Черневог - Черри Кэролайн Дженис - Страница 19

Сплошной поток листьев, где каждый лист чуть трется о соседний…

Их движения становятся все более и более сильными, так что весь рисунок напоминает постоянно меняющийся круговорот, изменяющийся вместе с переменами в движении листьев, которые бешено вертятся среди водяных пузырей, образующих небольшой водоворот, который растет и растет на глазах…

— Банник! — прошептал он, желая из всех сил получить на этот раз правдивые ответы, чувствуя, что эти бурлящие потоки будут мчаться вокруг него, пока не сокрушат в окружающем мире все, что еще было прочным и надежным.

— Банник, ответь мне! Ведь ты появился здесь не без причины. Какой вопрос ты ожидаешь от меня, банник?

Тень перескочила с одной лавки на другую, а затем на самый край топки. Затрещал камень.

Ясный день, лодка под полным парусом мчится на север.

— Банник, это будущее? Это то, что будет, или то, что мы должны сделать?

Теперь перед ним предстало лицо Петра, освещенное молниями…

— Это происходит сейчас, прямо сегодня? Что ты такое говоришь мне, банник?

Вновь треснул камень. Неожиданно банник подпрыгнул к нему, схватил его руку своими когтистыми пальцами, притянул его как можно ближе к своему лицу, становясь все более и более осязаемым.

Колючие ветки. Давящее чувство надвигающейся опасности…

Ивешка, наблюдающая за ним из тени, с лицом холодным и бесстрастным, как будто сама смерть.

— Банник! Скажи, Петр нуждается в нашей помощи?

Брызги и водяная пыль вздымались за кормой, парус трещал…

Все из той же тени к нему неожиданно вышел молодой человек. Это мог быть и сам банник, так как он внушал то же чувство страха и грозного предзнаменования. Лунный свет заливал его темные волосы и белую рубашку…

Банник прошипел что-то прямо в сашино лицо и вновь бросился в темноту, извиваясь всеми частями тела, когда залезал под лавку.

— Банник! — не унимался Саша.

И вновь знакомое удушье распространилось в окружавшей их темноте, будто чувствовалось чье-то присутствие, окруженное хаотически мечущимися одними лишь «может быть», «должно быть», «возможно, что», постоянно меняющими положение с каждым желанием, которое появлялось здесь.

Саше было нужно имя. Он хотел пересилить и остановить это будущее. Он тихо стоял, стараясь унять дрожь, и пытался остановить все свои желания в присутствии этой подавляющей неизвестности.

Теперь в водяном потоке листья двигались все медленнее и медленнее, только что бурлившая темная вода казалось начинала успокаиваться, как будто ожидая единственного желания, которое будет управлять ею…

Дверь бани вновь распахнулась со стуком, впуская внутрь бани потускневший дневной свет.

Было слышно, как снаружи первые капли дождя ударили в пыль.

Петр огляделся и развернул Волка. Казалось, что между ним и дорогой, ведущей к дому, опустилась легкая вуаль, как бы напоминая ему о том, что все, относящееся к волшебному миру, выглядит иначе, чем реальность, обманывая и зрение и чувства обычных людей.

— Малыш? — закричал он в окружавший его лес, и ему показалось, что и день стал более тусклым и прохладным, а деревья, с каждым взглядом на них то отодвигались от него, то вновь приближались, становясь все менее и менее знакомыми. Волк продолжал идти, время от времени вскидывая голову и фыркая, будто ему никак не нравился тот легкий ветерок, который теперь постоянно обдувал их, заставляя шелестеть молодые листья и трещать старые сухие ветки.

— Малыш?

Колючка зацепила его прямо между плеч, вызывая ощущение, будто что-то подстерегает сзади. Он оглянулся, посмотрел на ветки, все еще в надежде, что это Малыш. Но там никого и ничего не было.

Петр чувствовал большое искушение позвать на помощь Мисая. Если кто-нибудь попадал в какую-то беду в этом лесу, то позвать на помощь леших всегда было первым делом. Но они были весьма странные существа, особенно Мисай, самый старый из них, очень нетерпеливый с дураками и имеющий склонность задавать обескураживающие вопросы, например: а скажи-ка мне поточнее, что именно ты видел и что испугало тебя?

Да ничего, если быть уж совсем точным. Он, как дурак, ехал по дороге, не посмотрев даже по сторонам, не пытаясь хоть как-то запомнить окружавшие его деревья, чтобы по возвращении назад иметь возможность правильно определить местоположение дороги.

Тем временем солнце давало ему направление пути к дому, состояние земли указывало, где дорога должна была проходить, и поэтому он вновь начал двигаться по ней, на этот раз обращая должное внимание на деревья, вглядываясь в лесную чащу по обе стороны от себя на тот случай, если свешивающаяся ветка или причудливой формы ствол смогут дать ему ключ: он был уверен, что находился совсем недалеко от старого проезжего тракта.

Но когда он оглянулся, туда, где дорога в сторону Воджвода только что выглядела как абсолютно знакомая ему, то увидел, что то самое место, из которого он выехал, казалось таким же запутанным, как и путь, ведущий домой.

— Малыш? — позвал он. Но как только стихли звуки его голоса, кругом вновь опустилась удушающая тишина. Он уговаривал себя, что Малыш вероятнее всего все еще там, и что только не имеющее никакого отношения к волшебному миру его собственное восприятие окружающего не дает ему возможности увидеть дворовика. По некоторым причинам все, что связано с волшебным миром, прячется от него, точно так же, как, например, лешие в его восприятии в какой-то момент могут выглядеть и как лешие, а могут быть похожими на обычные соседние деревья. Он продолжал думать о Воджводе и о своей прежней жизни, и его не покидало странное чувство вины. Он не должен был делать этого: это было столь же глупо, как и желание вновь увидеть Воджвод, потому что при этом он мог Бог знает как, но разрушить окружавшее его колдовство, или что еще там было, лишив тем самым себя возможности воспринимать все, что проникало сюда из волшебного мира, потому что он помнит время, когда он не мог этого делать, и тогда он мог смотреть прямо на Малыша и вообще не видеть его.

Саша явно не стал бы подстраивать ему такую ловушку, не предупредив заранее, но появление у них Волка само по себе доказывало, что Саша может делать ошибки, и уж совсем неизвестно, какие вводящие в заблуждение проезжих ловушки мог оставить в свое время здесь этот грубиян Ууламетс, а затем позабыть о них.

Господи, да он уже много лет не боялся лесов: он отправлялся вверх и вниз по реке, проплывая частенько мимо того места, где, как он совершенно точно знал, была берлога водяного. Он совал нос в такие уголки, куда благоразумный человек никогда не пойдет без подходящей защиты. Но он всегда был в состоянии видеть, где и куда он идет, и с ним всегда был его меч. И уж нечего говорить о том, что было весьма немаловажным, с ним всегда был Малыш, охранявший его сзади.

Теперь Волк вел себя так, словно чуял дьявола под каждым кустом. Он настороженно двигал ушами туда и сюда, осторожно и внимательно нюхал воздух, и казалось, что он скорее плывет, чем скачет по земле…

Вот Волк метнулся в сторону, будто испугавшись чего-то, сделал один-два неверных шага, прежде чем выровнял движение, подчиняясь удерживающей его руке, но продолжал вздрагивать, с силой втягивать воздух и фыркать, словно ему не понравилось то, что он в нем учуял.

— Добрый конь, — пробормотал Петр, похлопывая Волка по потной шее. Он и сам покрылся потом, пока пытался решить, мог ли Волк учуять что-то или нет. Вот дурак, ведь чистая глупость оказаться в лесу на игривой лошади, без седла, в то время как день медленно, но катился к концу, а дорога, если это вообще была дорога, уходила все глубже и глубже в темные заросли, раскинувшиеся под потемневшим от облаков небом.

Он совершенно искренне полагал, что Ивешка уже забеспокоилась, и надеялся, что его жена и его приятель пытались узнать, куда это он запропастился, и вместе желали ему вернуться домой до наступления темноты. Он и сам желал этого. Но если бы эти его желания хоть сколько-нибудь работали, ему по крайней мере не пришлось бы искать, куда подевалась эта самая дорога.