Угасающее солнце: Шон`Джир - Черри Кэролайн Дженис - Страница 30

Они вновь совершили прыжок сквозь ночь, где бытие граничило с небытием, сменяя друг друга, и материя струилась, словно вода. Ньюн спокойно перенес все это, как и в прошлый раз, хотя Дункан, для которого прыжок был уже далеко не первым, проснулся с диким криком; потом ему стало плохо, и землянин, обливаясь потом, с трудом добрался до лаборатории, где отыскал успокоившие его наркотики. В конце концов он уснул и продолжал спать до сих пор. Ньюн пытался не обращать на это внимания, решив, что Дункан просто устал. Возможно, — думал он, — мри более выносливы от природы; или же то был обыкновенный стыд, удерживавший их от подобной слабости. Ньюн не знал. Сам он мучился от позора, который ему пришлось испытать от регулов и землян; а что касается его тела и чувств — Ньюн полностью контролировал их.

Их корабль, их путешествие, и пан'ен, что вел их: единственное условие, чтобы жизнь была не напрасной, чтобы они были хозяевами собственной судьбы — многое из этого до сих пор поражало его. Он не ожидал этого, хотя Мелеин, предвидя, говорила ему, что так будет. Он не поверил: Мелеин, его родная сестра, всего лишь сен, — вот в чем Ньюн действительно не сомневался. Для него Мелеин была заблудившейся и беспомощной госпожой, бедной, лишенной дома, и чтобы защитить ее, он был готов на все.

Но для нее тайн не существовало.

Считалось, что лишь самые великие из матерей, возглавлявших Народ, обладают даром предвидения; и чувство благоговейного трепета охватило его, когда он осознал, кем была Мелеин, его родная сестра. Подумав об этом, Ньюн испугался: ведь он был таким же, и, значит, в нем тоже заключено нечто, чего он не понимал, над чем был не властен.

Она вела их домой.

Сама мысль об этом казалось ему чуждой: дом… а'ай са'мри, истоки Народа. Он, как и любой из мри, знал, что когда-то давным-давно существовал иной мир, совершенно непохожий на череду удобных планет, считавшихся их домом — хотя в песнях говорилось, что Народ был рожден Солнцем. Всю свою жизнь Ньюн видел лишь красный диск Арайна и, подчиняясь дисциплине Келов, он никогда не позволял себе усомниться в том, что в нем воспитали с детства. Это было Таинство; и касту, к которой принадлежал Ньюн, это не интересовало.

Дети Солнца. Мри, с золотистой кожей, бронзовыми волосами и золотистыми глазами: никогда прежде Ньюну не приходило в голову, что в этой песне заложен намек на иной цвет солнца, и обычай странствовавших по всей вселенной Келов сжигать своих погибших собратьев в пламени звезд, чтобы те не достались какой-нибудь мрачной земле, стал теперь куда более понятен ему.

Он рассматривал звезду, которая сияла перед ними, мучимый вопросом, где они оказались: во владениях регулов или где-нибудь еще? Лишь те, чьи руки еще за поколения до Кесрит вложили в пан'ен запись об этом месте, смогли бы ответить ему; и здесь Народ тоже находил службу. Владения регулов, нет ли — так было всегда: Келы нанимались защищать — они были наемниками, на чье золото жил Народ. Иного он и представить себе не мог.

«Звезды сменяли звезды."

И, оставляя их одну за другой, Народ уходил — уходил во Мрак, не допуская даже мысли о том, что можно разделиться. И уходя, они забывали все — прежде он не понимал, что заставляло их уходить; теперь же все стало на свои места — их вело видение госпожи. Был ли это полет к соседней звезде, или же они входили в ночь без звезд — все это был Мрак: и вступая во Мрак, они забывали все, что относилось к покинутой звезде, к той прежней службе; они шли к следующему Солнцу и другой службе, чтобы потом вновь вернуться во Мрак и забыть все: и так без конца.

А потом была Кесрит, потом он и Мелеин начали свой путь домой, и эпоха службы регулам, — по его подсчетам, записи регулов об этом охватывали две тысячи лет, — стала просто промежуточным пунктом.

Во Мраке начало

Во Мраке конец,

— так пел Народ в священных песнопениях, — Меж ними Солнце,

Но затем придет Мрак.

И в Мраке том

Конец каждого.

Десятки раз он пел ритуальную песнь, Шон'джир, Песнь Преходящих, которую пели при рождении и смерти, начале и конце. Для кел'ена она пелась лишь при его рождении и смерти.

Понимание пришло к нему, и от нахлынувших мыслей у него закружилась голова. Впереди их ждало еще немало звезд, и каждая из них для своего поколения была их Солнцем… и у каждой эпохи была своя история, запечатленная в записях… до тех пор, пока не придет время повернуть назад… домой, к настоящему Солнцу.

К истокам Народа.

К надежде, призрачнейшей из надежд, что там, возможно, уцелели другие: Ньюн поверил в эту надежду, зная, что его, скорее всего, ждет обратное… что после стольких обрушившихся на них неудач это оказалось бы невероятным, и они двое — последние из детей Народа, рожденные, чтобы увидеть конец всего, ат-ма'ай, стражи могил — не только госпожи, но и всей их расы.

И все же они были свободны и у них был корабль.

И, возможно… — с благоговением и страхом подумал он, — существовало еще что-то, для чего они были рождены.

Лаская бархатный мех дуса, Ньюн смотрел на землянина, на лицо которого падал свет с экрана. Вручив им корабль и свою жизнь, человек спал безмятежным сном, вызванным наркотиками. Ньюн погрузился в беспокойные размышления, вспоминая все их разговоры и дела, которые могли толкнуть человека на столь отчаянный шаг. Вопреки присущему Народу здравому смыслу, он взял пленного; и вот теперь Дункан оказался связан с ними — упорный, как дус, который, выбрав мри, ходил за ним по пятам или умирал от горя.

Но земляне, похоже, этого делать не собирались. Сорок лет кел'ейны пытались вызвать кого-нибудь из них на поединок, но земляне, которые не сражались в одиночку и предпочитали оружие, действующее на расстоянии, безжалостно убивали их. Сорок лет… и вот, с победой землян… появился Дункан, который, несмотря на то, что мри обращались с ним довольно жестоко, открыл им присущее его расе милосердие. И они дали ему свободу, и сами последовали за ним, надеясь на лучшее.

«Глупость ци'мри», — выругался про себя Ньюн, пытаясь разделить себя и ци'мри.

И еще он вспомнил долгий и ужасный сон, в котором постоянно присутствовал Дункан… в котором Ньюн сражался за свой рассудок, за свою жизнь, и Дункан был рядом с ним.

Искупление?

Может быть, — думал Ньюн, — то, что отличало Дункана, было присуще и другим землянам; может быть даже в этой войне земляне сохранили свою непонятную честь ци'мри, не позволявшую им принять то, что сделали регулы — словно им не пришлось заплатить такую огромную цену за свою победу; словно после уничтожения Народа во вселенной образовалась брешь, ощутив которую, земляне испугались и пытались хоть как-то искупить свою вину.

В предпринятом ими путешествии ци'мри было не место: и все же если кто-то когда-либо имел претензии к мри, сложно переплетенные с делами Народа, то это мог быть только Дункан — с тех пор, когда Ньюн держал жизнь землянина в своих руках и потерял шанс взять ее.

«Ньюн, он — ци'мри, — убеждала Мелеин, — и что бы он ни сделал, ему не место здесь, во Мраке."

«Мы же берем дусов, — сказал он, — а ведь они тоже принадлежат эпохе Перехода; и как же мы сможем убить их — тех, которые нам доверяют?"

Выслушав его довод, Мелеин нахмурилась; ее ужасала даже мысль о том, что им придется убить животных — ведь союз мри и дусов был древним, как Кесрит. И в конце концов она отвернулась и согласно кивнула. «Ты не можешь превратить дуса в мри, — сказала она, — и я не думаю, что с землянином тебе удастся нечто подобное. Ты лишь продлишь его мучения; ты обернешь его против нас и создашь тем самым лишнюю угрозу. Но если ты думаешь, что тебе это удастся, попытайся; сделай его мри… сделай его мри, или однажды нам придется совершить нечто жестокое и ужасное."

— Дункан, — сказал Ньюн во мрак, замечая, что омываемое светом лицо землянина изменилось в ответ. — Дункан!

Открылись глаза, похожие в призрачном свете экрана на полные теней колодцы. Медленно, словно все еще пребывая во власти наркотика, человек сел. Он был по пояс обнаженным, и его лишенное волос тело выглядело странным. Наклонив голову, он пригладил взлохмаченные волосы, затем посмотрел на Ньюна.