Я признаюсь - Гавальда Анна - Страница 4

– По… Почему вы так… так быстро ушли? Вы… уф… вы не хотите выпить еще чего-нибудь напоследок?

Я объяснила ему, что не хочу упустить своего ЗЕВСа, и он рассмеялся, а потом предложил проводить меня на Олимп, и мне стало грустно.

Он был реально крут, и я прекрасно понимала, что долго не продержусь. Что, если я хочу продолжить игру, то придется соглашаться на постель. Да, я знала, что, за исключением моего зверья, мне больше нечего ему предложить, а все остальные мои козыри куда более банальны.

Я ничего не ответила.

Мы вместе сбежали вниз по лестнице, и там, поскольку у него не было билетика, я велела ему прижаться ко мне, чтобы пройти через турникет вдвоем.

Хе-хе… Сама себе сделала подарок и заулыбалась как Гарфилд.

На станции было пустынно, атмосфера стремноватая: у входа в туннель уже начала работу драгдилерская точка, вокруг лишь несколько гуляк весьма помятого вида да мертвые от усталости уборщицы.

Мы присели на последнюю свободную скамейку в самом конце перрона и стали ждать.

Старая как мир тишина.

Он молчал, не задавал больше вопросов, а я из страха, что у меня на лице написаны и вся моя непутевая школьная жизнь, и то, что я не получила никакого диплома, вела себя как геккон: не шевелилась, слившись с привычной мне средой.

Я читала рекламные слоганы, разглядывала собственные ноги и валявшиеся на полу обрывки газет, старалась подобрать отсутствующие слова и гадала: неужели он и впрямь собрался провожать меня до самого дома? Меня это чудовищно напрягало. Я была готова ехать хоть до Диснейленда через Орли, лишь бы только он не получил ни малейшего представления ни о моей жизни, ни о том месте, где я живу.

Ну а он рассматривал людей, и чувствовалось, что ему страшно хочется порасспросить их так же подробно, как меня.

Почем грамм? Откуда товар? И сколько вы навариваете? А если облава, что делаете? Убегаете по туннелю, да? А вы? Что отмечали? День рождения? Футбольный матч? И куда вы теперь? А ваши вещи от блевотины по-прежнему очищает ваша мама? Ну а вы, мадам? Убирались в офисе или в магазине? Тяжело? По крайней мере вам дают хорошие пылесосы? Вы из какой страны? А почему вам пришлось оттуда уехать? Сколько заплатили за выезд? Вы сожалеете? Да? Нет? Немного? А дети у вас есть? И кто сидит с вашими детьми, когда вы за полночь ждете поезд так далеко от Мали?

И все же через какое-то время, чтобы типа восстановить контакт, я не выдержала:

– Такое впечатление, что вы интересуетесь всеми подряд.

– Да, – пробормотал он, – это правда. Всеми… Действительно, всеми…

– Вы работаете в полиции?

– Нет.

– А чем вы занимаетесь?

– Я поэт.

О черт, вид у меня был дурацкий. Я даже не знала, что такая профессия все еще существует.

Он, судя по всему, это понял, поскольку добавил, повернувшись ко мне:

– Не верите?

– Верю, верю, просто… уф… э-э… Но это ведь не настоящая работа, чего уж там…

– Правда?

И он разом вдруг как-то погрустнел. Серое лицо, глаза брошенного спаниеля. Нет, правда, стало неприкольно, а мне не терпелось увидеть свою волшебную тыкву снова в форме.

– Возможно, вы правы, – сказал он совсем тихо, – возможно, это не работа. Но что тогда? Обманка, милость, честь? Мошенничество? Судьба? Или же удобный прием, чтобы заболтать красивую девицу, в жутком месте поджидающую молниеносного бога?

Блин. Возвращаемся в четвертое измерение.

Вот что случается, когда метишь выше собственной задницы – теряешь равновесие при первом же дуновении ветра.

А эта жирная ленивая электричка все не приезжала…

После паузы, куда более тяжелой, чем перед этим, поскольку теперь он глядел не вовне, а внутрь себя, и то, что там находилось, было отнюдь не столь «колоритно» и увлекательно, как пара наркоманов, трое пьянчуг и видавшая виды тетка, так вот после паузы, не поднимая головы, он задумчиво добавил:

– И тем не менее. Вот вы, Людмила, например. Вы. Вы живое доказательство того, что поэты нужны. Вы…

Я не сдвинулась ни на миллиметр, потому что мне было очень любопытно узнать, кто же я такая.

– Вы настоящая блазонная мечта.

– Что, простите?

Он просиял. И наконец вернулся к нам:

– В шестнадцатом веке, – затараторил он, снова повеселевший и уверенный в себе, – все рифмачи, стихоплеты, версификаторы и прочие фантазеры прикладывали к этому руку, или, иначе говоря, припадали к тем божественным прелестям, коими порой вы милостиво нас одариваете. Сочинение блазона состояло в прославлении разных частей женского тела исключительно простым и деликатным образом, и вот вы, прекрасная Лулия, когда я увидел вас…

Он придвинулся ко мне и, коснувшись моей головы, мягко проговорил:

Его рука скользнула по моим пирсингам к кольцу в ухе:

И я окончательно окосела:

Затем его палец, как в детской считалке, проследовал дальше:

Я улыбалась. Он дотронулся до моих зубов:

И тут я рассмеялась.

Ну а рассмеявшись, поняла, что я сдаюсь. Ну то есть могу сдаться. Что как-то разом вдруг запахло жареным.

На табло замигала надпись «Поезд приближается». Я встала.

Он последовал за мной.

На горизонте никого, и мы сели друг напротив друга.

И снова воцарилась старая как мир, странная тишина, затерянная в стуке колес. Несколько минут спустя он заявил как ни в чем не бывало:

– Конечно, существуют и другие… Я имею в виду блазоны. Вы ведь догадываетесь, что между вашими волосами и кончиками пальцев находятся, вернее – могли бы найтись множество иных источников вдохновения…

– Да неужели? – стараясь не улыбаться, ответила я.

– Самый известный, например. «Блазон о прекрасном соске» великого Клемана Моро.

– Могу себе представить…

Я пересчитывала лампочки в туннеле, чтобы сохранить серьезный вид.

– Или же, к примеру, о пупке. Сей Узелок из божьих рук как завершенье совершенств последним самым вышел, – он смотрел на меня и улыбался, – сей уголок, где сладок зуд в преддверьи наслаждений…[9]

– Даже о пупке?!?! – удивилась я тоном маленькой подлизы, чрезмерно интересующейся всякой белибердой из учительских уст.

– О да… О том я и говорю… О пупке и его соседях снизу…