Русалка - Черри Кэролайн Дженис - Страница 75

Так оно и было.

— А что ты имел ввиду, когда говорил о том, какую выгоду можно извлечь даже из леса? — спросил Петр. — И что ты сделал, что едва не свело лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша проглотил кусок рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра с таким чувством, которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай Бог, вырвалось наружу. Но оно ушло в глубину его сознания, где в опасном беспорядке метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли он какой ошибки своим чрезмерным желаньем, которое привело в беспомощную ярость лешего, и могло очень далеко завести и его самого…

— Я не знаю, почему, — сказал он.

— Так что же все-таки ты сделал?

— Столь мало, насколько мог! Я ошибался, когда беспокоился о происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных возможных последствиях, пока не смог убедиться, что таким образом добиваюсь всего-навсего лишь того, чтобы не случилось чего-то заранее ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни о чем. А, тем временем, мы находимся в самой чаще этого леса никак не можем отыскать старика, и, тем не менее, ты говоришь, что не хочешь ни о чем беспокоиться!

— Это не то, что я имел в виду!

— Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия.

— Нет, со мной все в порядке!

Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем положил ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя на Сашу, освещенного отблесками костра.

— От этого мне не становится лучше… Ведь если Ууламетс находится в этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом?

Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о лешем было вполне достаточно, чтобы его мысли ушли куда-то совсем в другую сторону, ускользая от него.

Этот факт подсказал ему, что, на деле беспокойство по поводу происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться в таких делах на одну лишь память и пытаться уподоблять лешего Гвиуру было равносильно тому, как черпать неводом воду.

— Саша, что происходит?

Он вновь потерял ускользнувшую мысль, которая только что начала принимать законченные формы где-то в уголке его сознания…

Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка. Это показалось Саше таким же существенным, как и все то, о чем только что спрашивал Петр. Это было похоже на предвестье беды. В ситуации, подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным, и не было никакого способа уравновесить влияние вещей без глубокого понимания. Сейчас он потерял все нити, с помощью которых намеревался связать окружающие его вещи и явления друг с другом…

Петр встал и, обойдя слабеющий огонь, обхватил Сашу за плечо и сильно тряхнул его.

— Саша, черт возьми!

Он скорее почувствовал это. Как он чувствовал все остальное. Петр отошел, а он следил за тем, куда тот направился.

Не туда, куда Саша хотел. Он подумал было, что следует остановить его, если бы он был в состоянии выделить это событие из ряда других, которые происходили при этом, включая потрескивание костра и шелест листьев.

Все это предвещало опасность, подумал он рассеянно.

Постепенно его мысли начинали вновь обретать форму.

Этим вечером Ивешка приобрела окраску. Видимо, леший обеспечил ей жизненные силы, и возможно, что на несколько дней…

Сейчас она стала гораздо сильнее, чем была прошлой ночью, намного сильнее, ярче, и крепче…

— Петр, — начал было он, но тот был уже на берегу ручья, где Ивешка уже повернула голову, чтобы взглянуть на него… это простое движение из обыденной жизни, подсказывало сколь реальной стала она в этот вечер. Он загадал желание… и эта попытка дорого обошлась ему: сердце рванулось в груди, и он вздрогнул от толчка крови в жилах и от порыва ветра в окружающей листве. И то и другое напоминало ему звук движущейся воды…

Огонь, который в эту ночь освещал ее, придавал особенно нежный, тонкий цвет ее платью и деревьям вдоль ручья, отбрасывавшим на нее тень, отчего она становилась самой реальностью, просто девушкой, и ничем больше, беззащитной и неуверенной, что особенно выражалось в ее взгляде, который она бросала через плечо.

— Петр, — сказала она, поворачиваясь в его сторону и широко разводя руки.

Он остановился, а затем отступил назад, когда она сделала несколько шагов навстречу ему и замерла, глядя на него широко открытыми испуганными глазами.

— Что ты отняла у Саши? — резко спросил он, будто это был именно тот вопрос, который он хотел задать. — Что имел в виду леший, когда говорил со мной?

— Я люблю тебя, — сказала она.

Он отступил назад еще на один шаг, потому что каким-то образом ей удалось сделать шаг вперед, которого он не заметил. Он отчетливо видел ее глаза и щеки, резко очерченные падающей тенью.

— Чудесно, — сказал он, обливаясь потом и старясь удержать в порядке собственные мысли. — Я польщен, но все-таки постарайся ответить мне.

— Не нужно так ненавидеть меня. — Она сделала движение вперед. Он знал, какой опасности подвергался, знал, что должен отступить назад, но тут же, в одно мгновенье, решил сдаться: он очень хотел, чтобы она дотронулась до него и доказала тем самым, что она, кроме всего, была абсолютно безобидной и никак не была виновата в приписанных ей прегрешениях…

— Прекрати это! — раздался откуда-то сзади него голос Саши. Между ними и костром пролегала длинная тень. — Петр!

Сейчас он был уже не рад своему спасению. То, что он сейчас чувствовал, было гораздо сильнее, чем понятное желание жить. Но в этот момент Ивешка отвела назад руки и сжала их под подбородком, устремив на него глаза, полные боли и тоски.

— Отойди от нее, — сказал Саша, обращаясь с ним так, будто он был всего лишь маленький мальчик или круглый дурак, и так крепко схватил его за руку, что Петр почувствовал боль. Вероятно, Саша имел в виду и это, даже в том случае, если это и казалось невозможно, он хотел заставить его задуматься над происходящим. Но, в любом случае, ни того, ни другого оказалось недостаточно.

— Прекрати это! — вновь очень резко произнес он, но обращался отнюдь не к Петру.

Слезы переполнили глаза Ивешки.

— Я не причиню ему никакого зла, я ничего с ним не сделаю… Саша, не делай этого…

— У меня нет жалости к тебе, — сказал Саша. — Тебе следовало бы это знать.

— А я знаю, — прошептала Ивешка. — Но жалость есть у меня, и я не допущу, чтобы с ним что-то произошло.

— Тогда не разговаривай с ним! Оставь его в покое!

— Это я подошел к ней, — сказал Петр, давая Саше повод почувствовать собственную ошибку хотя бы в малом. — Я хочу знать, что происходит.

— Она хочет сделать все по-своему, вот что происходит, — сказал Саша. — И ничего больше. Ничего другого нет и не было у нее в мыслях… Оставь его в покое!

Слезы брызнули из ее глаз, когда Ивешка взглянула на Сашу, задержав свой взгляд на мгновенье, а затем повела плечом и пошла прочь вдоль ручья.

— Ивешка, — позвал было ее Петр, но она даже не обернулась. Ее слезы сильно задели его: он чувствовал, что дрожит, даже сознавая, что все сашины попытки были абсолютно правильными. Он хотел, чтобы она не страдала от боли и незаслуженных обвинений…

Саша повернулся, и огонь костра осветил его лицо, на котором отчетливо проступали резкие складки вокруг сжатого рта, выражавшие гнев, который обижал Петра до глубины души.

— Оставь ее, — сказал он Саше. — Она ни в чем не виновата.

— Но она хочет, чтобы ты почувствовал жалость к ней. И я сказал ей, чтобы она оставила тебя в покое.

— Тебе нет никакого, черт возьми… — Дела, вертелось у него на языке, но это был чертовски глупый разговор, и даже пятнадцатилетний подросток хорошо понимал это. Дурак пошел бы следом за девушкой, пошел бы против всего, что Саша пытался сделать, чтобы отдалить их друг от друга, и даже позволил бы убить себя, с тем, чтобы она смогла в следующий раз добраться и до Саши.