Бумажные крылья (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 25

И сейчас сам смотрел на нее, и меня трясло всего от едкой жажды обладать. Испробовать ее всю. Злит и в то же время крышу рвет от этих эмоций. Повел членом по ее губам и застонал, как от боли, не смог сдержаться, а у нее слезы по щекам потекли. Твою ж мать. Ни черта эротичного я в этом не увидел. Член колом стоит, а водраться ей в рот не могу. Адски хочется, и что-то держит. Сильно, цепко впиваются мне в глотку какие-то шипы и вонзаются глубже и глубже. Я верчу головой, пытаясь избавиться от проклятых иголок. Сжимая ее затылок и свой член у основания, вожу по ее губам, меня всего трясет похлеще, чем в лихорадке. По спине пот градом катится.

– Не надооо, я не могу… пожалуйста… мне плохо. Я никогда… не надоооо.

Так жалобно, так… Бл*дь, да что ж она со мной делает? Сучка такая. Голосом своим, телом этим идеальным, губами своими свежими. Такими свежими и мягкими на вид. От осознания, что ее так никто и никогда, шипы стали впиваться острее, до крови, перекрывая кислород уже мне. Всего один толчок до грязи. Один маленький толчок, и она просто станет девкой с моим членом во рту. И дальше я побываю в ней везде. Стоит лишь взять один раз. Утолить эту жажду, и меня отпустит. Секунды тикают и бьют меня по затылку короткими, но меткими ударами. Глаза в глаза. Она внизу, на коленях, смотрит, как на самого Бога или Дьявола, даже руки свои маленькие вместе сложила.

Смять цветок, пройтись по нему грязными сапогами или оставить себе, чтобы каждый лепесток обрывать постепенно, смакуя нежный аромат? Я отражаюсь в ее зрачках сквозь хрусталь слез, и перед глазами совсем иная картинка, где она держится за мою плоть и исступленно ее сосет… Добровольно, мать ее. Вот, чего я хотел. ДОБРОВОЛЬНО! Я никого и никогда не насиловал, а с ней превращался в невменяемого маньяка. Я шлюхам платил за то, чтобы они играли со мной в то, чего, бл*дь, не существует. В гребаную любовь. Чтобы я с ними ни делал, они кончали подо мной и хотели меня, или делали, мать их, вид, что хотят. А она… она меня ненавидела, и от ее ненависти со мной происходило что-то невыносимое. Мне хотелось причинить ей адскую боль, разорвать на куски… и каждый раз я не мог этого сделать. И сейчас не смог, но и уйти с разрывающимся от боли членом не собирался.

Удерживая галстуком снова, развернул к себе спиной, поставил на четвереньки, толкнул вперед к кровати. Она всхлипывает и дрожит вся, руки хаотично шарят по простыням, пытается отползти, но я возвращаю ее на место.

– Не надо… не надо… не так… не надо.

Твою мать! Ее голос мешает, он опутывает шипы острым ядом, травит их, раздражает болью.

А перед глазами спина тонкая, рельеф позвоночника под прозрачной розовой материей. Задрал подол ночнушки на спину и надавил Наде на поясницу, заставляя прогнуться. Впервые увидел ее плоть, и глаза закатились от вида розовых складок. Силой сжал член у основания. На секунду перед глазами потемнело и взгляд остекленел. Ворваться в ее дырочку по самые яйца, войти так, чтоб заорала вместе со мной, и пусть весь мир, на хер, взорвется в кровавом хаосе. Хочу ее до боли в костях.

– Пожалуууйста, Вадим, пожалуйста. Не надо. Не так. Я прошу.

 Твою ж! Мааать! Отшвырнул галстук, пальцами по промежности повел и за волосы ее взялся, потянул назад к себе. От возбуждения трясет всего, но шипы держат сильно, ненавистно сильно. Черное марево заволакивает разум.

Обматываю ее волосами свою ладонь, и меня простреливает короткими разрядами возбуждения и от какого-то религиозного помешательства на этих толстых шелковых прядях. Наклонился вперед, и воспаленная возбуждением головка потерлась о ее волосы. Все! Меня сорвало в дикой неконтролируемой одержимости, я просто не смог остановиться. Это была точка невозврата. Накрыл ее рот рукой, вошел в него пальцем. Она дергается, кусает сильно, до крови, а мне по хрен. Меня только сильнее подбрасывает в жажде кончить с ней снова. Облизал палец сам, смакуя привкус собственной крови, и ввел в ее подрагивающую дырочку на всю длину, зарычал под дрожь наших тел, под ее стон протеста. Меня затрясло от похоти, выдыхая сквозь стиснутые зубы, прижался членом к ее спине, к ее волосам и начал двигаться как ошалелый, представляя, что вхожу в ее тело.

– Скажи – Вадим… скажи, мать твою, не молчи, Ольгаяя.

Обхватывая одной ладонью ее грудь, а другой двигая внутри ее лона, такого узкого и горячего.

– Говори, – проревел и сдавил полушарие и сосок между пальцами, растирая ее клитор и снова входя внутрь. Всхлипнула и простонала очень тихо.

– Вадимаа.

И меня накрывает сильно, остро и до отвращения быстро. Как давно я не слышал своего имени женским голосом. Вот так, с придыханием, нежно, со стонами. Пусть я заставил. Пусть. Выплескиваюсь ей на спину, на ее роскошные волосы, вдавливая член в ее дрожащее тело, чувствуя пахом голые ягодицы и сжимая маленький сосок подушками пальцев. От мощности наслаждения закатываются глаза и дергается все тело. И вместе с отливом медленно накрывает разочарованием. Паршивым отвратительно липким, под ее всхлипывания и тихое «ненавижу… животное… ненавижу…».

Невыносимо хочется ее ударить, хочется ударить за эти слова, за этот голос, за эти слезы. И внутри растет отвращение к себе самому. Несколько сильных ударов по кровати у ее головы. Так, что она резко замолчала от страха, а меня вскинуло еще сильнее. Все они одинаковые. Все меня боятся. До смерти, до липкого пота. Оттолкнул от себя и не глядя бросил:

– Иди мыться. Вечером у меня будут гости, я хочу, чтоб ты вышла к ужину.

– Будь ты проклят… таких, как ты, не должно быть в этом мире.

Я ухмыльнулся ей, и загорчило во рту так, что я подавился этой горечью.

– Но я есть, малышка, и ты есть. Наверное, нам обоим не повезло или повезло, кто знает.

– Отпусти меня домой. Отпустииии…

– Будь послушной девочкой, и кто знает, может быть, я тебя отпущу.

А потом застегнул ширинку и заправил рубашку.

– Твоего брата вчера прооперировали.

– Где? О боже. Как? Как он? Пожалуйста, дай мне позвонить маме.

Она бросилась следом за мной, а я со всей силы шваркнул дверью.

– Дааай, позвонить. Что ж ты за чудовище. Я буду… буду… буду.

Меня затрясло в приступе хохота. А ведь у каждого есть своя цена. Ее только нужно правильно назвать. Маленькая сучка не просто выводила на эмоции, она заставляла себя чувствовать ничтожеством… а еще мне хотелось, чтоб именно она так не считала, и только за это безумно хотелось ее ударить. Так, чтоб кровью запачкать все лицо, стереть с него следы невинности, вот этого выражения чистоты, как упрек мне – грязному монстру.

ГЛАВА 15

Он это сделал специально. Бросил мне информацию и хлопнул дверью, чтобы я мучилась в неизвестности, чтобы ломала себя сама. И я ломала, пока терлась мочалкой и до боли намыливала оскверненные им волосы, дергая их и растирая с остервенением. А в ушах этот дьявольский голос про операцию Мити. И ни слова больше. Нарочно. Чтоб я извелась, чтобы представила себе самые страшные варианты исхода хирургического вмешательства, чтобы думала о маме, которая там сходит с ума одна. Без моей поддержки, не зная, где я. Проклятый манипулятор нашел мое слабое место и теперь будет туда бить, колоть, резать именно туда и там, и мне придется уступать, мне придется делать все, что он захочет, лишь бы узнать о брате и о маме. А если сделать вид, что я покоряюсь, что я готова быть послушной? Он сам уступит? Даст мне поговорить с мамой? Я и этого не знала. Однажды я подчинилась, но он так и не дал мне сотовый. Передумал. Ублюдок, какой же он все-таки ублюдок.

     Я все больше чувствовала себя куклой. Особенно сейчас, когда одна из горничных помогала мне одеться. Потом они будут меняться, наверное, чтоб я ни с кем не сговорилась о побеге, или не знаю зачем. Этот человек был за гранью моего понимания. Я таких никогда не встречала и вряд ли бы встретила. У меня была спокойная жизнь. В ней не появился бы такой, как Огинский. Я смотрела на себя в зеркало, пока девушка в темно-бордовой униформе с белоснежным фартуком поправляла лямки моего платья (даже они как с обложки журналов), тянула сзади змейку, разглаживала узкий низ. Сегодня он одел меня в белое. Во все белое. Даже нижнее белье и чулки. Пытаться понять почему – бесполезно. Но мне вот это белое казалось грязнее черного, словно на меня накинули вонючую тряпку. Робу рабыни. Все что на мне надето пусть и было баснословно дорогими эксклюзивными вещами от знаменитых брендов, все равно казалось мне грязными робами, а еще я почему-то думала, что в это одевали не только меня. Иначе, где он брал всю эту одежду? Чокнутый маньяк закупал вещи одинакового размера и заводил себе одинаковых кукол. О, как я ошибалась. Все было гораздо хуже – он заводил себе совершенно разных кукол и для каждой покупал одежду на свой вкус. Я даже потом представляла себе, как он ее выбирает в своем кресле в кабинете, выписывает, составляет табличку размеров. Это ненормально, и в то же время было в этом что-то будоражащее воображение. Его безупречный вкус, его понимание в женском белье, прическах, парфюмах. Хотя со мной у него особых пожеланий не возникло. Он всегда хотел видеть мои волосы распущенными. Я вспомнила, как отмывала их после него, и по телу прошла дрожь. Отвращение и что-то еще… едва уловимое, странное. Оно мне не понравилось. Было в этом ощущении что-то противоестественное. Словно части меня понравилось его безумие, его дикий голодный взгляд, его хаотичные прикосновения к моим волосам. Той части вдруг подумалось о том, что, наверное, он редко на кого так смотрит. И тут же ледяной волной – ты просто отличаешься от его других кукол. На тебе бирка из магазина, и твою обертку не вскрыл еще даже он. Просто вертит в руках. Рассматривает, давит, крутит твоими руками и ногами, словно они на шарнирах, но все еще не пробовал ломать. Взломает. Это вопрос времени. И меня больше пугало не то, что он это сделает, а то, что он будет добиваться, чтобы я захотела, чтобы он это сделал.