Подвальная станция - Черри Кэролайн Дженис - Страница 27

— Взгляни на экран.

Прокручивалась лента. Эротическая. Происходящее вторгалось в него и смешивалось с его собственными ощущениями. Ему было приятно, и он сопротивлялся этому, однако он не отвечал за происходящее, он не отвечал ни за что, и не его вина…

— Я думаю, что он выходит…

— Дай ему еще немного. И он прекрасно справится.

Ничего нельзя сделать с тобой, чего не смогут сделать ленты. Так ведь, малыш? Все равно с кем. Биологические реакции. Что бы она ни сделала для тебя…

— Не двигайся…

— Боль и наслаждение, милый, так близки. Ты можешь в минуту дюжину раз пересечь их границу, и боль превращается в наслаждение. Я могу показать тебе. Ты будешь помнить, милый, что я могу для тебя сделать, и ничто и никогда не сравнится с этим. Ты будешь думать об этом, ты будешь думать об этом до конца жизни… и никогда ничего подобного не будет…

Он открыл глаза и понял, что вокруг полумрак, что он лежит голый в незнакомой постели, а чья-то рука поглаживает его плечо, сдвигает прядь волос, упавшую на лоб.

— Ну, ну, просыпайся, — сказала Ари. Это от ее веса придавливался край матраса. Ари сидит одетая, а он…

Его сердце подскочило и заколотилось.

— Я ухожу в офис, малыш. Ты можешь поспать здесь, если хочешь. Флориан позаботится о завтраке.

— Я иду домой, — сказал он и натянул на себя простыню.

— Все, что захочешь, — Ариана встала, освободив матрас, и подошла к зеркалу, демонстративно не обращая на юношу внимания, что действовало на нервы и беспокойно отозвалось в желудке. — Приходи, когда захочешь. — Поговори с Джорданом, если захочешь.

— Что мне полагается теперь делать?

— Что захочешь, то и делай.

— Мне полагается остаться здесь? — В его голосе слышались пронзительные панические нотки. Он знал опасность того, что Ари слышит это, играет на этом, действует в соответствии с этим. Только что в ее словах была угроза. Во всяком случае, он подумал, что была. Ее тон был бесстрастный, без намеков. Ее голос действовал на нервы и на несколько секунд заставил его позабыть о своей припрятанной контругрозе в лице Гранта. — Это не сработает.

— Не сработает? — Ари поправила прическу. Она была элегантна в своем костюме. Она повернулась к нему с улыбкой. — Приходи, когда захочешь. И вечером можешь пойти домой. Кто знает, может быть, мы займемся этим снова? Может, ты расскажешь об этом своему отцу, и у вас все пройдет спокойно. Ммм? Рассказывай ему все, что захочешь. Само собой, я все записала. Так что имеется масса улик, если он захочет обратиться в Департамент.

Он чувствовал, как озноб волнами накатывает на него. Он старался не подать виду. Он вызывающе посмотрел на нее, выпятив подбородок, тогда как она улыбнулась и вышла из комнаты. И долго еще он лежал холодный, как лед, с отвратительными ощущениями в животе, а стрелы боли пронизывали его голову от темени до затылка. Кожа стала сверхчувствительной и местами болела. На руке остались ссадины, следы пальцев.

— Флориан…

Воспоминания вспышкой вернулись к нему: ощущения и образы выплыли из темноты, и он уткнулся лицом в ладони, стараясь их оттолкнуть. Глубокое тайпирование. Лентокадр. Они будут всплывать еще и еще. Он не знал, что проявится. И это так и будет: обрывки воспоминаний, всплывающие на поверхность сознания и на секунду высвечивающиеся, течение слов, и ощущений, и образов, покуда они не перевернутся и снова не затонут в темноте; все разрозненное — просто еще и еще. И он не в силах прекратить это.

Он отбросил простыню и встал с постели, избегая касаться взглядом своего тела. Он забрался в ванную, врубил душ и начал мыться, намыливаясь снова, и снова, и снова, оттирая, не глядя, что-то незримое, стараясьничего не чувствовать, ничего не помнить, ничему не удивляться. Он тер лицо и волосы, и даже рот изнутри надушенным мылом, поскольку не знал, чем бы еще воспользоваться, и сплевывал, и полоскал рот, от острого мыльного привкуса, но ему так и не удалось добиться ощущения чистоты. Оставался запах, который он запомнил, как ее запах. Теперь он и сам пахнул так же и вкус этот застрял у него в горле.

А когда он вытерся досуха в комнате-сушилке рядом с душем и вышел в прохладу ванной, появился Флориан с аккуратно сложенной стопкой его одежды.

— Могу предложить кофе, сир, если ты хочешь.

Вежливый, как ни в чем не бывало. Как будто все происходило не по-настоящему.

— Где бритва? — спросил он.

— На полочке, сир, — Флориан указал на зеркальный угол ванной. — Зубная щетка, расческа, лосьон. Что-нибудь нужно еще?

— Нет. — Он старался говорить ровным голосом. Он думал о том, чтобы пойти домой. Он думал о самоубийстве. О ножах на кухне. О таблетках на стойке в ванной. Но политика вмешается в последующее расследование, в котором все раскроется, а политика проглотит его отца. В тот же момент он подумал о подсознательных импульсах, которые могли быть захоронены в его мозге прошлой ночью, позывах к самоубийству. Бог знает что. Любая иррациональная мысль попадала под подозрение. Он не мог им доверять. Вереница тайн-вспышек рассыпалась перед его взором, ощущения, эротические видения, пейзажи, и древнее искусство…

Затем реальные вещи, предстоящие в будущем. Оскорбленный Джордан. Он сам, бездыханный, распростертый на полу кухни. Он удержал образ и попытался придать ему экзотичность: самого себя, едва вышедшего за климатические башни, тело, которое через несколько часов обнаружат при воздушном поиске как клочок белого полотна…

— Простите, сир, кажется, мы нашли его…

Нет, так нельзя. Когда мозг вовлечен в процесс ленточного восприятия, он впитывает и это. Ленточные образы постепенно изгладятся, а привнесенная память внедрится в структуру-имплантант и станет расти и расти по своим собственным законам. И не существовало достоверного способа распознать базовую команду; однако она не могла заставить его действовать, пока он в сознании, разве что незаметно включить предрасположение к чему-нибудь. Только если наркотики сравняют барьер, только тогда он беспрекословно станет подчиняться импульсам, отвечать на все вопросы, выполнять все, что прикажут…

Все, о чем спросят, все, что прикажут, если это проходит мимо подсознательного контроля и естественные блокировки. Психохирург мог бы, при наличии времени, получить ответы, раскрывающие суть контроля и его конфигурацию, внедрить пару доводов, которые разрушат внутреннюю логику: после этого перестроит весь набор, создаст новую микроструктуру и присоединит связи по своему выбору…

Все те вопросы, вопросы этих проклятых психотестов, которые ставила перед ним Ари, называя из обычными для сотрудников первого крыла… вопросы о его работе, его склонностях, о его сексуальном опыте… которые он, по своей глупости, считал просто попытками Ари получить его…

Он оделся, не глядя в зеркала. Побрился, вычистил зубы и причесал волосы. С его лицом все было в порядке, никаких отметин, ничто не выдавало случившееся. Все то же обычное лицо. Лицо Джордана.

От этого она, вероятно, получила настоящее удовлетворение.

Он улыбнулся своему отражению, проверяя, может ли он контролировать себя. Он мог. Эта способность к нему вернулась до той поры, пока он снова не окажется лицом к лицу с Ари. С ее эйзи он справится.

Уточнение. Он мог справиться с Флорианом. Он благодарил Бога, что она оставила ему Флориана, а не Кэтлин, и тогда в буйном кружении панических мыслей он попытался разобраться, почему он так реагирует, почему мысль о необходимости иметь дело с Кэтлин — ледышкой — бросает его в нервную дрожь. Боязнь женщин?

Ты боишься женщин, милый? Знаешь ли, твой отец боится.

Он причесал волосы. Ему захотелось все бросить. А вместо этого он улыбнулся, вновь проведя самоконтроль, и осторожно снял напряжение мелких мышц, расположенных вокруг глаз, вызывающее головную боль, расслабил плечи. Вышел и выдал Флориану подготовленную улыбку.

Он доложит ей. Я не могу думать, когда у меня раскалывается голова. Черт возьми, пусть он расскажет ей, что я был в порядке, все, что мне надо сделать — это не опустить голову и убраться отсюда.