Лепестки на волнах (СИ) - "Anna" - Страница 28

Она деловито принялась перебирать бутылочки с тинктурами, расставленные доктором Рамиро на столике.

Скрипнула дверь, в комнату заглянула Лусия. Беатрис приложила палец в губам и, бесшумно ступая, подошла к дверям. Служанка пришла узнать, куда подавать ужин для госпожи и сеньора Рамиро. Беатрис распорядилась принести поднос с фруктами, сыром и хлебом для нее и холодной телятины для сеньора Рамиро прямо в комнату. Немного подумав, она также велела сварить некрепкого бульона для раненого, надеясь, что ей удастся заставить того проглотить хоть немного.

Де Эспиноса беспокойно зашевелился, его рука поползла к повязке, и Беатрис поспешила вернуться к нему. Жар не спадал, и она снова взяла губку. Работа, многократно проделываемая и прежде, окончательно вернула ей присутствие духа. Кроме того, она видела, что раненому это приносит облегчение, он затихал, особенно когда Беатрис опускала свою руку на его лоб. Постепенно его дыхание стало ровнее.

«Вот так то лучше, – подумала она. – И толку больше».

***

События последних лет сменяли друг друга, перемежались яркими, сохранившимся в памяти до мельчайших подробностей сценами из далекого прошлого. Дон Мигель де Эпиноса видел множество людей, давно ушедших из его жизни, своего брата и себя — со стороны, словно незримо присутствуя при их встречах. Адское пламя сжигало его изнутри, из обугленной груди рвался безумный крик. И в то же время он не мог издать ни звука...

Но вот его душе прискучило скитаться, и дона Мигеля все чаще начала захлестывать темнота. Он желал благодатного небытия, однако в этом ему опять было отказано. Он почувствовал бережные прикосновения и сперва возмутился: почему его никак не оставят в покое? Но прикосновения дарили утешение, гасили бушующий в нем огонь. Из невообразимой дали долетел нежный голос, и де Эпиносе показалось, что когда-то — давно, очень давно — его мать пела эту песню. Или похожую? Голос звал за собой, и душа встрепенулась в нем, стряхнула оцепенение. Он обязательно последует за этим голосом, только немного соберется с силами...

***

Франциско Рамиро проснулся поздним вечером, ощущая себя необыкновенно отдохнувшим. Окна были распахнуты, в комнате стало прохладнее. Он услышал тихое пение и узнал полузабытую колыбельную своего детства. Он поднял голову и изумленно воззрился на Беатрис, которая сидела в кресле, придвинутом к самой кровати де Эспиносы. Девушка смущенно улыбнулась:

– Я разбудила вас, сеньор Рамиро? Но мне кажется, это нравится дону Мигелю.

Колеблемый ветерком свет лампы придавал теплый золотистый оттенок смуглой коже Беатрис, в карих глазах были участие и доброта, и Рамиро невольно залюбовался ею.

– Напротив, я удивлен, что вы не разбудили меня раньше, сеньорита Сантана, – поднявшись на ноги, он подошел к раненому:

– О, дон Мигель и в самом деле выглядит немного иначе. Спокойнее... Как вам это удалось?

Беатрис пожала плечами:

– Я не делала ничего особенного. Правда, решилась дать ему немного бульона, не спросив вас. И он даже выпил половину чашки.

– Вы, видимо, посланы самим Небом, сеньорита Сантана, – улыбнулся Рамиро, – ведь яуснул, не сказав вам ни слова о том, что вы должны делать. Но вижу, что вы превосходно справились и без моих наставлений. А теперь идите отдыхать, вы еще понадобитесь мне...

Глава 19

Любовь и страдания сеньориты Сантана

На следующий день, когда Беатрис в сопровождении Лусии вошла в комнату дона Мигеля, Рамиро уже заканчивал перевязку. Вода в небольшом тазу покраснела от крови, однако врач казался довольным.

– Доброе утро, сеньорита Сантана.

– Доброе утро, сеньор Рамиро. И думаю, вы может обращаться ко мне по имени, ведь я теперь ваша помощница.

Рамиро наклонил голову:

– Как вам будет угодно, сеньорита Беатрис.

– Как прошла ночь? – как ни пыталась Беатрис сохранить спокойный тон, ее голос дрогнул: – Есть... улучшения?

– Да, и я этому чрезвычайно рад. Вот, взгляните, сеньорита Беатрис, – Рамиро указал ей на ворох скомканных, в бурых пятнах, бинтов: – Вы же не боитесь вида крови? – спохватился он. Беатрис покачала головой, что вызвало у него добродушную усмешку: – Кровотечение прекращается, воспаление также уменьшилось и это хорошие признаки.

– Я тоже рада. Лусия, убери здесь и принеси воды.

Дождавшись, когда служанка уйдет, Беатрис неожиданно для самой себя задала вопрос:

– Сеньор Рамиро, вам, быть может, известно это имя — Арабелла?

– Кто... Откуда оно известно... вам?!

Растерявшаяся Беатрис не знала, что ответить, но Рамиро уже догадался:

– Дон Мигель иногда зовет ее в забытьи. Увы, с этим именем у него связаны тяжелые воспоминания.

– Прошу меня извинить... – девушка корила себя за любопытство и бестактность.

– Вам не за что извиняться, сеньорита Беатрис, — со вздохом ответил Рамиро.

Появление Лусии, несшей кувшин с водой, заставило обоих прервать разговор. Водрузив свою ношу на столик, служанка выжидающе уставилась на Беатрис.

– Сеньор Рамиро, для вас приготовлен завтрак, Лусия проводит вас.

Оставшись одна, Беатрис внимательно оглядела дона Мигеля: лихорадка не отпускала его, но даже ее сравнительно небольшого опыта хватало, что бы понять, что ему и в самом деле лучше. Она дотронулась до лба де Эспиносы, затем решила вновь попытаться сбить жар при помощи обтирания. На этот раз, запретив себе «неуместный душевный трепет» – как ей услужливо подсказал внутренний голос, она спокойно закатала простынь до колен раненого.

Обтирая его, Беатрис негромко напевала старинную андалусскую песенку. Вчера она удивилась благотворному воздействию колыбельной, ну раз так, то ей не составит труда петь еще. Она уже почти закончила, когда вдруг ощутила какое-то изменение — вернее, напряжение, — разлившееся в воздухе. Подняв голову, она встретилась глазами с пристальным, совершенно осмысленным взглядом дона Мигеля. Беатрис стало не по себе. У нее возникло ощущение, что вовсе не ее он ожидал увидеть. А кого? Своего врача? Ту женщину, чье имя он твердил вчера в бреду? Подумав, что, возможно, он еще не до конца пришел в себя, она сказала:

– Вы помните, что были ранены, дон Мигель? А потом вы пожелали вернуться в Ла-Роману?

Де Эспиноса едва заметно кивнул, затем провел языком по сухим, потрескавшимся губам.

– Вы хотите пить?

Снова кивок. Тогда она взяла стоявшую на столике чашку с водой и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла к его губам. Напившись, он спросил, с трудом выговаривая слова и без особой любезности в хриплом голосе: