Жестокий принц - Блэк Холли - Страница 22

— Да, — отвечаю я. — Некоторых тошнит от собственной праведности.

— Прекрати. — Она хватает меня за руку и смотрит на меня своими словно расколотыми зрачками. — Ты можешь поговорить со мной. Можешь довериться мне. Что происходит?

— Ничего. Я сделала ошибку. Разозлилась. Хотела доказать кое-что. Получилось глупо.

— Это из-за того, что я сказала? — Виви еще крепче сжимает мою руку. «Фейри будут обращаться с вами как с мусором».

— Виви, в том, что я приняла не те решения и испортила себе жизнь, твоей вины нет. Но они еще пожалеют, что разозлили меня. Это я обещаю.

— Подожди, что ты имеешь в виду? — спрашивает Виви.

— Не знаю. — Я высвобождаю руку, иду к двери, и теперь она меня не останавливает.

Выхожу и сразу же бегу через лужайку к конюшне.

С Виви я вела себя грубо. Ничего плохого она мне не сделала, всего лишь хотела помочь.

Может, я просто разучилась быть хорошей сестрой?

Возле конюшни останавливаюсь, прислоняюсь к стене и делаю несколько глубоких вдохов. Много лет, больше половины жизни, я сражаюсь с приступами паники. Когда ты постоянно на взводе и такое состояние кажется тебе нормальным и даже необходимым, это не очень хорошо. Но в данный момент я совершенно не представляю, как жить по-другому.

Самое важное сейчас — произвести впечатление на принца Дайна. Я не могу позволить, чтобы Кардан и его дружки мне помешали.

Для поездки в Холлоу-Холл решаю взять одну из жаб, поскольку разъезжать на конях с серебряными копытами дозволено только джентри. Возможно, слугам вообще положено перемещаться лишь пешком, но жаба по крайней мере не так бросается в глаза, как лошадь.

Только в Фейриленде гигантская жаба не самое примечательное средство передвижения. Седлаю одну, пятнистую, и вывожу ее на траву. Длинный язык хлещет по золотистому глазу, и я невольно делаю шаг назад. Потом ставлю ногу в стремя и вскакиваю в седло. Одной рукой сжимаю поводья, другой шлепаю по мягкой, прохладной коже спины. Жаба прыгает вверх, и мне остается только держаться.

Холлоу-Холл — каменное строение, кривоватая, неуклюжая башня, скрытая наполовину плющом. На втором этаже — балкон с поручнями, но не железными, а веревочными. С балкона свисает завеса из тонких стеблей, напоминающая издали неряшливую, с комочками земли бороду. Во всем этом сооружении есть что-то уродливое, придающее башне зловещий вид. Привязываю жабу, засовываю плащ в седельную сумку и направляюсь к боковой стене, полагая, что там должна находиться дверь для слуг. По пути останавливаюсь и собираю попавшие под ноги грибы, чтобы со стороны выглядело так, будто у меня есть все основания находиться в лесу.

Чем ближе, тем сильнее колотится сердце. Снова и снова повторяю себе, что Балекин не сделает мне ничего плохого. И даже если попадусь, меня просто передадут Мадоку. Бояться нечего.

Убеждая себя, я вовсе не уверена, что так оно и есть на самом деле, но все же достигаю боковой двери и проскальзываю внутрь. Коридор ведет в кухню, где я оставляю грибы на столе, рядом с разделанными окровавленными кроликами, пирогом с голубем, связкой чеснока, букетиком розмарина, несколькими сливами и дюжиной бутылок вина. Чуть в стороне тролль помешивает что-то в большом котле. Рядом с ним крылатая пикси. Мои соплеменники, изможденного вида мальчик и девочка, оба с глуповатыми улыбками и остекленевшими глазами, нарезают овощи и при этом даже не смотрят, что делают. Удивительно, что они еще не отрезали себе пальцы. А даже если бы и отрезали, то, скорее всего, и не заметили бы. Вспоминаю, как чувствовала себя вчера, и эльфийский фрукт отзывается во рту непрошеным послевкусием, а к горлу подступает тошнота. Прибавляю шаг и торопливо иду дальше по коридору.

Бледноглазый страж-фейри хватает меня за руку. Поднимаю голову и смотрю на него, надеясь, что отработанное с годами выражение пустого довольства и туповатой мечтательности, как у тех ребят на кухне, не подведет и сейчас.

— Что-то я раньше тебя не видел, — говорит он, с подозрением меня рассматривая.

— Ты — милый, — с благоговением и некоторой растерянностью изрекаю я. — Глазки как зеркальца.

Он фыркает, по всей вероятности, выражая свое презрение к очарованной служанке. Похоже, получилось неплохо, но я все равно нервничаю, поймав себя на том, что импровизация дается мне хуже, чем я на то рассчитывала.

— Новенькая? — растягивая слоги, спрашивает он.

— Новенькая? — переспрашиваю я, пытаясь представить, какой опыт может быть у того, кто только что попал сюда. Во рту усиливается тошнотворный привкус, и вместо того, чтобы глубже войти в роль, я все острее ощущаю рвотные позывы. — Раньше я была в другом месте. Где-то еще... Но сейчас мне надо убрать в большом зале. Чтобы все сверкало.

— Ну, тогда поторопись. — Он отпускает меня.

Иду, стараясь удержать нарастающую под кожей дрожь. Я не льщу себе. Не мое искусство перевоплощения убедило стража. Он сам обманул себя: я — человек, а люди, в его понимании, должны быть слугами. Теперь мне еще понятнее, почему принц Дайн решил, что я могу быть полезной. После стража моя задача облегчилась, я получила большую свободу передвижения по Холлоу-Холлу. Десятки людей снуют туда-сюда по своим делам, словно забывшись в нездоровом сне. Кто-то напевает, кто-то бормочет себе под нос, но разговоры, обрывки которых доносятся до меня, происходят лишь в воображении этих несчастных. Их глаза как будто затянуты дымкой, губы потрескались. Неудивительно, что стражник счел меня новенькой.

Но, кроме слуг, есть, конечно, и фейри, гости, пришедшие на какой-то праздник, который не заканчивается, а только набирает силу.

Они спят. Одни почти полностью одетые, другие — почти голые. Спят, растянувшись на диванах и в обнимку на полу, в гостиных, мимо которых я прохожу. Губы у многих испачканы золотом «невермор», сверкающего порошка столь сильной концентрации, что фейри от него цепенеют, а смертные обретают способность очаровывать друг друга. Тут и там валяются кубки, и медовое вино растекается струйками по неровному полу и собирается в большие винные озера. Некоторые гости настолько неподвижны, что я начинаю беспокоиться — уж не упились ли они насмерть.

— Извините. — Я обращаюсь к девушке примерно моего возраста, несущей оловянное ведро. Она проходит мимо, словно и не заметив меня. Не зная, что делать, решаю последовать за ней. Мы поднимаемся по широкой, без перил, каменной лестнице. Еще трое лежат в ступоре рядом с бутылкой размером с наперсток. Сверху, с другого конца коридора, доносится странный, как будто от внезапной боли, вскрик. Что-то тяжелое падает на пол. Делаю вид, что ничего не слышу, удерживаю на лице выражение мечтательного безразличия, но это требует усилий. Сердце трепещет, как попавшая в силок птичка.

Девушка открывает дверь спальни, и я протискиваюсь за ней. На каменных стенах ни гобеленов, ни картин. Большую часть первой комнаты занимает массивная кровать с низким изножьем и балдахином. Передняя спинка украшена резными изображениями различных животных с женскими головами и обнаженными бюстами — сов, змей и лис, — вовлеченных в какой-то причудливый танец. Удивляться нечему, поскольку Балекин возглавляет славящийся распутством Круг граклов. На деревянном столе стопка книг, среди которых я узнаю знакомые — по этим же учебникам занимаемся и мы с Тарин. Еще несколько разложены рядом с открытой чернильницей. На полях одной видны аккуратные пометки, другая испачкана кляксами. На заляпанной чернильными пятнами книге лежит сломанная ровно пополам и определенно намеренно — не представляю, как такое может получиться случайно, — деревянная ручка.

Ничего особенного. Ничего подозрительного.

Зная, что в дом я так или иначе проникну, принц Дайн снабдил меня формой. Он, конечно, рассчитывал, что дальше мне поможет способность лгать. Но теперь, оказавшись внутри, я надеюсь лишь на то, что в Холлоу-Холле есть что найти. А значит, несмотря на страх и волнение, нужно быть внимательной.

Вдоль стен тоже книги, в том числе и те, что имеются в библиотеке Мадока. Останавливаюсь перед стеллажом, стою, хмурясь, потом опускаюсь на колени. В самый уголок засунута книга, которую я знаю, но которую никак не ожидала увидеть здесь — «Алиса в Стране чудес и Алиса в Зазеркалье» в одном томе. Точно такую книгу читала нам мама в том мире, мире смертных.