствовал, как Скага дружески обнял его за плечи.

— Пойдем. Спасибо, друг. Вернемся в замок.

Он двинулся вслед за Скагой, радуясь укрытию стен, заслонявших его от ветра, и вдруг в прорези бойницы перед ним раскинулся весь вид. Внизу был двор, забитый живностью и сельским людом, оттуда приглушенно доносились звуки — детский плач и неустанное блеянье коз. Но здесь, в Кер Велле царил порядок — крестьяне обороняли стены и хоть и были легко вооружены, зато выглядели молодцевато и действовали проворно и умело. Женщины карабкались по внутренним лестницам, разнося корзины с хлебом. Значит голод еще не пришел сюда, не будут они страдать от жажды, так как вне досягаемости врага здесь бил источник, по имени которого и назван был холм. Киран почувствовал прилив бодрости при виде этой обороны, невзирая на зловещий дым вражеских костров, вздымавшийся перед стенами. Он прошел дальше, чем того хотел Скага, до главных ворот и взглянул на запад.

И вид, открывшийся оттуда, порадовал его куда как меньше, ибо сколько хватало глаз, повсюду расстилался черный разор. Поля и луга были сожжены и втоптаны в грязь. Враг подобрал своих мертвых и раненых, но все было усеяно трупами павших лошадей, вокруг которых кружились черные птицы; а далее холмы пылали пожарами — горели фермы и деревни и так, верно, до самого Кер Дава. Бесчисленными струями дым вздымался на холмах, где был разбит лагерь неприятеля, мешаясь с черными клубами, окутавшими лесистый берег Керберна вплоть до опустошенных холмов. Ветер разносил смрад, туманя небо.

Они не могли так продвинуться за то время, что он был в пути. Он провел одну ночь — всего лишь ночь в Элде.

«Или сколько? — спросил он камень, теряя уверенность в себе. — Сколько ты меня держала у себя?» Он был предан. Он опасался этого и знал, что это так.

Пожары скоро разрастутся, когда с тыла из-за холмов к ним подойдут Дру и король. Или они уже подошли? И что еще произошло за это время и сколько из тех, кого он только что назвал живыми, уже скончались? И что так задержало короля?

«Держитесь». Не устарело ли это послание, которое Скага воспринял так хмуро, а госпожа Мередифь с такой надеждой? Сколько уже медлит король?

— Кажется, костров стало больше, — прервал молчание Скага. — Теперь понятно, почему.

— Да, — ответил Киран, предпочитая ничего не говорить вообще.

Он снова вернулся в башню и сел в зале за столом у камина, опять отвечая на вопросы, которые еще не успели задать более робкие обитатели; а кое-кто из простолюдинов заходили, чтоб лишь взглянуть на него с застывшим, невыразимым упованием во взоре, и тут же быстро удалялись. Весь день напролет он просидел в этом зале, порою один, а днем — со Скагой, приведшим с собой верных людей, которые неторопливо интересовались, как велики силы противника, каково состояние вооружения и сколько людей еще может подойти. Он отвечал на все вопросы настолько толково, насколько мог, ничего не скрывая, и был рад, когда они ушли.

«Не надо больше лжи, — молил он Арафель. — Ты впутываешь меня в клубок лжи, которая разбивает мое сердце. Где правда? Что я должен им сказать? Неужто я должен заставить их усомниться в надежде, которую сам же им принес?»

Но она не отвечала или не слышала.

Но вечером в зал вошел юноша, снял арфу со стены и заиграл для него и дам. И тогда он ощутил тепло у сердца, нежное и сладкое тепло. И наступил мир и покой впервые за день. Враг не двигался, и чистые звуки арфы нашли еще одного восхищенного слушателя: камень изливался потоками радости, заполнявшей сердце Кирана. Он улыбнулся.

И случайно взглянув в глаза Бранвин, он встретился с ее улыбкой, рожденной надеждой. Она посерьезнела, но не отвела глаз от его цветочно-чистых очей.

— Нет, — раздался шепот из глубин камня.

Но голубые глаза были ближе и обладали своими собственными чарами. И он завороженно глядел на нее под звуки песни арфиста.

— Держись за камень, — снова раздался шепот, но ближе к нему лежала изящная рука Бранвин. Он прикоснулся к ее пальцам, и они ответили пожатием. А арфист пел о любви и героях. Киран, переполненный чувствами, держал ее руку, и чувства эти были не от мира сего и имели над ним свою собственную власть.

Затем арфист умолк. Киран убрал свою руку, пока другие не заметили, ибо она оставалась единственной дочерью великого господина, какими бы тяжелыми ни были времена.