Мальчик из джунглей - Морпурго Майкл - Страница 23

Я уселся в гнезде. Орангутаны облепили меня в поисках защиты. Джунгли дышали тревогой. И я сообразил, что собачий лай из моего сна на самом деле настоящий. И что доносится он откуда-то неподалёку, и хуже того – приближается. Вот уже слышны голоса людей, вот показались и сами люди – охотники, кто с мачете, кто с ружьём. А с ними собаки, повизгивая, так и рвутся с поводков. И они направляются прямо к нам. Два пса и шестеро людей с ружьями, среди них тот, в красной бандане. Но мистера Энтони с ними не было.

Вот они проходят прямо под нами. Остаётся только лежать в гнезде тише воды ниже травы, крепко прижав к себе малышей, и молиться, чтобы никто из них не пискнул и не пошевелился. И чтобы охотникам не пришло в голову посмотреть вверх. Я зарылся лицом в обезьянью шерсть, мысленно упрашивая малышей не двигаться и не шуметь. Собаки тявкали и подвывали, выискивая под деревом наш след. Рано или поздно они его снова возьмут, это как пить дать. Я закрыл глаза.

И перестал дышать.

На несколько мгновений моё сердце остановилось. Я лежал и слушал, как псы с фырканьем принюхиваются. Вся надежда на ночной дождь – может, он всё же смыл наши следы. И вот они двинулись прочь. Можно снова дышать. Я отважился глянуть вниз: один из псов никак не хотел уходить. Его что-то взволновало – наверняка нас почуял. Но охотник в красной бандане рявкнул и дёрнул поводок, уволакивая пса за собой. Всё, они ушли.

Ещё долго я слушал, как они удалялись, рубя и круша всё на своём пути. Голоса постепенно делались глуше, тише. Казалось, миновала целая вечность. Но вот голоса и треск ветвей стихли. Остался только щебет да визгливые крики – привычная песня джунглей. Только тогда я наконец поверил, что охотники ушли.

Но я всё равно не решался покинуть убежище на ветке. Мало ли, вдруг охотники вернутся? Одно я знал точно: ни за что нельзя спускаться на землю. Внизу собаки мигом возьмут наш след, как уже однажды взяли. Нет, так рисковать мы больше не будем. Придётся нам, как орангутанам, пожить среди ветвей. Тут нам ничего не грозит. Правда, я понятия не имел, как перемещаться по деревьям и смогу ли я вообще это делать. Но надо попытаться.

Оглядевшись, я обнаружил, что, по крайней мере, за едой спускаться нам точно нет нужды – еды полным-полно и на деревьях. Куча всяких фруктов, тут главное – наловчиться их доставать. Неподалёку от нас росли оранжевые кокосы и немного бананов. И высоко на ближайшем дереве я заметил тот колючий фрукт, который приносил нам в клетку Кайя. Всё, что я вижу, я, пожалуй, смогу достать. Это нелегко, да и опасно, но надо – значит надо. Попробую прыгать с дерева на дерево.

Убиться при этом можно запросто, но выбора-то нет. Зато здешних фруктов нам хватит на много дней. Так что овчинка стоит выделки. Я усадил старших орангутанов в гнездо – младшенькая так и не отцепилась от меня – и отправился на охоту. Я карабкался и перепрыгивал с ветки на ветку, при этом вниз я старался не смотреть. И у меня получилось – и туда, и обратно. Я принёс фруктов, потом ещё – теперь можем какое-то время не беспокоиться о еде.

И с питьём тоже всё решилось. В кокосах же есть молоко. Оказалось, не так-то просто продолбить скорлупу острой палочкой, но в конце концов я справился. И мои усилия были вознаграждены. Малыши так и налетели на кокосовое молоко, я еле-еле отбил свою долю.

Но на самом деле и без молока мы бы от жажды не умерли. На больших листьях, в ложбинках и впадинках среди ветвей скапливалась дождевая вода. И малышам было её вполне достаточно. Это воду мы делили с лягушками и разными жуками, поэтому вкус у неё был так себе, но мы не привередничали. Вода с деревьев поддерживала в нас жизнь. А остальное уже мелочи.

Подумав, я решил, что куда-то бежать отсюда нет никакого смысла. Внизу мы того и гляди нарвёмся на охотников с собаками. Где они сейчас и куда направятся, я не знаю. Так зачем метаться? Я всё равно уже заблудился. Вдруг я буду кружить по джунглям до бесконечности? Или вообще забреду обратно, в посёлок мистера Энтони? Нет уж, оставаться на месте – лучше всего. И безопаснее.

Вот потому я много дней и ночей провёл как орангутаны и гиббоны, высоко на дереве. Я ел, как они, жил, как они, я скрывался и спал среди зелёных крон. И всё время напоминал себе важную вещь, которой меня научила Уна: оставь все надежды, все ожидания, думай только о сегодняшнем дне, только так ты выживешь. Правда, это легче сказать, чем сделать.

Я надеялся, что Уна как-то сумеет меня разыскать. Дни и ночи напролёт я поддерживал в себе эту надежду. Лёжа в нашем гнезде, я частенько рассказывал малышам об Уне – как она спасла меня от цунами и что однажды она придёт за нами. Но моя надежда угасала с каждым днём. Я не сдавался, я твердил малышам об Уне, обещал, что она явится, потому что мне самому нужно было в это верить. Ну да, в такое, конечно, с трудом верится, но ведь всякое случается. А малышам, видно, нравилось – они таращились на меня, пока я говорил об Уне, касались моего лица пальчиками, а иногда губами. Поцелуи – это, оказывается, не только для людей. И истории тоже.

Однажды я лежал в гнезде и что-то говорил орангутанам о ферме в Девоне и о дедушке с его трактором. И вдруг из-под полога джунглей донеслось уханье, очень похожее на совиное. У меня в голове сразу же всплыла картинка: я ещё совсем маленький, и мама, сидя на краешке моей кровати, рассказывает мне сказку о сове, которая боялась темноты. А теперь я сам на дереве, как та сова, и, как мама, рассказываю историю. В ту ночь я впервые за долгое время заплакал – от тоски по маме и по папе.

Живя на ветвях, бок о бок с маленькими орангутанами, я понемногу разобрался в их характерах. И они стали для меня чем-то вроде товарищей. В каком-то смысле мы с ними были как в школе. Они сделались моей компанией, моими закадычными друзьями. Это с ними я теперь дружил и «болтался». Не совсем так, как с Бартом, Тонком и Чарли, но суть примерно та же.

Наверное, поэтому я решил звать орангутанов Бартом, Тонком и Чарли. Малыши были очень разными, и я подобрал для каждого из школьных друзей подходящего орангутана. Самого большого и сильного и, видимо, самого старшего я окрестил Тонком. Как настоящий Тонк, он был сорвиголова и немного нахальный. Зато если что-то вдруг шло не так, Тонк тут же начинал хандрить. Шерсть у него была посветлее и не особо густая – как волосы у настоящего Тонка. Его тёмные глаза сидели глубже, чем у двух других малышей. И взгляд был самый задумчивый.

Спокойный и покладистый Барт в командиры не лез, хотя был куда сообразительнее Тонка. Листья, где скапливалось больше всего воды, всегда находил он, а остальные только глазами хлопали. Барт ловчее всех охотился с палками на муравьев. (Муравьи, как выяснилось, – их излюбленное лакомство.)

А самую маленькую я окрестил Чарли. Точно я не знал, но мне всегда казалось, что Чарли – детёныш той самой обезьяны с тёмной шерстью, которая верховодила всеми мамашами. В день бойни среди инжирных деревьев она рухнула вниз с ветки, всё ещё прижимая к груди своё дитя. Чарли определённо была одиночкой. Обвыкнувшись, она сделалась просто неугомонной. Действовать она предпочитала независимо от собратьев, и при этом она очень привязалась ко мне. Точнее, прицепилась – в прямом смысле слова. Ну и ещё она была девочка – если можно, конечно, так выразиться, – в отличие от настоящего Чарли в школе. Я улыбался при мысли о том, что сказал бы мой друг Чарли, узнав, что из него сделали девчонку. Но Чарли-орангутану горевать не о чем: имя Чарли годится и для мальчиков, и для девочек. Поэтому нет ничего зазорного в том, что я зову Чарли Чарли.

Чарли при всей своей непоседливости была самой тонкой натурой и самой нежной. Она легко расстраивалась и очень любила ласкаться. Мы с ней скоро сделались неразлучны. Малышка часто будила меня по утрам: поднимала пальчиками мне веки и заглядывала прямо в глаза, прижимаясь носом к носу. Обниматься она просто обожала и целоваться тоже. Особенно ей нравилось целовать меня в нос, уж не знаю почему.