Япония, японцы и японоведы - Латышев Игорь - Страница 6

Никаких явных "диссидентов" в тот период среди нас не водилось, а если кто и питал в душе нелюбовь к нашей стране (не исключаю, что были и такие), то не высказывал это открыто. Иначе его не поняли бы однокашники. К тому же следует иметь в виду, что как сейчас, так и тогда, пятьдесят лет назад, вдумчивый анализ общественных явлений не был свойственен студенческой братии - умственные усилия юнцов были направлены прежде всего на впитывание и запоминание полученных ими в институте знаний с расчетом лишь на успешную сдачу соответствующих экзаменов.

Практически все студенты нашего института числились комсомольцами, а наиболее активные из них стремились вступить во Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков). Примечательно, что далеко не всем из них удавалось стать членами ВКП(б), ибо принимались в партию лишь студенты, проявившие себя отличниками в учебе и наиболее заметными активистами в общественных делах и комсомольской работе. Весьма придирчиво подходили при этом партийные и комсомольские руководители к моральному облику тех, кто подавал заявления о приеме в ВКП(б), и многим предлагалось повременить со вступлением. Такая придирчивость объяснялась и тем обстоятельством, что прием студентов в партию ограничивался вышестоящими партийными инстанциями, ибо тогдашний курс партийного руководства предполагал преднамеренное ограничение приема в партию интеллигенции и всестороннее поощрение увеличения численности партийных рядов за счет представителей рабочего класса.

Конечно, отнюдь не всегда студенты, вступавшие в кандидаты, а затем и в члены ВКП(б), на сто процентов разделяли официальную идеологию правительственных и партийных верхов, хотя в своих заявлениях о приеме в партию они писали о своей верности этой идеологии. Многие из нас, например, чувствовали досадную фальшь содержавшихся в официальных партийных документах и в печати утверждений о гениальности, мудрости и непогрешимости И. Сталина, о всемирно-исторической значимости чуть ли не каждого из его высказываний, хотя в целом тогдашняя внутренняя и внешняя политика советского руководства не вызывала у нас ни возражений, ни сомнений. Не принимались теми из нас, кто пытался осмысливать официальные догмы, как абсолютно неоспоримые истины и ленинские труды. Еще в ту пору мне, например, думалось, что некоторые из ленинских оценок хода мирового развития устарели и уже не отвечают действительности. Но в целом в первые послевоенные годы, а именно во второй половине 40-х годов, всякие догматические и фальшивые вкрапления в общую систему взглядов руководителей Советского государства воспринимались мною, да и большинством моих друзей-однокурсников, как досадные, но несущественные частности, на которых не стоило заострять внимание, ибо в общих чертах прививавшаяся нам идеология казалось бы оправдывала себя: наша страна в те годы уверенно шла по пути восстановления подорванной войной экономики, улучшения жизни народа и утверждения своего возрастающего влияния на международные дела. Чего же иного можно было тогда желать?!

Принципиальную верность внешнеполитического курса советского руководства ясно подтверждал тогда ход послевоенных событий на Дальнем Востоке и в Восточной Азии, где все больше успехи одерживали коммунистические силы. Свидетельство правоты и превосходства марксистско-ленинского мировоззрения мы видели тогда в победах коммунистических сил в Китае, Северной Корее и во Вьетнаме, а также в послевоенных успехах коммунистического движения в ряде стран Юго-Восточной Азии. Поэтому сознание большинства из нас в те трудные, но радостные послевоенные годы было пронизано верой в светлое будущее нашей страны, в созидательную силу нашего народа, в справедливость и разумность нашего общественного строя. Нет, не наблюдал я тогда среди своих сверстников в институте той беспринципной раздвоенности мировоззрения, того циничного, насмешливого отношения к идеологическим установкам советского руководства, которые стали проявляться даже среди членов КПСС в последующие годы, особенно в застойный брежневский период, когда власть в стране оказалась в руках туповатых консервативных старцев.

Конечно, наше благодушие и безусловно положительное отношение к сталинскому руководству и его политике объяснялось в значительной мере тем, что мы, как и большинство наших соотечественников, многого не знали. Неизвестны нам были в то время подлинные масштабы массовых необоснованных репрессий, развязанных карательными органами страны в ходе междоусобной борьбы за власть, развернувшейся в 20-е годы в руководстве ВКП(б) между Сталиным и Троцким и переросшей в преследование всех инакомыслящих. За чистую монету принимались моими сверстниками сообщения о кознях и заговорах "врагов народа". Уж если таким сообщениям доверяли многие среди членов партии и фронтовики, то нам, юнцам, не умудренным жизненным опытом, они тем более казались правдоподобными. Мои взгляды на деятельность Сталина и его внутреннюю политику изменились поэтому не в студенческие годы, а значительно позже - лишь после ХХ съезда партии.

Наряду с учебой много времени занимала у меня комсомольская работа. Сначала я был секретарем комсомольской организации японского отделения, а затем был избран в общеинститутский комитет комсомола, где несколько лет в качестве заместителя секретаря комитета занимался организацией лекционной и пропагандистской работы наших студентов-комсомольцев как внутри института, так и среди населения Сокольнического района. Тогда же, в 1946 году, я был принят в кандидаты в члены КПСС, а в феврале 1947 года - в члены КПСС. Комсомольская и партийная работа дали мне полезные навыки в общении с людьми, в умении считаться с их личными интересами и проявлять выдержку в конфликтных ситуациях, хотя, как вспоминается мне сегодня, у меня тогда обнаружилась мальчишеская склонность к слишком резкой реакции на разгильдяйство и леность при выполнении некоторыми из студентов своих комсомольских обязанностей.

Хотя занятия учебой и комсомольскими делами отнимали у нас, студентов, наибольшую долю времени, тем не менее не упускали мы тогда, разумеется, и возможность предаваться в свободные часы присущим молодости удовольствиям и радостям. Бывали у нас и любовные увлечения, и дружеские попойки, и занятия спортом, и поездки на природу. Кстати сказать, будучи студентом 4-го курса, я женился на своей однокурснице Инессе Москалевой, также изучавшей японский язык. Но все-таки у меня лично, да и у большинства моих друзей, главным жизненным импульсом оставались все пять лет институтские дела.

Наряду с великой победой Советского Союза над гитлеровской Германией судьбоносным событием для нас, студентов-японоведов, стало в 1945 году вступление нашей страны в войну с Японией, продолжавшей тогда вести боевые операции против США и оккупировать громадные территории Китая, Кореи и ряда других стран Азии. Это известие было воспринято настороженно теми из нас, чьи отцы, братья и сыновья находились в то время в армии. Некоторые из моих родственников и друзей-студентов высказывали поначалу тревогу за судьбы советских солдат и офицеров, едва успевших вздохнуть с облегчением по окончании боев с гитлеровцами. Но вскоре после того, как с Дальнего Востока стали поступать сообщения о стремительном разгроме Квантунской армии и переходе под контроль Советского Союза Северо-Восточного Китая, Северной Кореи, Южного Сахалина и Курильских островов, тревога улеглась, и оптимизм стал вновь преобладать в настроениях общественности.

Вступление Советского Союза в войну с Японией в августе 1945 года вызывает в наши дни дискуссии в журналистских и научных кругах. Ревностные сторонники откровенно проамериканской политики Ельцина изображают в своих комментариях этот шаг как плод опрометчивой и чуть ли не преступной дипломатии Сталина, противоречившей нормам международного права. Такая трактовка событий представляет собой, на мой взгляд, никчемную попытку смотреть на события пятидесятилетней давности сквозь призму сегодняшней международной ситуации, сегодняшней раскладки политических сил в стране и сегодняшней идеологии правящих кругов. А расценивать эти события следует с учетом тогдашней международной ситуации, тогдашней роли Советского Союза в решении вопросов, связанных со второй мировой войной, развязанной странами фашистской коалиции в масштабах всего мира, с учетом тогдашних взглядов, настроений и помыслов большинства наших соотечественников. Разве можно забывать тот факт, что в те годы в сознании наших граждан милитаристская Япония представляла собой постоянную угрозу миру и безопасности нашей страны. И такое сознание вполне соответствовало реальной действительности. Ликвидация этой угрозы, этого очага войны на Дальнем Востоке представлялась тогда нашей общественности делом вполне закономерным и праведным. К тому же нельзя забывать, что вступление Советского Союза в войну с Японией встретило всеобщее одобрение мировой общественности. Его дружно приветствовали как руководители США и Англии, так и руководители Китая и других азиатских стран, ставших жертвами японской агрессии. Во вступлении Советского Союза в войну с Японией вся мировая общественность, за исключением лишь японских правителей и генералов, видела справедливый и своевременный акт расправы со страной-преступницей, ввергшей сотни миллионов людей в пламя второй мировой войны. Сегодняшние попытки так называемых "демократов" типа А. Козырева, Г. Явлинского или В. Новодворской сочувствовать сетованиям японских политиков на якобы "незаконные" действия Сталина, принявшего решение о вступлении Советского Союза в войну с Японией, представляют собой поэтому примитивное и предвзятое толкование истории в угоду своим сегодняшним конъюнктурным соображениям. Попробовал бы кто-нибудь из им подобных "демократов" заикнуться в защиту японских милитаристов пятьдесят два года тому назад, когда не только советская, а и вся мировая общественность пылала неугасимой ненавистью к японским агрессорам и жаждала их скорейшего уничтожения!