Джентльмены непрухи (сборник) - Васильев Владимир Николаевич - Страница 26

— Да ладно, — отмахнулся Зоран и снова потянулся к графину.

«А я, понимаешь, два года сканировал осточертевшие марсианские пустыни. Да ломал голову над тазионарными аномалиями — сдвигом и двумя всплесками на стандартных тазиограммах. Офигительно интересно».

От мысли, что проклятый шаттл когда-нибудь все-таки взлетит, Веня доберется до опостылевшего «Гелиотропа» и не менее опостылевшей лаборатории и снова будет сидеть перед экраном и тасовать безликие цифры в поисках ускользающего объяснения, стало еще гаже. Поэтому наполненную Зораном рюмку Веня воспринял уже с одобрением.

— И что? — поинтересовался минутой спустя Веня. — Клюнули эти центавряне на вашу липу?

— Не знаю, — пожал плечами Зоран. — Сигнал к ним дошел года за четыре. Мы честно сфабриковали картинку и сопутствующие данные пустынной Земли, начисто лишенной атмосферы, воды и, разумеется, жизни. Но на Центавре, понимаешь ли, не успокоились. Ты о тазионарном сканировании слыхал что-нибудь?

— Здрасте, — фыркнул Веня. — Это как раз то, чем занимался последние два года я.

— Знаешь, стало быть, — кивнул Зоран, наливая по третьей. — Так вот, эти сволочи перестали посылать беспилотные аппараты, а взамен занялись этим самым сканированием. Приходится и это перелицовывать на пустынный лад.

— Ну, — Веня глядел на наполненную рюмку уже определенно с вожделением, — мы ведем себя точно так же. Марс сканируем, Венеру, Меркурий, спутники... Давай еще по одной, что ли?

— Давай. — Зоран очнулся. — Давай за космос. Люблю я его все-таки... хоть и командуют его освоением сплошные сволочи.

Выпили.

«Да уж, — думал Веня, жуя сосиску. — Конечно. Не эти уволившие Зорана сволочи корпят ночами над отчетами и ломают головы над теми же аномалиями данных сканирования. Ну откуда, скажите на милость, взяться в отраженном сигнале одному сдвигу и двум всплескам? И потом, как вообще могут возникнуть всплески в зонах когерентного отражения? Бред ведь... Бред, данный нашим датчикам в ощущениях...»

— Знаешь, в чем главная головная боль наших умников с «Омеги-двенадцать»? — продолжал выбалтывать служебные секреты захмелевший еще больше Зоран. — Ты как спец должен понимать. Если искажать отраженный тазионарный поток, в нем возникает какой-то сдвиг и какой-то всплеск, кажется, даже не один. Свойство такое паршивое. В естественных условиях его быть не должно вроде. Вот наши начальнички и боятся, что на Центавре заподозрят неладное и пошлют пилотируемый корабль. А живым инопланетянам голову морочить гораздо труднее.

Очередная наполненная рюмка выпала из рук Вени. Брызнула водка — на скатерть, на пол. на безработного Зорана Радманицу. Зоран с изумлением уставился в округлившиеся глаза Вени.

— Твою мать! — пробормотал Веня. — Пустыня, значит! Красная безжизненная пустыня! И при этом — один сдвиг и два всплеска в отраженном потоке! И никаких шансов заслать к Марсу нормальную экспедицию! С такой-то полуживой космонавтикой, когда один отдел не ведает, чем занимаются остальные! Твою матьН!

Веня с грохотом хватил по столу кулаком.

— Ты чего? — испуганно промямлил Зоран, на всякий случай придерживая графин с остатками водки. — А, Веня?

Но тот уже малость успокоился и сел.

— Да ничего, собственно. Просто я понял: у марсиан есть своя станция «Омега-двенаддать». Или как там по-ихнему, по-марсиански? И я даже не слишком удивлюсь, если с этой станции всех скоро к чертовой матери поувольняют. Дай только долететь до «Гелиотропа»...

сентябрь 2002

Москва, Соколиная Гора

ДОМ ЗНАКОМЫЙ, ДОМ НЕЗНАКОМЫЙ

Я очень хорошо помню тот воскресный майский день: именно тогда я познакомился со своей второй женой — совершенно случайно, — а Пашка впервые побывал в музее «Твой Дом».

Вызов выдернул меня из глубин утреннего сна. Самого крепкого и сладкого, после которого, даже проснувшись, невероятных трудов стоит оторвать голову от подушки или хотя бы пошевелиться.

Вызов настырно звенел колокольчиком, сверляще отдавался в самом мозге, поскольку был настроен с моей черепушкой в резонанс. Колокольчик не был особенно громким — он просто стал частью моего организма.

Кровать тихонько вздрогнула, усиливая вызов. Бывало, после особенно тяжелых дежурств на звуки я вообще не реагировал. Я и на тряску кровати не всегда реагировал... тогда на голову выливался ушат холодной воды. Дом точно знал, что мне необходимо проснуться — я сам ему вчера об этом сообщал и соответствующим образом инструктировал.

Как раз на «ушате» я окончательно проснулся и приподнял голову над подушкой.

«Интересно, — подумал я, отгоняя сонливость, — ушат — это сколько? Литр? Два? Или больше?»

Не могу сказать точно, но лужу на подушке менеджер спальни потом сушил целых пять минут.

— Да! — покорно отозвался я.

Кровать одновременно чуть изменила форму и наклон основной плоскости; подушка слегка потолстела, а порт нейрочипа у виска предупреждающе пискнул и отключился от сети. Теперь я не лежал, а полулежал.

На коврике перед кроватью сгустился видеостолб. Ну, конечно же, кто еще может меня разбудить в выходной день, как не этот ненасытный до знаний обормот?

Пашка, внук, вреднейшее и любимейшее существо. Формально он приходится мне праправнуком, причем уже шестым по счету, но так уж повелось в нашей семье, что всех младшеньких на два или больше поколений зовут просто внуками и внучками, без разбору. В самом беспокойном возрасте между тремя и четырьмя годами из наших Пашка — единственный. Праправнуку Витьке уже девять, это совсем другой возраст. Почему-то все мои внуки, правнуки, праправнуки и целая орда племянников разной степени родства в возрасте три-четыре-пять намертво прилипают ко мне. И я с ними с удовольствием вожусь и занимаюсь любимым делом.

Я помогаю познавать им наш теперешний Дом.

Кроме меня, брата Виталия, жены его Клавдии и нашего с Виталием отца Тимофея (главы семьи Пожарских), никто толком и не помнит старых времен и Дома, каким он был прежде.

Слишком стремительным стало время, когда я был молодым, события развивались не так стремительно. Даже антивирусы в сети обновлялись всего лишь ежедневно, а не так как сейчас, каждые шесть с половиной минут.

— Здравствуй, тутусик! — поздоровался я.

Всех внуков такого возраста я называл тутусиками, как когда-то отец меня, а потом и брата Витальку.

— Привет, деда! — поздоровался внук. — А я тебя не вижу!

— Видео включи, — командую я Дому. Точнее, менеджеру спальни. Чего мне, в самом-то деле, от внука прятаться? Он сто раз по деду в моей же постели прыгал, словно попугайчик. И боролись мы тут же, на ковре — Пашка до сих пор сохранившуюся мамину пижаму с грибочками называет «кимоно». Я научил год назад...

Не следует думать, что Пашка чересчур уж вреден — не вреднее сверстников. Просто возраст такой. Приходится терпеть. Когда потакать его выходкам, а когда и по затылку шлепнуть.

Почему-то при виде этого жизнерадостного тутусика у 'меня всегда пробуждаются воспоминания.

Его деда, ныне видного мужчину пятидесяти двух лет на весьма уважаемой общественной должности, я когда-то тоже знакомил с Домом.

Тогда Дом был совсем другим.

Дом всегда не такой, каким ты его помнишь вчера. Он меняется. Вместе с нами.

Так вот, этого самого Пашкиного деда, тогда трехлетнего карапуза, за какую-то шалость я вознамерился в очередной раз отшлепать. А он еще накануне нажаловался старшему брату, малолетнему хакеру (чтоб его!), будто дед Дима (я то есть) его побивает. Ну а этот малолетний хакер не придумал ничего умнее, чем сломать локальную систему активной защиты в детской. Чего было, вспоминаю... И смех, и грех. Только я размахнулся, чтоб обормота шлепнуть, а меня гравитационным захватом — бац! Очнулся на ковре, перед глазами искры, спина болит, А эти двое ржут перед терминалом, бандиты...

Но я их все равно люблю.

Пашка тем временем торопит: