Ветер удачи
(Повести) - Абдашев Юрий Николаевич - Страница 15

Из сводки Совинформбюро.

7. ГОРНЫЙ ОРЕЛ

В последнее время Сашка повадился в санчасть. В каждом отдельном случае объяснение выглядит достаточно убедительным. То палец порезал — надо перевязать, то голова разболелась — пошел попросить порошок, то еще что-нибудь. Но истинную причину я, кажется, разгадал: Сашка полюбил мятные капли. Достаточно сказать, что тебя тошнит, и пожалуйста — пятнадцать капель в рюмочку. Будто конфетку мятную пососал.

А может быть, Сашка ходит туда из-за Леночки, и мятные капли тут ни при чем? Мало вероятно. Хотя кто поручится, что это не так?

Леночка маленькая и опасно хрупкая. У нее громадные светлые глаза с длинными, как у спящей куклы, ресницами. Кукольный носик, кукольный фарфоровый подбородок.

На расспросы Сашка не отвечает, отделывается шуточками. Его глаза цвета чистейшего денатурата смотрят невинно, но тонкие ноздри раздуваются насмешливо и даже чуточку плотоядно.

Впрочем, по Леночке сохнут многие, в том числе Витька Заклепенко. И наш помкомвзвода не может об этом не знать. Витька уже дважды встречался с нею в свободный час между чисткой оружия и вечерней поверкой. Кроме того, всему батальону известно, что к ней похаживает командир взвода из второй роты младший лейтенант Зеленский, человек решительный и энергичный. В последний раз он даже застукал Витьку с Леночкой в темном тамбуре санчасти и так посмотрел на моего друга, что тот не знал, куда деваться.

Но лично мне до нее нет никакого дела. Она ни с какой стороны не тревожит моего воображения. Я все чаще думаю о Тане, и мне даже немного обидно за весь этот ажиотаж вокруг Леночки. На мой взгляд, Таня заслуживает внимания гораздо больше, хотя она и старше меня лет на десять. Когда я встречаюсь с нею, то чувствую, как у меня горячей кровью наливаются уши и сердце начинает работать вразнос.

Однако предаваться мечтам у нас не оставалось времени. И даже сны мы видели редко.

Весь ноябрь простояла сухая и теплая погода. В скверах и на улицах жгли сметенные в кучи тополиные листья, и горьковатый белесый дым разносило по городу. В конце месяца нам объявили, что все училище на несколько дней выедет в предгорья на учения по отработке нового БУПа — боевого устава пехоты, который приказом наркома обороны был только что введен в действие.

Пятидесятикилометровый переход занял у нас полный день от рассвета до темноты. Однако задача наша была облегчена тем, что минометы, противогазы и вещмешки были отправлены вперед на повозках. К тому же нас не отвлекали бесконечными «вводными». Место, куда мы направлялись, находилось невдалеке от селения, носившего романтическое название Горный Орел. Тут ощущалось близкое дыхание снежных гор. Их зазубренные вершины вставали сплошной стеной.

Мы знали, что такое тактические учения, и готовились к худшему. Тем приятнее все были поражены, когда увидели у лесной полосы целый палаточный городок с расчищенными дорожками и площадкой для общих построений. Я не задавался вопросами, кто и когда возвел этот чудо-город. Наскоро поев и получив разрешение на отдых, мы разошлись по отведенным палаткам, повалились в свежую солому и уснули мертвецким сном.

Палатки были настолько большими, что в каждой из них свободно размещался взвод. Для комсостава стояли палатки поменьше. Самая просторная была выделена под штаб. Днем, когда становилось тепло, стенку ее с одной стороны поднимали, и тогда можно было увидеть огромный дощатый стол с разложенными картами и склоненных над ними штабных командиров.

Наш палаточный лагерь окружен полями еще не убранной кукурузы с пожухлыми, покоробившимися листьями. На ветру они издают бумажный шелест. Видимо, у колхозников до этих полей не доходят руки. Кто остался в колхозах — одни старики да старухи.

На следующее утро нас повели в овраг, где было оборудовано стрельбище. Там на деле нас знакомили с противотанковыми ружьями. В ожидании своей очереди мы валялись на ржавой траве, лениво перебрасываясь словами.

Рассветные часы в лагере великолепны. Утренняя свежесть по-особому оттачивает чувства и мысли. Острее воспринимаешь пряные запахи увядающих трав и опавшей листвы. Косые лучи раннего солнца блестят в тончайшей паутине, и стоят, словно из кованого серебра, стебли кукурузы, облитые холодной росой…

— Сейчас бы ото недельку в санчасти пофилонить, — мечтательно вздыхает здоровяк Радченко, и его могучая челюсть еще больше выдвигается вперед.

— И чтоб завтрак в постель, — поддерживает его Сорокин. — Котелок каши с тушенкой и луком…

— Ну и вкус, — баском посмеивается Витька Заклепенко. — Кашу ты и в столовой полопаешь. А тут надо бы что-нибудь такое, особенное. Например, свиные сосиски с тушеной капустой и горчичкой. Пойдет? Заливное из судака с хреном. А потом к чаю можно поджаренный хлебец, чтоб масло на нем таяло, и несколько ломтиков чайной колбасы.

— Ото еще важно, кто подаст, — рассуждает Радченко. — Если бы та сестричка…

— Леночка? — смеется Сорокин.

— Не, она не в моем вкусе. Ота, — он хлопает себя по бедрам и пошире разводит ладони, — ряба! Бэрэшь у руки — маешь вэщь.

Сорокин весело хихикает. Я чувствую, что мне в лицо направили пламя паяльной лампы.

— Ты о ком говоришь? Кто рябая? — тихо произношу я, приподнимаясь на локте. Рука моя дрожит, и странный холодок сползает вниз от затылка. Мне даже кажется, что я слепну от ярости.

— Хлопци, чи вин сказывся? — пожимает плечами Радченко.

Я поднялся и подошел к нему:

— Ты, морда, бери свои слова обратно, иначе я перегрызу тебе глотку.

— Кончай, — успокаивает меня Витька и, не вставая с земли, пытается поймать за ногу.

— Замовкни, Абросимов, — угрожающе приподнимается Радченко. — Я тэбэ ось так, одним пальцем пэрэшибу, як суху макарону.

Теперь мы стоим рядом, напружинившись и стиснув кулаки. Я пытаюсь сглотнуть слюну, но гнев спазмой сдавил мне горло. И я, почти не размахиваясь, с поворотом корпуса бью его в челюсть.

Но он только слегка покачнулся, пытаясь увернуться от удара. И в ту же секунду перед глазами у меня лопнула желтая ракета. Я почувствовал, как неведомая сила отрывает меня от земли и отбрасывает назад…

Я упал на спину, ударившись затылком. Левая скула занемела, точно после укола в зубоврачебном кресле.

— Вперед! — крикнул басом Витька, одновременно схватив моего противника за толстую лодыжку.

Радченко послушно метнулся ко мне, но тут же рухнул на траву, как стреноженный конь.

— Лежачих не бьют, — предупреждает Витька и наконец поднимается сам.

Мы вскакиваем почти одновременно. Я чувствую, как окончательно теряю над собой контроль, и все же соображаю, что вопрос «кто кого» решают сейчас доли секунды. И тогда, сделав обманное движение, я бью его ногой в пах, как нас учили на занятиях по рукопашному бою… И вдруг богатырь Радченко обмякает весь, словно спущенная камера, хватается за низ живота и начинает складываться вдвое, подставляя мне свою смуглую шею.

Во мне все дрожит, но, несмотря на искушение, я продолжаю стоять неподвижно, а он, тяжело опустившись на колени, все кланяется, все отбивает земные поклоны…

В это время, невесть откуда, появляется командир взвода:

— Что тут происходит?

Во рту у меня пересохло. Я только пожимаю плечами.

— Курсант Радченко, что с вами? — наклоняется к нему Абубакиров. — Вас кто-нибудь ударил?

Мой противник садится на траву, трясет головой и вытирает со лба пот.

— Аппендицит проклятый, товарищ лейтенант, — с трудом выговаривает он. — Второй приступ…

Я искренне считал, что теперь мы с Радченко останемся врагами на всю жизнь, но уже к обеду ребята нас помирили. Если что и было у нас с ним общего, так это отходчивые характеры. Отлежался полчаса в палатке, и все как рукой сняло. По поводу примирения даже Сорокин расщедрился, угостил нас совершенно новым блюдом собственного изобретения.

Казалось бы, какую пользу можно извлечь из обычной кукурузы, сухой и перестоявшейся? Поначалу пробовали грызть. Было ощущение, будто на зуб попала мелкая речная галька. Но Гришка и для кукурузы нашел достойное применение. Он пек ее в золе. Получалось что-то невероятное! Она становилась хрупкой, иногда лопалась, разворачиваясь белым цветком, а главное, приобретала ни с чем не сравнимый вкус.