Замужем за олигархом - Лобановская Ирина Игоревна - Страница 50

Только все это благоглупости. Никуда ему уже не уехать. И потом — ему ведь надо делать деньги. Зачем, для чего, для кого?.. Ну, это безразлично, совершенно все равно. Делать деньги — и все! Без них разве человек — человек?..

Ответ на этот незамысловатый вопрос Михаилу стал ясен давным-давно. Через два месяца после исчезновения Любы он переехал в коттедж на Рублевке.

Правда, деньги не приносили ему счастья. Вероятно, они никому его не приносили, но действовали на всех магически-успокаивающе. Они давали независимость, а это очень важно в мире. И что там ни говори, а самое главное в жизни — именно «бабки». Имеешь их — и не нужно быть ни умным, ни красивым, ни тружеником…

Каховский любил именно деньги, а не людей. Да и за что их было любить? Наставления бабушки впрок не пошли, Михаил не принял ее установок. Грешное чадо земли…

Он уже узнал на своем горьком опыте, что вовсе не следует любить ближнего, как самого себя, это ошибка. Гораздо безопаснее и разумнее, правильнее и честнее любить в нем того, кого он собой представляет, того, кем он хочет быть, того, кого ты должен в нем открыть…

Каховский в принципе вел сейчас здоровый образ жизни, если не считать коньяк. Уже давно появился еще один постоянный маршрут: в престижный тренажерный зал, с помощью которого Михаил смог, сумел, наконец, без большого труда довольно быстро избавиться от своей сутулости и тщедушности. Удивительно украсила его и дорогая оправа. Оказались очень к месту разноцветные пиджаки и все те милые мелочи, о которых он раньше просто не подозревал и не догадывался.

У Каховского оставалось теперь время и деньги на развлечения. И почти во всех столичных казино и ресторанах хорошо знали его в лицо, некрасивого, неприятного внешне, но беспредельно щедрого на «бабки» маленького человека, прожигающего жизнь с уверенностью властелина и бесконечной верой в свою непогрешимость и силу.

И он уже не считал, как раньше, что рожа у него плохо выдумана.

Самолюбивый и чудовищно тщеславный, как все малорослые, Михаил рвался в заоблачные выси. Но не к Богу, а к власти. И не подозревал, что беды и несчастья на этом свете очень часто исходят именно от коротышек, обладающих гораздо более энергичными и неуживчивыми характерами, чем люди высокие. Так называемый комплекс Наполеона…

Комплекс… Новенькое, свеженькое словцо в лексиконе человечества… Раньше все это называлось ненавистью и нетерпимостью к людям, неумением ладить, терпеть и смиряться, неспособностью любить, а теперь это — комплексы. И этим все сказано. Несчастный человек, как он закомлексован! Стоит пожалеть его, беднягу!

Но жалеть тоже некому. Все вокруг закомплексованы не меньше его.

Увидеть бы сейчас Любу… Заглянуть бы в ее крыжовниковые глаза… Человек — легко подзаряжающееся устройство. И милая Любочка отлично знала это.

На самом деле ее звали Лада. Так придумал любящий папочка. Ей казалось, что более дурацкого имени не бывает. И поэтому она сразу после школы срочным порядком переименовала себя в Любу. А что? Вполне приличное имя. Исконно русское. Красивое. Вдобавок говорящее, как принято его называть в литературоведении.

Отец приехал в Москву из Ростова-на-Дону, страшно гордился своими казацкими корнями, здесь женился. Потом окончил университет и, поработав в «Комсомолке», ушел в ЦК комсомола, откуда вернулся в журналистику уже заместителем главного редактора крупного журнала. Мать тоже была журналисткой, работала в «Мурзилке».

Отец обожал бабушку Лады, мать жены. Это был редчайший случай искренней любви тещи и зятя. Уникальный.

— Теща так балует, — всегда хвастался друзьям отец. — Золотая попалась, повезло! Жену выбираешь сам, но тещу посылает небо! Готовит мне на пару, без соли и приправ — куда мне с моим больным желудком! Не то что Светлана…

Он вздыхал и замолкал. У отца давно обнаружились язва и панкреатит. И Вячеслав Васильевич довольно логично и вполне справедливо считал жену одной из самых главных причин его болезней.

Света Самохина давно стала грубой, несдержанной, вечно стервилась по пустякам. А теща, простая, необразованная женщина, очень жалела Вячеслава, всегда ему потакала, выслушивала и во всем соглашалась.

— Зачем ты, Светлана, на него кричишь? — укоряла она дочь. — Болезненный он, слабый! Не хочешь ему постирать, скажи, я все до последней маечки перестираю да переглажу. Ему, может, к утру рубашка чистая нужна.

Самохин много лет назад перестал понимать свои отношения с женой. Когда родилась дочка, он назвал ее Ладой — хотелось, чтобы она олицетворяла мир и спокойствие в семье. В семье же был один разлад.

Дочка в десять лет продолжала играть в куклы и с упоением смотреть по телевизору мультфильмы. Вячеслав пытался отучить ее, внушал, что она совсем большая и по возрасту ей не положено этого делать. Лада смотрела непонимающими глазами и тут же принималась убаюкивать мишек и зайцев. Обедала она часто не вовремя, засыпала то в полдевятого, то в одиннадцать.

— Нужен определенный порядок! — твердил жене Вячеслав. — Ребенок растет ненормально и делает все, что хочет!

— Чего ты вяжешься к девке? — кричала Светлана. — Отвяжись от нее и от меня, в конце концов!

А Вячеслав упорно не хотел даже менять свою старенькую «Ладу» на более дорогую и престижную из-за названия, совпадающего с именем любимой дочери.

Ладины рисунки Вячеслав хранил у себя в редакции на рабочем столе под стеклом и всем показывал.

— Дочка рисовала! — с гордостью говорил он коллегам.

Те вежливо рассматривали: рисунки были плохие. Но все их лицемерно хвалили и, нисколько не претендуя на своеобразие, спрашивали, сколько лет дочке и как она учится.

Самохин был страшно доволен. Разулыбавшись вовсю, он становился сразу мягче и выглядел кротким и мирным, хотя никогда таким не был.

— Рисование снимает стрессы и невроз — превосходное занятие! — повторял он. — Я и сам бы попробовал, но мне уже поздновато, да и некогда! А рисунки действительно успокаивают, как-то незаметно настраивают на мысль об упорядоченности и правильности жизни. Ее можно и нужно себе устроить.

Вячеслав был в этом совершенно уверен, только Светлана продолжала беситься от его четкости и размеренности и сама не знала, чего ей хочется.

— Попробуй жить в моем режиме, Света! — убеждал жену Вячеслав. — Ты сразу увидишь, как хорошо, когда во всем есть определенный порядок и строгая последовательность!

Светлана сердито хохотала. Ничего пробовать она не желала. Жена вообще в последнее время слишком много смеялась: то над очерками Вячеслава, иронизируя зло и довольно метко, то над его аккуратностью, то над его патологической боязнью простуд. Однажды она заявила:

— Ты можешь извратить самую прекрасную идею, если возьмешься за дело всерьез. Так что лучше не берись!

Вячеслав не обратил внимания. Поводов для подобного заявления он не усматривал.

Лада видела отца редко: он слишком много работал, всегда приезжал домой поздно.

— К моей домашней бормашине давно не тянет! — однажды услышала она его одну фразу, брошенную приятелю по телефону.

Сначала не поняла — о ком это он? А потом догадалась — и вздрогнула… И ужаснулась…

И начала с того дня прислушиваться и приглядываться к родителям, делая вид, что увлеченно играет в свои любимые куклы, которых у нее было полным-полно.

Новое занятие оказалось крайне полезным и принесло Ладе множество увлекательных, но одновременно горьких и страшных открытий.

Однажды вечером у мамы сидела подруга. И вдруг пришел отец. Пораньше вернулся с работы, в тот день у него сильно разболелась печень.

— Светка, — удивилась подруга, — так вы еще не разошлись? До сих пор вместе?

— Да вроде… — буркнула мать. — Звонками одолел…

Лада уже знала, что отец всегда несколько раз в день звонит домой, проверяет, все ли там в порядке.

— Дежурный контрольный звонок! — говорил он сам о своих звонках. — Отцу и мужу полагается.

Звучало это примерно так.