Сколько стоит корона (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 59

Дойл невольно содрогнулся, представив, как сам ломает тонкие пальцы Майлы Дрог или как отдает приказ прожечь ей язык. Но, между тем, Рик был прав. Его мягкотелость, слабость и трусость привели к тому, что ведьма бежала.

Отец Рикон едва ощутимо коснулся ледяной рукой его плеча и прошелестел, вдруг отбросив обычный свой тон и манеру говорить и произнес почти ласково:

 -- Не убивайтесь, мой дорогой принц. Кроме Всевышнего никто не может быть непогрешим. Все живущие должны пройти тернистый путь и совершить ошибки.

 -- Моя ошибка дороговато стоит Стении, святейший отец, -- зло огрызнулся Дойл. Рик глухо, неприятно засмеялся:

 -- Я и говорю о таких ошибках. Не о том, что можно легко изменить и исправить, а о том, что оставляет рубцы на душе. До сих пор вы не ошибались ни разу, и ваша душа была чиста от этого бремени -- осознания своей ошибки, за которую платить не вам самому.

 -- Ты говоришь жестокие вещи, Рик, -- пробормотал Дойл с трудом.

 -- Моя жестокость будем бальзамом, которая поможет зарубцеваться вашим ранам. Вы еще молоды -- и ваша душа оправится и возмужает в страданиях.

Теперь засмеялся Дойл -- громко, запрокинув голову:

 -- Я достаточно повзрослел шесть лет назад, тебе ли не знать! И если страдания заваляют...

 -- Я еще далеко не старик, милорд, а ведь я помню вас мальчишкой, едва знающим, с какой стороны взяться за меч, -- ледяные пальцы сдавили плечо как тиски. -- Вы еще молоды. И как любому из живущих, вам свойственно ошибаться, страдать, любить...

Дойл вскочил со стула, отталкивая Рика в сторону, и прорычал:

 -- Придержи язык! -- но в ответ увидел только безмятежный взгляд темных глаз, который, словно холодная вода, погасил пламя его гнева. -- Ты помнишь, что я сказал тебе после войны, Рик? Что я не могу быть тем, кем был мой отец.

 -- Вам это и не нужно, милорд. Ваш отец был великим человеком и великим королем, это так. Но вы значите не меньше, чем он.

 -- Эйрих -- вот кто великий король. И я не желаю слышать от тебя...

Рик покачал головой, поклонился и произнес:

 -- Как угодно милорду, -- он поклонился и бесшумно удалился, оставив Дойла наедине с невеселыми мыслями.

Глава 37

Кортеж королевы был отнюдь не таким роскошным, и встречали ее отнюдь не так торжественно, как следовало бы -- но на фоне побега ведьмы и отсутствия вестей от короля ее возвращение было событием неинтересным. Чернь, конечно, высыпала на улицы и глазела на карету, а лорды раскланивались, пока она входила в тронный зал -- но всем было не до нее. Зато сразу после церемонии встречи Дойл, невзирая ни на какие соображения приличия, ворвался к ней в опочивальню, перепугав служанок и фрейлин.

 -- Что вы себе позволяете, любезный брат? -- спросила королева резко, своим неприятным высоким голосом.

 -- Что вы, -- он сделал ударение этом слове, -- позволяете себе, любезная сестра? -- рявкнул он и, пройдя к сундуку с ее платьями, открыл крышку и вытащил первое. Внимательно осмотрел, отшвырнул, изучил второе -- грубо велев помолчать, когда королева попыталась что-то сказать. Как он и думал, в талии платья были не растравлены ни на полпальца, к тому же, в сундуке обнаружилось несколько широких лент, и не нужно было быть знатоком женского гардероба, чтобы догадаться, каким целям они служили. Еще одна лента, несомненно, утягивала сейчас талию королевы.

 -- Милорд Дойл! Немедленно покиньте мои покои!

Дойл зашвырнул ленты обратно и спросил:

 -- Неужели в вашей куриной голове нет и капли ума, сестрица? Как вы смеете подвергать опасности жизнь королевского наследника? И ради чего?

Щеки королевы окрасились в розово-фиолетовый цвет, она невольно подняла руку к животу, затянутому так туго, что несколько месяцев бремени были совершенно незаметны.

 -- Вас это не касается, милорд, -- произнесла она зло.

 -- Пока король в отъезде, я говорю его голосом. И взгляните-ка сюда, -- он поднял так высоко, как мог, увечную левую руку, слишком слабую, чтобы быть рукой здорового мужчины, -- этого вы хотите для своего сына, миледи?

 -- Мой сын родится здоровым, хвала Всевышнему, ведь в нем течет... -- она осеклась. Дойл оскалился и закончил за нее:

 -- Королевская кровь. Невелико утешение. Эй, там! -- из-за кровати высунулись головы монахинь. -- Вам было приказано следить за ее величеством. Если я еще раз увижу на ней подобную, -- он кивнул на сундук, -- ленту, она просидит в своих покоях взаперти до того, как разрешится от бремени. Вам ясно, ваше величество?

Королева кивнула, а потом прошипела, когда Дойл уже развернулся к двери:

 -- Маскируете свои неудачи за нелепыми приказами, брат?

Дойл отвечать не стал, но его и без того не радужное настроение испортилось окончательно. Он велел подать коня и, взяв для охраны пару теней, отправился на прогулку -- он не мог сделать ничего полезного, так что следовало отвлечься, чтобы не совершить ничего вредного. Он бы хотел бросить все и кинуться к Эйриху, но боялся оставить столицу -- только не после казни половины совета. Эйрих должен был вернуться в страну, которая верой и правдой служит ему, и не ждать удара в спину от оставшихся без контроля милордов.

Шеан за время чумы опротивел совершенно, поэтому Дойл безо всяких сомнений направился к городски воротам, избрав, однако, достаточно длинный путь: мимо дома леди Харроу -- борьбу с самим собой он проиграл бесповоротно.

Несмотря на достаточно ранее время, возле ее дома наблюдалось оживление: у дверей стояла карета, а двое слуг бегали вокруг с коробками и сундучками.

Дойл не потребовалось много времени, чтобы понять, что происходит: леди Харроу собралась уезжать. Стоило позволить ей сделать это. Дойл не любил заниматься самообманом и понимал, что едва ли она когда-нибудь согласится принадлежать ему. Так что держать ее здесь, наслаждаться короткими встречами и проклинать себя за них же, не было смысла. Он собирался было пустить коня рысью и проехать мимо, как вдруг поймал за хвост страшную мысль. Леди Харроу собралась уезжать, вероятнее всего, к себе домой, в Харроу. На границу с Остеррадом, где сейчас Эйрих ведет войну.

Он спрыгнул на землю, скривился от боли и поспешил в дом, велев одном из слуг, старику:

 -- Доложите.

 -- Леди не принимают сегодня, -- пролепетал старик, но Дойл не желал его слышать и сам вошел в гостиную.

Леди Харроу действительно была там -- стояла, наклонившись над столиком, и что-то писала. Вздрогнула, обернулась и спросила:

 -- Чем обязана, милорд?

 -- Уезжаете, леди? -- он обвел взглядом опустевшую комнату.

 -- Да, милорд, -- она сглотнула, облизнула губы и опустила глаза: -- я должна.

Он не ошибся -- она действительно собралась в Харроу, точно зная, что там идет война.

 -- Плохое время для дальней дороги, леди, -- заметил Дойл, подходя к ней. Однажды он позволил ей подвергнуть свою жизнь опасности, оставшись в чумном городе, но больше этого делать не собирался.

Вместо ответа она протянула ему лист серой бумаги. Дрожащей рукой на нем было выведено сообщение о том, что остеррадские захватчики вошли на земли Харроу. Ни призыва о помощи, ни просьб.

 -- И что вы хотите сделать, леди? -- он смял лист и отбросил его на пол. -- Выйдете против Остеррада с мечом в руках? Или гневно приподнимете бровь, когда воины войдут в ваш дом?

У нее затряслись губы:

 -- Я буду со своими людьми и разделю их беду. Я уже выжила однажды в огне войны. И я сделаю это снова.

 -- Сгорите -- и ничего больше. Оставьте войну мужчинам, тем, кто может что-то изменить.

 -- Я могу поддерживать людей, -- она вздернула подбородок, -- могу лечить раненых, утешать сирот. Я могу...

У нее горели глаза -- темным, воинственным огнем; рыжие пряди выбились из-под головного убора, губы потемнели, по белоснежной шее потекла капелька пота, вырисовывая блестящую дорожку. Дойл стиснул зубы и отшатнулся -- страх за нее смешивался в его душе с каким-то странным восхищением, приправленным раздражением, а поверх плескалось вожделение, контролировать которое было все труднее.