Ночь, которая никогда не наступит (СИ) - Потоцкая Мария - Страница 44

Солнце било в окна, опасность, исходящая от вампиров уже миновала, и я спокойно прошла в свою комнату переодеться. Перед шкафом с вещами я задумалась. Нужно было узнать, что показали в шоу по телевидению для людей. Если шоу закрывается после случая с Бригиттой, то я смогу взять свою привычную повседневную одежду и больше не волноваться о своём внешнем виде. Но мне хотелось оттянуть момент, когда снова придется вернуться во вчерашние воспоминания, поэтому я не стала заходить в интернет сразу. Я была трусихой, и всегда предпочитала перестраховаться, поэтому надела белое платье с рисунком в виде розовых ракушек. Морская тема была так же модна, как цветы и бабочки в последний год.

Наш лагерь жил в ритме студентов на каникулах, поэтому, хотя день и перевалил далеко за полдень, все спали в своих домах. Тишина была неспокойной, даже птиц не было слышно, лишь шелестели ветви на ветру. Я подумала, а вдруг вчера ночью всех остальных участников тоже убили, как свидетелей такого бесчинства на телешоу по главному каналу, а птицам свернули шеи, чтобы они не выдали остальным, что экзекуторы пришли. Нас убить не успели, потому что близился рассвет. Мы так и будем ходить весь день среди домов с преющими на жаре телами, а ночью придут и за нами. Мысль была совершенно абсурдной и дичайшей, я попыталась со смехом избавиться от неё. Я перестала думать о трупах в домах, но от тревоги я никуда не смогла деться.

Я пришла на кухню, решив занять себя приготовлением завтрака. У меня был выбор съесть хлопья с молоком, прорекламировав тем самым наших спонсоров, если шоу ещё продолжается, но я решила сделать что-то чуточку более сложное, чтобы потратить время. Я очень старательно резала зелень и помидоры для омлета, долго взбивала яйца до воздушной пены, измеряла молоко в специальном стакане с делениями, хотя даже не представляла, какой пропорции я хочу добиться. Объективно времени на игре у меня было так мало, считанные дни, когда я могла заявить о себе миру и оставить хоть какую-то память. Но на самом деле время тянулось мучительно долго между очередными событиями, которых лучше бы никогда не было. Поэтому омлет я порезала вилочкой и ножом на совершенно одинаковые четырнадцать кусочков, а пакетик земляничного черного чая болтала в кружке ровно две минуты, молясь о том, чтобы температура воды была девяносто градусов, как написано в инструкции.

Когда я, наконец, приступила к завтраку, я услышала чьи-то шаги в прихожей перед кухней. Я сидела спиной к двери, мне хотелось, чтобы посетитель застал меня в самой непринужденной обстановке и увидел мои идеально порезанные кусочки омлета симметрично разложенные по тарелке, поэтому я не стала оборачиваться. Шаги были тяжелыми, мужскими, и мне даже захотелось, чтобы это был Винсент, который непременно бы прокомментировал мой завтрак, хотя и, наверняка, не очень лестно.

- Приятного аппетита, - сказал Генрих.

Я обернулась, надеясь, что мне послышалось. Генрих стоял около кофемашины и загружал в неё капсулы. Я была уверена, что он мертв. Но он выглядел совершенно так же, как и вчера, будто бы убийство человека его никак не изменило. Я не знала, какие должны были случиться перемены в нём после этого, я вовсе не думала, что у него нальются кровью глаза, или он станет ходить с тесаком в руке, но хоть что-то должно было измениться.

- Тебе налить кофе?

Кое-что все-таки изменилось. Его голос звучал чуточку более весело, чем раньше. Да я и не ожидала, что он может предлагать кому-то кофе с утра или даже желать приятного аппетита.

- Нет, - ответила я, удержав себя от привычной вежливости.

Генрих достал из шкафа черничный пирог, который обычно заказывала для себя Джулия. Она была вечно простужена и боялась отслоения сетчатки из-за плохого зрения, поэтому заявила организаторам, что каждый день ей непременно нужно есть чернику. В принципе, мы все могли исполнять свои капризы в еде. Поняв это, Бен просил ежедневно доставлять ему еду из разных фастфудов, а Винсент устроил истерику, что не представляет свою жизнь питайи. Но, несмотря на нашу конкуренцию за выживание, я не видела, чтобы кто-то претендовал на чужую еду. Генрих сел напротив меня, поставил перед собой целый пирог, предназначенный Джулии на несколько дней вперёд, и стал разрезать его на крупные куски. Я поймала себя на дурацкой мысли, что это показалось мне почти таким же кощунственным, как выстрел в лицо Бригитты.

Генрих взял со стола мою чайную ложку, которую я приготовила для того, чтобы положить себе сахар. Он будто бы совсем этого не заметил, хотя всё время, что я его знала, он казался мне очень внимательным. Он стал ломать пирог ложкой, разбрызгивая начинку, и с нескрываемым удовольствием погружать куски себе в рот.

- Хотел поздравить тебя. Я сегодня смотрел рейтинги шоу, ты в первой пятерке. Организаторы шоу не раскрывают конкретные цифры, чтобы сохранить интригу. В первой пятерке ты, твой отец, Фабьен и Лени.

Он назвал лишь четверых, упустив Бригитту. Вряд ли рейтинги шоу успели обновить со вчерашней ночи, она должна быть пятой. Я ничего не ответила, мне хотелось уйти. Но отчего-то я представила, что если я поднимусь с места и повернусь к двери, он выстрелит мне в спину. Если после убийства Бригитты он до сих пор здесь, почему бы ему не сделать это снова. Генрих залпом выпил свою маленькую чашку с кофе и поднялся, чтобы налить чай. Он снова взял не свою кружку. Я не знала, чью, но она явно принадлежала не ему, на ней были нарисованы розовые кролики. Пока он наливал кипяток, я подумала, что это лучший момент, чтобы сбежать, но так и не сдвинулась с места. Когда Генрих вернулся за стол, я сделала вид, будто бы вовсе его не замечаю, продолжив есть свой омлет.

- Помоги мне понять, почему эти люди - самые популярные. Я думаю, что дело в жалости. Это такое привязчивое чувство, которое заставляет людей стыдиться своего благополучия и делать поступки, которые не несут им никакой пользы. Возьмем для примера Лени. Восемнадцатилетний молодой человек, который только вышел из сиротского дома. Он обладает щенячьими грустными глазами и очаровательной манерой разговаривать. В целом, он ничего не добился и не принес никому пользы. Государство всю его жизнь тратило на него деньги, и ему придется проработать, по крайней мере, ещё восемнадцать лет, чтобы хотя бы покрыть расходы. Более того, у него нет родителей или других родных, которые будут грустить, если он умрет, и понизят на время свою работоспособность. Тем не менее, среди двадцати человек, каждый из которых полезнее него, он в пятерке лидеров.

Мне стало стыдно оттого, что Генрих был прав. Он говорил об этом цинично, я никогда не мыслила в рамках пользы для общества, но, тем не менее, была согласна, что жалость является превалирующим чувством в выборе, кого нужно спасать. Я сама сочувствовала Лени и желала ему чуточку больше добра, чем другим людям. Но я предпочитала называть это не постыдным словом «жалость», а желанием помочь более одинокому и незащищенному.

- Он может казаться людям интересным, - соврала я, чтобы убедить скорее себя. Каждый человек интересен, не бывает посредственных и скучных, но далеко не во всех это можно рассмотреть сразу, тем более с экрана телевизора.

- Брось. Далее Фабьен. Её история с отцом похожа на твою, только заканчивается хуже. Она - не дочь телезвезды, поэтому она на шоу в одиночестве. Люди жалеют её. Но Фабьен, в отличие от Лени, играет не только на жалости. Она пробует выжить, я даже испытываю уважение к ней. Ты видела её видеоблог про события на игре и её чувства, который стал так популярен среди школьников?

Мне не хотелось ничего комментировать про Фабьен, поэтому я только покачала головой.

- Далее твой отец. Он так старался спасти свою дочь, и теперь так картинно страдает перед камерами, что просто не мог не вызвать литры слез у женщин среднего возраста. Не стоит забывать и о более молодых представительницах, которые любят его только за его высокие скулы и белозубую улыбку.

Я не думала, что Генрих может быть таким говорливым. Его голос звучал очень самоуверенно, я и не предполагала, что ему можно попробовать возразить. Мой папа не страдал перед камерами, и он действительно пытался мне помочь, он не заслуживал того, чтобы говорить о нём в таком тоне.