Жестокий принц - Блэк Холли - Страница 57

— Никак не могу бежать сегодня ночью, — поколебавшись, сообщаю Виви.

Она охает и кладет ладонь на сердце.

— Ты должна все серьезно обдумать.

— Есть кое-какие дела, которые надо закончить. Дай мне один день. — Я снова торгуюсь из-за одной и той же вещи — из-за времени. Через день я улажу дела с Двором теней. Будет достигнуто соглашение по поводу Кардана. Так или иначе, все утрясется. Выжму из эльфов плату, какую смогу. И если план так и не появится, придумывать его будет поздно. — Что такое один-единственный день в твоей вечной, бесконечной жизни?

— Один день для решения или один день, чтобы собрать вещи?

Снова откусываю от бутерброда.

— И то и другое.

Виви закатывает глаза.

— Но помни, в мире смертных не будет тех путей, которыми ты ходишь здесь. — Она идет к двери. — Ты не сможешь жить там, как здесь.

Слышу ее шаги в коридоре. Жую бутерброд. Глотаю, но вкуса больше не чувствую.

А что, если путь, которым я иду, — мой путь? Что, если у меня свой путь, не похожий на другие?

Достаю из кармана королевское кольцо Кардана и держу на ладони. У меня не должно быть этого кольца. Смертные руки не должны его касаться. Даже смотреть на него вот так, вблизи, кажется неправильным, хотя я все равно смотрю. Золото наполнено насыщенным красноватым оттенком, а ободок кольца отполирован от постоянного трения о пальцы. В печатке застрял крошечный кусочек воска, и я пытаюсь ногтем выковырять его. Интересно, сколько это кольцо может стоить в мире людей?

И не успев подумать, что не стоило этого делать, надеваю его на свой недостойный палец.

ГЛАВА 24

На следующий день просыпаюсь после полудня со вкусом яда во рту. Я уснула прямо в одежде, обняв ножны с Закатом.

Хотя мне этого делать и не хочется, крадусь к двери Тарин и стучусь. Нужно сказать ей кое-что до того, как мир опять перевернется. Хочу, чтобы между нами все стало ясно. Однако никто не отзывается, а когда я поворачиваю ручку двери и заглядываю, то вижу, что комната пуста.

Спускаюсь вниз, в покои Орианы, в надежде, что она подскажет мне, где Тарин. В открытую дверь вижу, что она на балконе, смотрит на деревья и озеро за ними. Ветер раздувает полы тонкого платья и взбивает ее волосы, и они трепещут за спиной, как бледное знамя.

— Что вы делаете? — спрашиваю я, заходя в комнату.

Ориана удивленно оборачивается. Легко понять — як ней раньше не заходила.

— Когда-то у моего народа были крылья, — отвечает она, и в ее голосе сквозит тоска. — И хотя я никогда крылья не носила, чувствую, как их не хватает.

Уж не хочет ли она подняться в небо и улететь подальше от всего этого, раздумываю я.

— Вы видели Тарин? — Столбы возле ложа Орианы обвивает виноград, стебли у лозы ярко-зеленые. Над постелью, источая насыщенный аромат, висят охапки голубых цветов. Кажется, и присесть некуда — повсюду растения. Трудно представить, что Мадоку здесь удобно.

— Она уехала в дом своего суженого, но завтра они прибудут в усадьбу Верховного Короля Балекина. Ты тоже там будешь. Он устраивает пир для твоего отца и нескольких правителей. Мы рассчитываем, что вы не будете проявлять такой враждебности друг к другу.

Даже думать не могу обо всем этом ужасе и несуразице — платья из паутины, тяжелый запах эльфийских фруктов, висящий в воздухе, не говоря уже о том, что придется делать вид, будто Балекин нечто большее, чем убийца и чудовище.

— Оук поедет? — спрашиваю я и тут же чувствую укол боли и сожаления. Если я убегу, то не увижу, как вырастет мальчонка.

Ориана стискивает ладони, подходит к туалетному столику. Здесь висят ее драгоценности: длинные бусы из необработанного хрусталя, перемежаемого пластинками агата, ожерелье из лунного камня и кровавика, опаловая подвеска, горящая на солнце, как огонь. А на серебряном подносе рядом с парой рубиновых сережек в форме звезд лежит золотой желудь.

Золотой желудь, близнец того, что я нашла в кармане платья, которое мне дал Локк. То платье принадлежало когда-то его матери. Лириопе. Матери Локка. Думаю о ее сумасбродствах, веселых нарядах, о ее покрытой пылью спальне. О том, как желудь раскрылся и в нем оказалась говорящая птичка.

— Я пыталась убедить мужа, что Оук слишком мал и будет очень скучать на обеде, но Мадок настоял, чтобы он ехал. Может, тебе удастся сесть возле него и занять чем-то интересным.

Размышляю об истории Лириопы, которую рассказала мне Ориана, когда поверила, что я стала достаточно близка к принцу Дайну. Вспоминаю, что Ориана, до того, как стать женой Мадока, была супругой Верховного Короля Элдреда. Почему ей пришлось так быстро снова выходить замуж? Что она хотела утаить или спрятать?

Я думаю о записке, найденной на столе Балекина, о той, что была в руке у Дайна, о сонете, воспевающем даму с волосами цвета утренней зари и глазами, как звезды.

Вспоминаю, что сказала птичка:

Друг мой дражайший, ты слышишь прощальные слова Лириопы. У меня три золотые птички. Три попытки доставить хотя бы одну в твои руки. Принимать противоядие уже поздно, а потому, если ты слышишь это, я оставляю тебе бремя моих секретов и последнее желание моего сердца. Защити его. Увези подальше от опасностей этого двора. Сбереги его и никогда, никогда не рассказывай правду о том, что случилось со мной.

Я снова думаю о стратегии, о Дайне, Ориане и Мадоке. Вспоминаю, как Ориана впервые появилась у нас. Как быстро родился Оук и как нам месяцами не позволяли видеть его, потому что он оказался очень болезненным. Как она постоянно ограждала мальчика от нашего присутствия, и, возможно, по другой причине.

Тогда я решила, что ребенок, которого Лириопа просит забрать и защитить, это Локк. А что, если ребенок, которого она носила, не погиб вместе с ней?

Чувствую, что мне не хватает воздуха, не могу вымолвить ни слова, потому что они застревают у меня в горле. Даже не до конца уверена, о чем сейчас спрошу, хотя знаю — это единственное объяснение, имеющее смысл.

— Оук — не ребенок Мадока, ведь так? По крайней мере не больше, чем я?

«Если мальчик родится, принц Дайн никогда не будет королем».

Ориана зажимает мне рот ладонью. От ее кожи исходит запах воздуха после снегопада.

— Не говори этого, — шепчет она мне прямо в лицо, и голос ее дрожит. — Никогда больше не говори этого. Если ты когда-нибудь любила Оука, не произноси этих слов.

Я отталкиваю ее руку.

— Принц Дайн был его отцом, а Лириопа — матерью. Оук — вот причина, по которой Мадок поддержал Балекина и решил убить Дайна. А теперь он — тот ключ, который открывает дорогу к трону.

Глаза ее расширяются, она берет мою прохладную ладонь в свои руки. Ориана всегда казалась мне странной — существо из сказок, бледное, как привидение.

— Как ты можешь это знать? Откуда тебе это известно, человеческое дитя?

Не принц Кардан самая ценная персона в Волшебной стране. Я ошибалась.

Быстро закрываю дверь и запираю балкон. Ориана наблюдает за мной и не выражает протеста.

— Где он сейчас? — спрашиваю я.

— Оук? С няней, — шепчет она и ведет меня к маленькому угловому дивану, обитому парчой с изображениями змей и застланному мехами. — Быстро рассказывай.

— Сначала вы расскажите, что случилось семь лет назад.

Ориана глубоко вздыхает.

— Ты можешь подумать, что я ревновала Лириопу как новую супругу Элдреда, но это не так. Я ее любила. Она всегда была весела, и не любить ее было невозможно; хотя ее сын встал между тобой и Тарин, я любила и его, пусть и не так сильно, — ради его матери.

Интересно, что чувствовал Локк, когда его мать стала возлюбленной Верховного Короля. Я разрываюсь между симпатией к нему и желанием превратить его жизнь в сплошное страдание.

—  Мы стали наперсницами, — рассказывает Ориана. — Когда у нее начались отношения с принцем Даином, она рассказала мне. Казалось, она не воспринимает их всерьез. Думаю, она очень любила отца Локка. Дайн и Элдред стали для нее развлечениями. Как тебе известно, наш народ не сильно беспокоится, что могут случиться дети. У фейри жидкая кровь. Полагаю, ей и в голову не приходило, что она может зачать второго сына, ведь после рождения Локка прошло всего десять лет. У некоторых из нас от родов до родов проходят века. А некоторые никогда не рожают.