Русалка - Черри Кэролайн Дженис - Страница 59

Но он знал, что Ууламетс хочет утопить его. И он не собирался вставать, во всяком случае не больше, чем собирался бы опустить свою голову за борт, где водяной мог схватить ее.

— Может быть, ты хочешь есть? — спросил его Саша, глядя в темную воду.

Нет. Уж чего-чего, а есть он не хотел вполне определенно.

Саша встал и пошатываясь прошел на корму, придерживаясь за веревки и едва не падая на последних шагах, в то время как Петр наблюдал за ним, по-прежнему вцепившись в поручни. Можно было предположить, что Саша проделал этот нелегкий путь на корму с одной единственной целью: поговорить со стариком… об ужине.

Или о том, чтобы сделать остановку. Петр вполне искренне надеялся на это.

И ему даже показалось, что Ууламетс начал разговаривать с мальчиком: он не мог точно видеть этого со своего места, если бы даже и нагнулся. Но вот Саша заковылял назад, теперь к низкой палубной надстройке, где они хранили свои припасы, а затем проделал рискованный путь назад, к Ууламетсу и его дочери, держа в руках еду и питье. Наконец он оставил их и пошел, спотыкаясь и подвергаясь все той же опасности, но теперь уже на нос лодки, по-прежнему держа в руках кувшин и еду.

Петр подхватил его и с трудом усадил рядом с собой на дощатую палубу.

— Мы остановимся перед наступлением темноты, — сказал Саша.

Слава Богу, подумал Петр.

Саша протянул ему принесенный кувшин и сушеные ягоды.

Но сейчас он не хотел даже этого.

Нет, ради Бога, только не это.

Неожиданно лодка сильно закачалась. Саша ухватился за ногу Петра и успел подхватить кувшин, прежде, чем он мог соскользнуть с палубы.

У него еще хватало безрассудства усмехнуться.

Петр нахмурился, сжал зубы и еще сильнее вцепился в поручни. Ветер усилился, посвистывая меж натянутых снастей и заставляя скрипеть и трещать все деревянные части старой посудины. Водяные брызги поднимались вверх, образуя легкую мглу, которая сверкающим блеском покрывала поручни и приятно холодила одну сторону его лица. Так продолжалось некоторое время, пока солнце не начало опускаться, превращая водяную пыль в золотистое облако… пока с ужасающим треском парус не порвался пополам, и палуба заходила ходуном, а канат лопнул как простая бечевка, и его концы просвистел над их головами.

Петр схватил Сашу, все еще напрасно пытающегося удержать кувшин, который теперь заскользил по палубе. В следующий момент извивающийся конец оборванного каната, обвился вокруг него, словно умирающая змея, а порванный парус развевался и потрескивал над ними.

Лодка двигалась теперь сама по себе, мечась из стороны в сторону, словно пьяная, но все еще чуть-чуть управлялась остатками болтающейся на мачте парусины, плавно скользя по направлению к темному плохо различимому берегу.

— Мне очень не нравится это, — едва слышно пробормотал Петр, как только лодка и берег начали сближаться. Деревья надвигались на них огромной темной массой, и выступающие ветки уже задевали их лица.

Он нагнулся, прикрывая собой Сашу, продолжая одной рукой держаться за поручень, пока лодка, задевая дном о песок, продвигалась вперед, а огромные сучья нависали над самым ее носом, больно ударяя их ветками.

Медленно покачиваясь, лодка приставала к берегу, и все новые и новые ветки накрывали их с правой стороны.

Наконец она встала, оставляя пузырящийся след на воде, и в тот же момент Ууламетс закричал с кормы:

— Дураки! Отвязывайте канаты! Опускайте парус! Поторопитесь! Петр спотыкаясь и пошатываясь встал на ноги и начал отвязывать канат, проклиная все на свете, в то время как Саша пытался помочь ему ослабить узел. Наконец вдвоем им удалось снять перекладину. Рваный парус свалился на них в тот момент, когда лодка всем бортом врезалась в нависающие ветки.

— Чудесное местечко, — заметил Петр, когда Ууламетс уже приказывал им закрепить лодку около деревьев. Петр все еще чувствовал дрожь в коленях, когда пересекал ненавистную палубу. И в тот момент, когда он крепко ухватился за тоненькую веточку, то мгновенно ощутил глубокое облегчение от долгожданного соединения с землей. Он немедленно набросил швартовочный канат на самый толстый сук и как можно туже затянул на нем узел.

Но глубокий мрак среди деревьев заставил его глядеть в ту сторону, где над поблескивающей водой еще брезжил сумеречный свет уходящего дня и где с кормы лодки доносилась человеческая речь: это Ууламетс резким голосом давал наставления Саше как правильно завязывать узел и предлагал Ивешке не мешкая разобраться в их запасах и готовить ужин…

Разумеется, подумал Петр, они не смогут больше плыть в такой темноте, а c таким рваным парусом, вполне возможно, они не смогут сделать этого даже и завтра. Его пугала мысль о продолжении путешествия, он боялся проводить ночь на этом удаленном берегу, заросшем лесом, и особенно его беспокоило то, что был порван парус и держащий его канат. При таком скоплении колдунов, которое окружало сейчас его, можно было рассчитывать на кое-что и получше. Или по крайней мере…

— Мы уже добрались туда, куда хотели? — спросил он Ууламетса, перебравшись на корму, совершенно не представляя себе, куда бы еще они могли направляться. Последний вечерний свет угасал, в реке отражалось темнеющее небо, постоянный плеск воды и поскрипывание сухих веток о борта лодки производили гнетущий однообразный звук.

— Мы добрались туда, где сейчас стоим, — пробормотал Ууламетс и быстро отошел, оставляя Сашу, который тут же прошептал, еле слышно:

— Мне кажется, что он бережет и себя, и лодку. Я думаю, что он просто выдохся.

— Я же думаю, что мы попали в беду, — сказал ему Петр.

Ивешка, тем временем, установила на корме небольшую печку и развела огонь, используя сухие сучья, которые они набрали на берегу, хотя Бог знает сколько обломанных веток было разбросано по палубе, которые тоже можно было легко собрать. Вскоре уже можно было печь оладьи, к которым Ивешка подала даже немного меду… в то время как Ууламетс зажег коптилку в тесной палубной надстройке, где едва хватало места для того, чтобы разместить все их припасы, и уселся там со своей книгой. Он даже достал чернила и перо, чтобы записать все, что ему удалось сделать…

Раздумывая над этим, Саша предположил, что старик определенно не хотел, чтобы в этот вечер его беспокоили расспросами.

— И как далеко предстоит нам плыть? — спросил Петр Ивешку, когда они сидели вокруг маленькой печки. — Ты хотя бы представляешь себе, куда мы направляемся?

Ивешка взглянула на него. Волосы уже были заплетены в две большие косы, что сильно уменьшало ее лицо, а глаза при этом казались еще больше. Они казались чуть тусклыми, лишенными обычного блеска, скорее мягкими в отблесках углей и слабом свете, падавшем сюда из каморки старика. Она с трудом произнесла едва ли не два слова за все время, прошедшее после завтрака. Весь день она простояла на корме рядом с отцом, помогая ему, как могла, и испытывая на себе его гнев. Поэтому сейчас она выглядела очень уставшей.

— Мы должны отыскать Кави, — сказала она. После звуков ее голоса в воздухе повисла тишина, будто он был чем-то околдован. Любой другой голос после этого казался грубым и неуместным. Тишина нарушалась только лишь всплесками воды в реке, поскрипыванием веток на засохших деревьях да шипением и потрескиванием углей.

— А где? — наконец не выдержал затянувшегося молчания Петр.

— Мой отец знает, где его искать. — Сзади них послышался шелест переворачиваемой страницы. Тишина продолжалась мгновенье или два, пока Ивешка не начала переворачивать оладьи. Стоя около печки, этого она сказала: — Я поступила очень глупо, что поверила ему. Мой отец был абсолютно прав. Теперь я это знаю.

— И что же мы собираемся делать с этим самым Кави? — спросил Петр. — И что это были за слова по поводу сердца? Что имел в виду водяной, когда говорил об этом сегодня утром?

Ивешка замерла, затем вновь занялась печкой, стараясь не отрывать глаз от своей работы, и сказала как можно спокойней:

— Я была еще очень глупой, а мой отец был абсолютно прав.