Платиновый обруч
(Фантастические произведения) - Гуданец Николай Леонардович - Страница 3

Знаменательные в этом смысле слова произносит герой рассказа Ф. Достоевского «Сон смешного человека». Вот они: «…я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей. „…“ Главное — люби других, как себя, вот что главное, и это все, больше ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться».

Как и у большинства русских писателей, стремление рижских фантастов к добру не пассивное, не созерцательное, но активное, четко направленное, мужественное. В рассказе «„Адмирал“ над поляной» В. Михайлов высказывает интересную и не совсем обычную мысль. Суть ее, коротко, в следующем: если даже в высокоразвитого человека природа наряду с добром закладывает хотя бы крупицу зла и агрессивности, пусть она, эта крупица, выплеснется в детстве, во время безобидной игры, не причиняя вреда и боли ничему живому. И тогда ничто уже в душе человеческой не будет препятствовать цельности, основанной на стремлении к добру в самом высоком его понимании.

Н. Гуданец подходит к этой теме с другой стороны. Герой его рассказа «Чудо для других» обнаруживает в себе способность творить материальные предметы из солнечного света и воздуха. Но что бы он ни создал, воспользоваться сам он ничем не может — одного его прикосновения достаточно, чтобы предмет исчез. Юный герой оказывается на распутье, его неокрепшую душу потрясает несправедливость. Однако вскоре выясняется, что способность эта не уникальна — творить «чудо» может каждый, в ком живет горячее желание приносить добро другим. А в рассказе А. Дукальского «Ваня» герой, приблизившийся к разгадке тайны материи, вступает в конфликт с самоорганизующейся системой, которая намерена погубить дерзкого открывателя и не выдать своей тайны. Но человеческий разум побеждает, побеждает воля к жизни, к познанию Вселенной, и добро предстает перед нами как сохранение общечеловеческой сущности.

Если бы мы захотели еще привести примеры, пришлось бы, наверно, перечислить все рассказы сборника. Поэтому ограничимся лишь одним — «Платиновым обручем» В. Бааля, где тенденция добра и исторического оптимизма нашла максимальное выражение.

В собственно научно-фантастической части повести выступают два главных антагониста — Истолкователь и Посвященный. Истолкователь олицетворяет ту часть человеческого общества, которая принимает науку лишь утилитарно, чуждается всего нового, боится его и готова сохранить свой покой любой ценой. Такие люди, тревожась за свое мизерное личное счастьице, могли бы, не вдаваясь в детали, не пытаясь понять, одним махом уничтожить пришельцев.

Посвященный же — человек широких взглядов, гуманист, обладающий большим чувством ответственности. Противники не сталкиваются лицом к лицу. Их борьба — это борьба идей, и побеждает в ней Посвященный — истинный носитель добра, поддержанный пришельцами, ощутившими притягательную силу мятущегося человеческого духа.

Мысль о победе добра проводится и в развивающейся сказке-антиутопии. Там главный персонаж стремится к власти над миром ради удовлетворения своих ненасытных желаний, но попрание добра кончается гибелью попирающего, его возвращением в исходное состояние ничтожности.

В интервью корреспонденту АПН Г. Павловой известный советский фантаст А. Казанцев сказал: «Научная фантастика в прогрессивном ее направлении „раскрывает тайны грядущего“. Но отнюдь не пророчески, а лишь предположительно, угадывая тенденции развития науки, техники, общественного устройства, воплощая их в художественных образах и ярких сюжетах… В фантастике советский читатель ценит не тупики, характерные для западной литературы с ее мрачными картинами одичавших после ядерных войн потомков, а жизнеутверждающее начало, веру в будущее, ради которого хочется работать, даже отдать жизнь во имя победы над угнетением и несправедливостью».

Эти слова А. Казанцева можно в полной мере отнести и к произведениям рижских фантастов, пишущих на русском языке. Авторы нашего сборника стремятся философски осмыслить факты реальной действительности, показать их в различных фантастических преломлениях, отразить общий настрой эпохи, угадать возможные пути развития человечества и всего комплекса связанных с этим проблем.

Хотелось бы надеяться, что интерес рижских писателей к фантастике не иссякнет, что их и впредь будут привлекать широкие возможности жанра и настоящий сборник не останется единственным в своем роде.

В. Семенова

СПАСТИ СЕЛЬФОВ

Владимир Михайлов

«АДМИРАЛ» НАД ПОЛЯНОЙ

Дальняя разведка не профессия, а образ жизни, и люди определенного сорта приходят к ней, как иные к живописи или литературе, раньше или позже, но обязательно. Хлебнув этой жизни, люди потом порой клянут ее, но уйти уже не могут: это крепкое питье. Куда уж крепче.

Мы вышли не то что в поле тяготения, но чуть ли не в самой атмосфере планеты, оказавшейся тут так же кстати, как песок в затворе. Нас ломало, и крутило, и швыряло из стороны в сторону, в нижних палубах что-то лопалось с противным, ноющим звуком, а моя скакалка, висевшая на крючке, сама собой завязалась узлом, который у моряков носит название «восьмерки». Сесть мы, однако, сели. Не успел я как следует потянуться и пошевелить костями, как зажужжал интерком, и Старый Пират снял трубку, Он поднес ее к уху и подтянул вечно спадавшие штаны.

На покое Пират выглядел настоящим недотепой, и тот, кто не видал его в деле, не мог и представить себе, насколько способен преобразиться человек, когда он берется за дело, для которого создан. Старый Пират доложил, что внимательно слушает. Я тем временем вылез из амортизатора и подошел к шкафчику, где у нас стояли избранные произведения конструкторов-оружейников. Проверил трассер, магазин и конденсаторы, полюбовался оптикой и на всякий случай раза два прошелся по контактам: в этой модели, если что и может подвести, то только контакты, и за ними надо приглядывать. Пират в это время нашел глазами Марка Туллия и поднял два пальца — одеваться, значит, следовало по второй программе, без искусственного дыхания: атмосфера годится.

— Ладно, — сказал Пират в трубку. — Это беда небольшая, капитан, мы выйдем и поспрошаем первого встречного. — Такая была у него присказка перед выходом на чужую планету; на этом он закончил разговор и стал, покряхтывая, влезать в костюм.

Мы окунулись в ночь, как в холодную воду. Слегка перехватило дыхание. Люк прошипел, закрывшись за нами, и мы остались наедине с чужими широтами, шептавшими что-то голосом ветерка на языке, которого мы не понимали. Мы постояли в темноте, голубой от множества звезд. Нам было странно; только с предчувствием любви можно сравнить ощущение первого выхода. Это миг для стихов, но я, откровенно говоря, не люблю их: плохие — они ни к чему, а хорошие приводят в расслабленное состояние, когда хочется думать о высоком назначении человечества и гладить собак. Нет, я не люблю стихов, и сейчас просто подумал: мир вам, серебряные туманности, — и почувствовал, как перехватило горло.