Бумажные крылья (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 29

Я тряхнул головой и выдернул член из изрядно помокревшей плоти Кавериной, опустил ее на колени и зажал жесткие волосы на затылке в кулак. Едва она открыла рот и приняла мой вздыбленный член, я застонал и запрокинул голову назад и тут же обратно, смотрю на нее, не позволяя фантазировать. Я кончу ото рта этой шлюхи, а не мысленно во рту Нади. На хер это наваждение. Толкнулся еще глубже, и Каверина начала алчно причмокивать, вылизывать мой ствол. Но мне надо было глубже и жестче, прихватил ее одной рукой за горло, второй за затылок и начал долбиться в ее рот до самого горла под всхлипывания, под слезы, текущие по щекам, под судорожное хватание воздуха скрученными пальцами и сглатывания, зажимающие головку и приближающие мой оргазм. Мечется, скулит, мычит, а я чувствую пальцами свой член, поршнем долбящийся в ее горло, стискивая сильнее волосы, чтоб не увернулась. Вижу, как она вертит задом, как запустила руки себе между ног и яростно растирает себя. Начал насаживать на свой член сильнее, заставляя давиться и задыхаться, отбивая желание мастурбировать. Я хотел ее боли. Хотел унизить сучку, которая раздвинула передо мной ноги ради проекта мужа. Каверин хоть и идиот, но такого не заслужил. Он ее любил, как лох последний. Я видел это в его глазах и… мне было его жаль. Но в то же время и совершенно плевать – в какой позе трахать его жену и куда.

Когда кончал, продолжал держать, пока она вынуждено глотала. Потом я перед зеркалом мыл руки, а она всхлипывала на полу на коленях, вытирала слезы. Когда я собирался выйти, схватила меня за штанину.

– Ты.. ты поможешь моему мужу?

Пожал плечами:

– Конечно, нет. Его проект провальный. А он… он бездарный бизнесмен.

– Как? Я же… я же с тобой…

– Не усложняй, я просто тебя трахнул, а ты не возражала. На провальный проект своего мужа ты не наработала.

Потом опустился перед ней на корточки.

– Я помогу ему, если ты устроишь мне встречу с твоим отцом. Непринужденную встречу у вас дома. Сосать было не обязательно, детка. Мы могли всего лишь обсудить условия сделки.

– Ублюдок!

– Еще какой.

Достал сотовый из кармана, и через секунду послышался её голос с просьбой трахнуть.

– Ты вряд ли хочешь, чтоб я это отправил папе и мужу… а еще лучше, например, папиным конкурентам. Мне нужна встреча. Устроишь в ближайшие дни.

Щелкнул ее по курносому носу.

– И в следующий раз я дам тебе кончить.

– Скотина!

Едва вышел в коридор, тут же набрал Антона.

– Что она делает? Пришли мне скрин с камер. Хочу увидеть её…

Да, меня ни хрена не попустило.

**********

Дверь за ним захлопнулась, а я прижала пальцы к губам и медленно закрыла глаза. Еще раз повезло? Так разве бывает? Разве не должен был монстр сейчас разодрать свою добычу? Когда смел тарелки со стола и опрокинул на спину, я мысленно приготовилась умирать. Нет, не физически, а морально. Я почему-то была уверена, что большего страдания женщине не перенести, чем после секса с нелюбимым ощутить внутри себя всю грязь. Но он остановился. Не знаю почему. Я вообще с ним ничего не знаю и чувствую себя ягненком в лапах льва, который то треплет свою добычу, то облизывает, но рано или поздно обязательно сожрет. И вот это ожидание моральной смерти и физического падения самое страшное, что я когда-либо испытывала в своей жизни.

 Провела пальцами по нижней губе, а потом по верхней. Так странно… когда я его поцеловала, я совсем не ожидала, что это сработает. Я просто в отчаянии хотела заставить его понять, что я человек, женщина, не вещь. Ведь могло бы быть все по-другому. А когда его рта коснулась, саму подбросило, как от удара плетью вдоль позвоночника. Он тянулся и тянулся этот удар, словно огненная змея ползет по косточкам, оставляя след, как от ожога. Пылающий, дымящийся след моего поражения. Его губы оказались мягкими, чуть горьковатыми на вкус и очень гладкими. Меня ошарашил его ступор, оцепенение, в которое он впал, когда я его поцеловала. Словно вдруг весь контроль неожиданно оказался у меня, а я растерялась и не знала, что с ним делать.

Но уже не могла остановиться. Сама не понимаю, что происходило в те секунды. Я тыкалась в его губы, вела по ним своими и чувствовала, как от каждого касания большое тело Огинского вздрагивает, и он судорожно выдыхает через нос. Зачарованный жертвой хищник замер то ли от ласки, то ли перед финальным броском, как змея перед смертоносным укусом. Я приоткрыла веки и смотрела на его закрытые глаза, на подрагивающие по-девчачьи длинные ресницы и на складку между бровей, словно на лице застыла гримаса боли, его напряжение передается мне, и я вижу маленькие бисеринки пота, которые хочется смести пальцами. Страх куда-то исчез. Ненадолго спрятался, оставляя какое-то мистическое очарование тишиной и тяжелым дыханием Огинского.

Я обхватила губами его нижнюю губу. Захотелось настоящего поцелуя. Неожиданно и очень сильно. И где-то очень тихо трепыхалась мысль – что было бы, если бы все случилось иначе, и он сам вот так целовал меня? Чтоб я почувствовала? Мне бы понравилось?

Оголенных сосков касались полы его рубашки, заставляя слегка подрагивать от повышенной чувствительности, и зажатые между моих ног сильные бедра, как отсроченная необратимость, не двигались, но я вдруг представила, как они двинутся вперед, и свело судорогой низ живота, и в тот же момент я слегка прикусила его губу, вместе со звуком бьющейся посуды разбилось вдребезги и очарование. Я всхлипнула и дернулась назад, а он отшвырнул вилку и, тяжело дыша, глядя на меня исподлобья, больно толкнул в плечи, а потом выскочил из комнаты как ошпаренный. Я так и не поняла почему. С ним не было понятно совершенно ничего. Непредсказуемый, дикий, то ледяной, то горячий, то жуткий, то вкрадчиво и опасно нежный.

Неужели он не смог, потому что я попросила? Или мои поцелуи были настолько отвратительны? Ведь со шлюхами не целуются. Я это где-то читала. Мысль об этом казалась странной и абсурдной. Но в любом случае я победила. Пусть ему станет противно настолько, что он меня отпустит. Выгонит, вытолкает и забудет, как я выгляжу.

Меня впервые никто не запер и никуда не увел насильно. Я сама пошла в свою комнату, сжимая порванные трусики в кулаке и придерживая края разодранного корсажа платья. Оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к уже ненавистной тишине. Пока боролась с Огинским, туфли спали, и я не стала искать их под столом, так и шла босиком, оглядываясь по сторонам и впервые ни от кого не убегая. Дом притих в каком-то выжидании, как и я сама. Я прислушивалась к нему, а он ко мне. Конечно же я заблудилась, иначе и быть не могло. В иной ситуации можно было посмеяться над собой, но сейчас смешно совершенно не было. Я боялась этого дома почти так же, как и его хозяина. Наверное, свернула куда-то не туда. В этом коридоре-лабиринте нужны были стрелки или путеводитель. Но я, наоборот, была безумно рада, что за мной никто не гонится, никто никуда не ведет насильно, и я могу почти спокойно находиться в своей огромной живой клетке сама. Или таким образом меня к ней приучают? Я бы не удивилась очередному трюку Огинского, а точнее, раунду в его играх. Но когда он бросился прочь из залы, у меня не возникло чувства, что он играет. Анализировать его поступки можно до бесконечности, но истинного их смысла я никогда не узнаю. Да он мне и не нужен. Огинский больной на голову садист-психопат, а я его игрушка, и как бы он не поступил, это всегда будет неприятно и больно для меня. Мне так хотелось думать. Потому что еще страшнее было, когда с ним становилось приятно. Почему-то от этого намного больнее, чем если он причинял мне боль. Трогать его губы своими губами, когда он замирает от этих прикосновений, оказалось дьявольски приятно, и именно это больно отдавалось в виски. Стокгольмский синдром. Я читала о нем. Немного в ином ракурсе… но я бы не хотела стать безумицей, которая от безысходности позволит делать с собой что угодно и начнет испытывать от этого наслаждение. Стать добровольной игрушкой – хуже смерти.