Сколько стоит корона (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 68

Как-то незаметно ее книги на четырех языках потеснили его свитки и бумаги, и спустя всего неделю после их свадьбы Дойл осознал, что придет в негодование, если, вернувшись после дневных трудов, не застанет ее у окна, склонившейся над очередным фолиантом. Ее запах -- трав и чистого воздуха после летней грозы -- окутал его комнату, потеснив запахи кожаной одежды, конского пота и вина.

Между тем, на Стению словно Всевышний взглянул вторым, обычно закрытым оком -- после тяжелой зимы занялась пышная, зеленая, теплая весна. Пахари встречали ее грубыми, но искренними плясками, а лорды -- обильными излияниями и пирами. Королева перестала показываться на людях, поскольку ее чрево стало слишком заметным, а нерожденное дитя уже могло подвергнуться сглазу или проклятью. Ее разместили в высокой башне, поближе к небесам, подальше от смут и бед земного мира, и окружили надежной стражей, которую Дойл выбрал сам, не доверив этого дела даже Рикону. Ребенок королевы был слишком дорог и ценен.

Эйрих одновременно был счастлив и тревожен, и с каждым днем тревожность возрастала: плод был слишком хрупок и слишком уязвим для злых сил -- и для злых мыслей.

Дойл был относительно спокоен -- для защиты дитя он сделал все, что было в его силах. Терзал его другой вопрос -- он до сих пор не принял решения, как поступить с тремя ученицами ведьм. Старухи давно сгорели на костре, а их пепел был развеян над рекой, но эти три напуганные, тощие девчонки оставались в подземельях, и с ними нужно было как-то поступить: отпустить или отправить на смерть. Их нельзя было послать, как мужчин, грести на галеры, от них не было толку на добыче белого камня. В один из вечеров он слишком глубоко задумался об этом, раз за разом, по кругу проходя одни и те же доводы. Эльза присела возле него и спросила:

 -- О чем вы думаете, милорд? -- по-прежнему только в постели она отваживалась назвать его по имени, но Дойл не настаивал и не принуждал ее к иному -- ему было достаточно знать, что, хотя бы в глубокой ночной темноте, в которой видны только силуэты, она испытывает к нему нежные чувства. Желать их при свете дня, высвечивающем его уродства, было бы смешно.

 -- Я думаю, -- произнес он, разгибая и вытягивая вперед ногу, опять разнывшуюся с первым дождями, -- о справедливости. Но вам не стоит забивать себе этим голову.

Эльза чуть улыбнулась, глаза заискрились смехом:

 -- Вы верно перепутали меня с кем-то, милорд. Разве став вашей женой, я утратила разум?

Дойл хмыкнул:

 -- Временами мне кажется, что разум утратил я, став вашим мужем.

 -- Напротив, милорд, мне кажется, вы рассуждаете все более здраво. Я вчера случайно заглянула в ваши записи о возможном приглашении эмирских купцов, -- она покраснела, -- простите, что прочла.

 -- Мне не стоило оставлять их за столом, который уже перестал быть моим, -- дернул одним плечом Дойл. На самом деле, записи он оставил совершенно специально -- и именно затем, чтобы послушать ее рассуждения о них. Едва ли его гордость пережила бы обращения за советом к женщине. Но узнать, что она скажет, было очень интересно.

Едва он подумал об этом, как ее губы изогнулись в очень хитрой улыбке, и ему вновь показалось, что она угадала его мысли.

 -- Простите еще раз, милорд, но мне показалось, что тон вашего письма излишне сух. Эмирцы считают, что даже гибель мира не может быть причиной для спешки, и ваше краткое письмо оскорбит их.

 -- Что же, миледи, -- Дойл уже открыто улыбался, -- вы желаете составить свой черновик?

 -- Если вы мне позволите, милорд, -- она рассмеялась, и Дойл привлек ее к себе, коснулся пальцами ее губ, погладил по щеке, любуясь каждой черточкой, каждым признаком совершенства и каждым оттенком несовершенства.

Она послушно откинула голову назад, открывая шею его поцелуям. Дойл несколько раз поцеловал тонкую кожу, потянул наверх край пышной юбки -- и, выронив его, застонал от боли в колене. Вырвалось:

 -- Проклятье!

Весной боль, как обычно, из сильной превратилась в невыносимую. Колено как будто сдавили в тисках, в икру впились сотни острых клыков.

 -- Милорд! -- воскликнула Эльза. Он попытался собраться с силой и отстраниться от боли, надеясь, что рано или поздно страсть возьмет вверх, но Эльза уже вскочила с постели и скрылась где-то в глубине комнаты. Дойл заскрипел зубами, не понимая, от досады или от боли. Прошло несколько минут, когда раздалось:

 -- Милорд! -- Эльза коснулась его плеча и добавила мягко: -- Торден, прошу вас, выпейте.

Дойл трясущейся рукой хотел было забрать у нее кубок, всерьез думая о том, что даже яду он бы сейчас обрадовался, но Эльза сама прислонила край к его губам. Дойл сделал глоток и сморщился -- напиток был горьким.

 -- Это сушеный килец с вином, через минуту или две боль пройдет, а пока разрешите...

Прежде, чем он успел ее остановить, она опустилась на пол, стянула с Дойла сапог, вытащила кинжал и решительно разрезала узкую штанину, обнажая распухшее колено.

 -- Оставьте! -- произнес Дойл недовольно, но Эльза не обратила на его слова никакого внимания и подушечками пальцев коснулась его ноги.

 -- Как давно вы терпите эту боль, милорд? -- спросила она.

Если бы Дойл мог встать и уйти, он обязательно бы так и сделал, но колено по-прежнему болело слишком сильно, поэтому он ответил:

 -- С рождения, я полагаю.

 -- Разрешите мне или лекарю Хэю сделать мазь из горчичного семени. Соприкасаясь с человеческим телом, оно теплеет, отдавая ту силу солнечного света, которую впитывает в себя, произрастая. Мазь облегчит мучения.

На смену раздражению пришло странное, едва ли поддающееся описанию чувство. Дойл смотрел на Эльзу снизу вверх, видел тень от ресниц на ее лице, и на язык так и просились глупые, ненужные слова, которые никогда не подходили ему: слова любви.

Конечно, он не позволил себе произнести их, вместо этого разрешил готовить все, что душе угодно. А когда приступ боли все-таки отступил, с прежним пылом вовлек свою леди в любовную игру, которой не нужны были слова.

Они заснули, как и во все ночи на протяжении последних двух недель, держа друг друга в объятиях. А в поздний час, когда луна уже скрылась с небосвода, а солнце еще оставалось в обители Всевышнего, спасаясь от непроглядного мрака, Эльза рывком села на постели и выкрикнула -- громко, надсадно:

 -- Эйрих!

Глава 43

Дойл проснулся рывком, сел на постели -- и Эльза вцепилась в его руку, лихорадочно прошептала:

 -- Твоего брата хотят убить. Скорее!

Он не стал спрашивать, какой дух нашептал ей это во сне, схватил штаны -- не важно, что разрезанные до колена -- натянул, подхватил меч и бросился бежать так быстро, как мог, обгоняя легконогую Эльзу. Сердце колотилось, нога вспыхивала болью, но он не останавливался ни на миг.

Возле покоев Эйриха было тихо и пусто. Ни теней, ни охраны. Дойл толкнул дверь и понял, что опоздал. Человек громадного роста заносил меч над спящим королем, и острие уже почти вонзилось в беззащитную грудь, успеть было нельзя, Дойл вскрикнул, надеясь отвлечь убийцу, но напрасно. Медленно, как в густой патоке, тот продолжал опускать смертоносное оружие, и в этот момент из-за спины Дойла раздалось холодное, властное, страшное:

 -- Время, стой!

И время повиновалось. Клинок замер, дыхание Эйриха прервалось -- и Дойл в два прыжка достиг убийцы и одним ударом оттолкнул его от короля, отводя удар, а потом снес ему голову.

Голова запрыгала по мраморному полу, темная ткань размоталась, и в пустоту распахнутыми мертвыми глазами уставился весельчак и балагур рыцарь Кэнт.

Дойл обернулся. Эльза стояла, высоко вскинув голову, вытянув руки вперед. Она закусила губу, и по подбородку побежала струйка крови. В воздухе пахло свежестью, как после грозы, и Дойл наконец узнал этот запах. Так пахла магия.