Сколько стоит корона (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 31

Допросы милордов длились неделю -- за это время Дойл почти не выходил из подземелий, разве что прерываясь на короткий неспокойный сон. Бывшие члены Совета обвиняли друг друга, ругались, плакали, обещали Дойлу страшные кары или невероятные блага, захлебывались ором от боли, когда к допросу подключались палачи -- но все-таки говорили. Сначала неохотно, через силу, изворачиваясь в собственной лжи, потом все оживленней, громче и правдивей.

Из тринадцати, включая Ойстера и исключая самого Дойла, членов Совета, хвала Всевышнему, в заговоре участвовали только пятеро. Еще двое знали, но не были посвящены в подробности дела. Их вина состояла в том, что они не предупредили короля, тем самым тоже пойдя на измену.

 -- Мне тяжело слышать об этом, -- негромко сказал Эйрих, когда Дойл, пошатываясь от усталости, наконец пришел к нему с полным докладом о заговоре и о виновниках. -- Я уже говорил тебе -- страшнее всего то, что руку на меня поднять были готовы те, кто через меня же и возвысился. Кем бы они были, если бы Остеррад одержал победу в войне?

Дойл никак не этот вопрос не отреагировал, слишком занятый обгладыванием птичьих костей -- во время допросов он не успевал не только полноценно спать, но и есть.

 -- Ты требуешь казни для... -- Эйрих сделал паузу, словно пытался заставить себя произнести это вслух, -- для шестерых? Почему?

Дожевав, Дойл ответил:

 -- Пятеро виновны напрямую. Оставлять их в живых -- значит готовить почву для нового и (кто знает?) более удачного заговора. А шестой...

Шестой должен был быть казнен, чтобы напомнить о сущности измены. И чернь, и лорды должны уяснить для себя, что нет более страшного преступления, чем преступление против короля.

 -- О заговоре знали двое, -- продолжил Эйрих свою мысль, -- но ты не говоришь о семерых.

 -- Вы милостивы, ваше величество, -- напомнил Дойл. -- И великодушны. Поэтому, когда вас будут молить о помиловании и прощении, вы должны его даровать -- одному.

Отвернувшись к графину с вином, Дойл не видел выражения лица Эйриха, но догадывался, что на нем отпечаталась гримаса отвращения -- брат ненавидел подобные игры. Но выбора у него все равно не было, поэтому он уточнил ровно:

 -- И кому я должен даровать прощение?

 -- Милорду Рэнку. На его землях произрастает отличный лен, и только в этом году его сборы стали достаточными, чтобы хватало на продажу. Лен нам нужен, а значит, пока нужен и Рэнк, -- отозвался Дойл.

Лично ему значительно более симпатичен -- если только можно было говорить нечто подобное об изменниках -- был милорд Арвинт, открытый, честный и болезненно-благородный. Он бы разоблачил заговор сразу -- если бы одним из участников не был его зять. Именно защищая его он решился на молчание. Но желчный, ядовитый и злобный Рэнк был стране значительно нужнее. Поэтому завтра, на суде, король его помилует.

Некоторое время Эйрих молчал, постукивая пальцем по столу, а Дойл заканчивал обед. Наконец, король спросил:

 -- Как чувствует себя леди Харроу?

Дойл не показал, что этот вопрос хоть сколько-нибудь задел его -- разве что сжал рукоять кинжала, которым резал хлеб, чуть крепче, и ответил:

 -- Надеюсь, что она в добром здравии. Но я не имел возможности... осведомиться о ее самочувствии лично.

Эйрих поднялся, прошелся по комнате.

 -- А вот я имел такую возможность. Раньше леди не часто посещала замок, а всю последнюю неделю приходит на каждый пир.

Дойл ответил невнятным звуком, надеясь, что брат поймет -- эта тема ему неинтересна. Разумеется, Эйрих не понял -- вернее, понял строго обратное. Он бывал проницателен, если хотел этого.

 -- Так что я сумел как следует ее рассмотреть. Пожалуй, красивая женщина. Такие плечи, такой гордый постав головы.

 -- Тебя должны больше интересовать милорды-предатели.

 -- Вовсе нет. О них отлично заботишься ты. Так что у меня остается много времени на развлечения и... созерцание. А что может быть лучшим объектом для созерцания, чем женская красота? -- он подождал почти минуту, но Дойл так ничего и не сказал. -- Я полагал, что ты увлекся леди Харроу. Я ошибся?

Дойл поднялся из-за стола, тщательно вытер куском скатерти руки, отер губы и заметил так спокойно, как мог:

 -- Я увлечен спокойствием нашей страны. А любовные игры предпочитаю оставить тем, кто больше для них подходит. Так что... -- ему было непросто это сказать, но он сумел, -- если ты желаешь выдать за кого-нибудь леди Харроу -- это твое дело.

 -- А может, мне самому взять ее в любовницы? Тем более, что ее опекуна и сюзерена мы завтра приговорим к смерти.

Кровь прилила к лицу, зашумело в ушах. Дойл не выдержал и грохнул кулаком по столу. Он отдал бы ее другому мужчине -- но одна мысль о том, что она будет опозорена и низведена до положения шлюхи, пусть и королевской, вызывала в его душе шторм.

Рука брата сжала его здоровое плечо, и прежде, чем он скинул эту руку, Эйрих произнес:

 -- Ты немало трудишься на благо государства. Мир и процветание Стении -- заслуга в большей степени твоя, чем моя. Но этого едва ли достаточно мужчине, Торден.

Дойл встретился с ним взглядом, но почти сразу отвел глаза. Как и всегда, когда брат обращался к нему по имени, он чувствовал себя слабее и уязвимей. Принц Торден не мог дать того отпора, на который был способен милорд Дойл.

 -- Вопреки своим делам, приди сегодня вечером на пир, -- Эйрих отпустил его плечо и снова отошел к окну, -- это моя просьба. Не хочешь выполнять ее -- считай приказом.

 -- Будет исполнено, ваше величество, -- Дойл наклонил голову, надеясь, что его лицо не выдаст чувств, которые ввергали душу в смятение.

Дойл собирался на пир как на плаху. Он хотел было проспать хотя бы часть дня, но не сумел и глаз закрыть. Сел разбирать уже готовые обвинительные решения -- но отложил их в сторону, поняв, что читает по три раза одну строку. Та же участь постигла сочинение какого-то ушлого ученого писаки, озаглавленное "К государям и мужам высоким". Дойл чувствовал, что за высокопарными фразами кроется недурной смысл, но не мог его разобрать, то и дело отвлекаясь на посторонние мысли.

Наконец, он велел Джилу притащить воды и почти час пытался смыть с себя тяжелый тюремный дух. Сложно было сказать, помогло ли, но настроение отнюдь не улучшило -- особенно тем, что в темной воде то и дело мелькало смутное отражение кривого горбуна.

 -- Мальчишка! -- крикнул он, поняв, что больше не может созерцать свое отражение -- даже такое. -- Утащи это, -- а про себя подумал: "Давай, плюй на зеркало".

Потом Джил побрил его -- за время допросов у него отросла густая жесткая щетина, от которой чесались щеки.

 -- Вы благородно выглядите, милорд, -- сообщил мальчишка, закончив работу. Дойл ощупал подбородок и невесело хмыкнул, но спорить не стал, решив, что может утешать себя хотя бы этим.

 -- Если хочешь, можешь сходить на пир, -- сказал он. -- Только проследи, чтобы здесь не переставали топить.

Джил заулыбался и закивал. Мальчишка заслужил немного развлечений -- всю эту неделю он вел себя тише тени и незаметней невидимки, безошибочно угадывая все пожелания Дойла и все его нужды.

Камзол, по обыкновению, жал в плечах и давил на грудь -- а еще, вероятно, превращал Дойла в еще большее посмешище. Горбун в таком наряде должен был смотреться куда смешней того же горбуна в латах.

Но не идти на пир Дойл не мог, и не только потому что получил приказ там появиться, но и потому что отчаянно, до зубовного скрежета хотел увидеть леди Харроу. А заодно шепнуть братцу, чтобы тот даже не вздумал протянуть к ней загребущие лапы. Правда, он и не собирался, только хотел побольнее уязвить Дойла. Но на всякий случай -- стоило предостеречь.

Сегодня на пиру не наблюдалось обычного безмятежного оживления. Только шестеро из тринадцати лордов Совета присутствовали за столом, судьба остальных для большинства оставалась загадкой, и это порождало сплетни, перешептывания, вызывало страх. Когда Дойл вошел, смолкли все -- тишина стала звенящей. Он приблизился к столу и как ни в чем не бывало оперся на него -- до прихода короля оставалось еще немало времени, и он хотел успеть увидеть леди Харроу.