Ветер удачи
(Повести) - Абдашев Юрий Николаевич - Страница 71

Однако самое сильное впечатление на Кешку произвела юная красавица, игравшая роль леди Эммы. У нее были невероятно большие синие глаза, губы, которые по нежности могли сравниться разве что с лепестками розы сорта «Куин Элизабет», весьма распространившегося в поселке за последние годы, и длинные волосы, отливавшие чистым золотом английских соверенов. При одном ее виде у Кешки тоскливо замирало сердце.

Большинство актеров разместили- по квартирам. Кешке не повезло: в их доме поселился не герой Миша, не юная красавица и даже не дама с попугаем, а одноглазый и коварный помощник капитана Василь Сергеич. Да и то переехал он не сразу, а только через неделю перевели его из вагончика, видимо, в связи с преклонным возрастом.

Еще до обеда, проходя мимо комнатушки квартиранта, Кешка услыхал там какую-то странную возню, свистящий сдавленный шепот и замер настороженно.

— Теперь уж нет, мой милый, — хрипел за дверью одноглазый, — теперь поздно. Времени на болтовню у нас нет. Ах, в чем твоя вина? Ха-ха-ха! Не вина, братец, а беда! Ты любопытен не в меру. А орден святого Доминика свидетелей не оставляет. Ты умрешь! Такова воля трибунала и всевышнего… Ну-ну, не крутись… теперь все… судьба твоя решена…

Кешка весь напрягся. От жуткого хрипящего голоса сделалось не по себе, и по спине его пробежал отвратительный холодок. Он отчетливо слышал громкое сопение, скрип пружин на кровати. И Кешка решился. Он уже взялся за дверную ручку, но в этот миг в комнате все стихло, и уже через минуту одноглазый вышел оттуда как ни в чем не бывало, мурлыкая под нос: «Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом…»

В тот же день квартирант попытался втереться Кешке в доверие. Он начал с того, что стал подкатываться к Антону:

— Мальчик, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

— Я не мальчик, я девочка.

— Неужели? — сконфуженно пробормотал старый негодяй. — Прошу простить великодушно. И все-таки, кем же ты будешь?

— Генералом, — не задумываясь, ответил Антон.

— Прелестно! — всплеснул руками одноглазый. — Ну а ты? — обратился он к Кешке.

— Не знаю, не думал…

Его постоянно злил этот дурацкий вопрос. Похоже было, что взрослые задают его только тогда, когда им спрашивать больше не о чем.

— А у вас взаправду нет глаза? — серьезно спросил Антон.

— Вообще-то глаз есть, — ответил помощник капитана, — но мне по фильму положено быть одноглазым.

— А что ж вы дома повязку не снимаете? — ехидно поинтересовался Кешка.

— Искусство, дружок, требует жертв. Вхожу в роль, привыкаю смотреть на мир одним глазом. Если это сделать внезапно — взять, понимаешь, и надеть повязку, тогда трудно ориентироваться. Постоянно наталкиваешься на всякие предметы. Того и гляди набьешь шишку.

— А вы на войне были? — прямо в лоб спросил Антон.

— Был.

— А за кого воевали?

Такого вопроса Василь Сергеич не ожидал и явно растерялся. Даже серьга задрожала в ухе:

— То есть как это — за кого? За наших, конечно.

— А у вас случайно одного патрона не осталось? — спросил Антон, слегка прищурив свой внимательный серый глаз.

— Не-ет, — окончательно смутился Василь Сергеич и в доказательство того, что не лжет, даже похлопал себя по карманам. — Видишь ли, столько лет прошло…

— Это так, — покачал головой Антон и сразу утратил интерес к одноглазому помощнику капитана.

На другой день на съемочной площадке разыгралась страшная сцена. У подножия отвесной каменной скалы герой фильма Миша дрался на шпагах с испанцем доном Диего. Испанцев — Диего и Хуана — играли два шустрых молодых армянина. Первого звали Аванес Петросян, и он все время восклицал: «Клянусь святой инквизицией!» Второго — Сероп Мкртчан. Осветитель Генрих Карлович всякий раз, произнося его имя, добавлял, покачивая головой: «Надо же…»

Шпага у Миши была длинная, с позолоченным эфесом и владел он ею с завидным мастерством. Сероп рядом с ним выглядел просто младенцем. Ровно через тридцать секунд клинок вылетел у него из руки, но Миша благородно отступил в сторону и разрешил испанцу поднять оружие. Когда же клинок был выбит вторично, Миша наступил на него ногой в блестящем ботфорте и приставил острие своей длинной шпаги к животу дона Диего чуть повыше пупка. Испанец прижался спиной к шершавой скальной стене, глаза его выкатились от страха, хотя он и пытался показать, что ничего не боится.

Нервы у Кешки едва выдерживали. По природе своей он просто не мог оставаться равнодушным свидетелем, когда на глазах происходило такое. Душа требовала немедленного действия. И оттого, что чувства его не находили выхода, он бесполезно топтался на одном месте.

— Вы можете проткнуть меня насквозь, — шептали побелевшие губы дона Диего, — но это уже ничего не изменит. За вашим кораблем следит Всевидящее око.

— Вот вы и проговорились, сударь, — рассмеялся герой Миша. — На этот раз вас подвели нервы и бурный испанский темперамент. Ваше Всевидящее око — это одноглазый помощник капитана. Но, клянусь челюстью акулы, пожирательницы трупов, я позабочусь о том, чтобы еще до захода солнца он болтался на стеньге фок-мачты. Что же касается вас, мой милый дон Диего, то я обещаю сохранить вашу драгоценную жизнь лишь при одном условии. Вы должны ответить: где леди Эмма?

— Стоп! — заорал не своим голосом Большой Генрих. Он стоял возле камеры, поднятой над землей на специальной площадке. — Я просил больше света! Олухи, сколько раз говорить одно и то же!

— Это вы мне? — спросил Генрих Карлович Околелов. Юпитеры его светили полным накалом, несмотря на солнечную погоду.

— Вам, вам, кому же еще, — огрызнулся именитый тезка осветителя. — Доверните штатив, черт вас побери! Вы что, так и не опохмелялись?

Осветитель пожевал губами, но промолчал, хотя и выглядел обиженным. К острым выражениям постановщика тут привыкли все и старались не замечать его грубостей. Что делать, Большой Генрих был настолько могущественной фигурой, что даже сам Олег Петрович — автор экранизации — предпочитал критиковать его только за глаза.

Кешке было жаль старика осветителя, и в то же время брало зло, глядя на его смирение и безропотность…

Успел ли сообщить дон Диего, где они прячут юную леди Эмму, Кешка так и не узнал. Вероятнее всего, вопрос этот остался бы в тот день невыясненным, если бы не случай. Вечером, после съемок, разыскивая Антона, он углубился в лес и набрел на лужайку. Перед ним открылась удивительная картина.

На стволе поваленного дерева, заложив за голову руки, лежала прекрасная пленница и мечтательно глядела на проплывающие облака. У Кешки перехватило дыхание. На такую удачу он и не смел рассчитывать, хотя думал о леди Эмме часто и даже видел ее во сне.

Однако за ветками разглядеть как следует леди Эмму было мудрено. Возле затухающего костра, сложенного между двумя камнями, сидели на корточках оба испанца. От костра приятно пахло жареным мясом. Дон Диего дул на угли, и по щекам его текли слезы, а дон Хуан снимал с толстой проволоки готовый шашлык и складывал его на лист лопуха.

— Я тут проторговалась, — не глядя ни на кого, вздохнула пленница. — Только на билет и наскребу…

— Что за разговорчики? С нами не пропадешь, — успокоил ее дон Хуан. У него были черные усики и маленькая бородка клинышком. — А пока — за дело!

— Мясо я ем только с кончика шпаги, — сказала она, не меняя положения и даже не подняв головы.

— Будет вам и шпа-га, будет вам и проч-чее, — пропел дон Хуан.

Он достал из-под куста откупоренную бутылку, и Кешка, прятавшийся за деревьями, услышал, как громко булькает вино, разливаемое по стаканам. Потом испанец наколол на проволочный шампур кусочек шашлыка и подошел к поваленному дереву.

Чего бы Кешка, кажется, не отдал, чтобы быть сейчас на его месте!

— Вах, какой шашлык! — воскликнул испанец, поводя носом и закатывая глаза. — Тебе останется только облизать пальчики, клянусь святой инквизицией!

— Шашлык из свинины — это не шашлык, — заметил дон Диего.

— Важно не что жарят, а кто жарит, — возразил дон Хуан, подавая леди Эмме наполненный стакан. — Я поднимаю этот маленький бокал, в котором нет ни одной капли яда, за большую и почти бескорыстную дружбу…