Ленинград
(Героическая оборона города в 1941-1944 гг.) - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 16

Это были «катюши». Первую их батарею прислали на Ленинградский фронт из Москвы, она действовала под Кингисеппом, Молосковицами, Красногвардейском. Теперь это уже не батарея, а дивизион: в Ленинграде успели наладить выпуск и снарядов и пусковых установок. Под Урицком Дегтярев мог давать по пяти залпов в день, две батареи выпускали за семь-восемь секунд 128 снарядов. Радиус поражения одного снаряда составлял около 50 метров, залпом накрывалось шесть-семь гектаров площади — квадрат со стороной в 600–700 метров. Каждый залп стоил обычно оккупантам целого подразделения, каждым залпом срывалась атака. Пока огненные трассы чертили небо, в воздух старались подняться фашистские летчики: немецкое командование знало о существовании секретного оружия невиданной мощи и не жалело средств, чтобы отыскать его.

В полной мере фашисты почувствовали и огневую мощь Балтийского флота, переключив с 16 сентября на борьбу с ним значительную часть сил. Четыре батареи и 27 бомбардировщиков обрушились на линейный корабль «Марат». Ежесекундно на борту линкора или около него рвалось по одному, по два 150-миллиметровых снаряда. Броню они не могли пробить, но зенитчики гибли, взрывались зенитные боеприпасы. Палубы все равно никто не покинул, и три «юнкерса» были сбиты. Из 70 сброшенных фашистами бомб на палубе взорвались две, возник пожар, через вентиляционную систему огонь пополз в погреб одной из башен главного калибра. Комсомольцы Полыгалов и Киреев вовремя заметили опасность и, задыхаясь от дыма, сумели закрыть раструб вентиляционной трубы. Огонь, грохот, свист осколков — артиллеристов всегда учили, что это для них нормальная боевая обстановка. Линкор продолжал выполнять боевую задачу и в ходе воздушного налета подавил фашистскую железнодорожную батарею большой мощности, обстреливавшую наши войска и город. Батареи, бившие по линкору, тоже получили свое, но стоять на виду стало опасным. Маневрируя, без буксиров, что само по себе свидетельствовало о незаурядном судоводительском мастерстве, линкор ушел в Кронштадт, попутно круша вражеские батареи, которые фашисты поторопились установить на берегу Финского залива.

В Ленинграде в минуты затишья группы людей останавливались перед расклеенной в витринах, на стенах домов «Ленинградской правдой». Ее передовую сегодня набрали крупным шрифтом в форме листовки: «Враг у ворот». «Первое, что требует от нас обстановка, — это выдержка, хладнокровие, мужество, организованность. Никакой паники, ни малейшей растерянности». В «Смене», в статье поэта Николая Тихонова, чудовищный факт: в Ивановском фашистские молодчики надругались над девушками и убили учителя. Статья Тихонова как стон: «Нельзя поверить, что у этих чудовищ была мать, что в детстве они ходили в школу, носили в сумке книжки, как все-дети…» По радио выступил Д. Д. Шостакович. Он говорил, что пишет новую симфонию. «Я сообщаю об этом для того, чтобы радиослушатели, которые слушают меня сейчас, знали, что жизнь нашего города идет нормально. Все мы несем сейчас свою боевую вахту».

В Ленинграде действительно все, что можно-было оставить таким, как до войны, оставалось по-прежнему. В ленинградских театрах в тот вечер давали «Без вины виноватые» Островского, «Опасный поворот» Пристли, мольеровского «Тартюфа»… В кинотеатрах показывали «Чапаева», «Человека с ружьем», «Мы из Кронштадта», «Цирк», «Большой вальс»…

Люди, выходившие из театров, с тревогой прислушивались к нараставшему гулу где-то за южными окраинами, а тысячи женщин, дежуривших теперь каждую ночь на крышах, видели, что город полукольцом охватывают отблески пожаров, орудийных вспышек, разрывов. Вероятным стало-самое худшее. Поздно вечером секретари райкомов партии Московской, Невской и Нарвской застав стали обзванивать директоров крупных предприятий, предупреждая:

— Ночью не исключается прорыв врага в южную часть города!

17 сентября

В 0.30 один из рабочих отрядов Кировского завода выехал на закрепленные за ним позиции — к трем дотам, один из которых еще достраивался. Другие рабочие формирования тоже или были наготове под ружьем или провели ночь на своих оборонительных участках. Собранные по боевой тревоге работники Московского, Кировского, Ленинского, Володарского райкомов-партии получали винтовки, ватники, сапоги. Наутро в южных прифронтовых районах максимально ускорили подготовку к возможным баррикадным схваткам. Свыше 110 тысяч жителей уже переселились в северные районы, и это облегчало задачу. Как уже было однажды, в годы гражданской войны, дома, мешавшие обзору на подходе к дотам и дзотам, решительно ломали, очищалась вся территория перед Окружной железной дорогой, превращенной в полосу обороны, готовились к взрыву мосты, здания; предприятия, улицы рассекались траншеями, перегораживались баррикадами, надолбами, ощетинивались противотанковыми ежами… Рабочие отряды пополнялись добровольцами, обком и горком комсомола призвали всех, способных носить оружие. На следующий день, 18 сентября, горком партии приступил к новой партийной мобилизации: еще пять тысяч коммунистов, комсомольцев и беспартийных активистов ушли на фронт политбойцами. В приказе Военного совета Ленинградского фронта от 17 сентября, подписанном А. А. Ждановым, Г. К. Жуковым, А. А. Кузнецовым и прибывшим вместе с Г. К. Жуковым генералом М. С. Хозиным, говорилось: «Ни шагу назад! Не сдавать ни одного вершка земли на ближних подступах к Ленинграду!»

Положение было исключительно опасным. Как это теперь проверено и подтверждено документами вермахта, с утра 17 сентября 42-й армии предстояло выдержать натиск шести вражеских дивизий, в том числе 1-й танковой, и практически всей авиации группы армий «Север». Уже после 14 сентября 42-я армия пополнилась еще тремя корпусными артиллерийскими полками, теперь здесь собралось в среднем по восемь орудий на километр фронта, пехотные боевые порядки тоже уплотнились, но и гитлеровцы вкладывали в новый удар все, что имели, все выводили в первые линии, в атакующие цепи. Утром со стороны Стрельны, откуда их не ждали, они (в который раз!) ворвались в Урицк, охваченный все еще не утихшим пожаром, и стали с севера заходить в тыл подразделениям 5-й ДНО, отбивавшимся от фашистов, наседавших с юга. Ополченцы успели развернуть пулеметы, гитлеровцы отхлынули. — Командиры уже налаживали оборону на незащищенном тыловом участке, когда на окраине Урицка снова появились какие-то цепи. Или, скорее, толпа. Пулеметчики, привычно бравшие ее на прицел, в недоумении поднимали головы.

— Бинокль, бинокль дайте! — сдавленным голосом крикнул кто-то.

— На кой черт тебе бинокль, так не видишь?

Ветер доносил детский плач и женские причитания. Гитлеровцы гнали перед собой захваченных ими то ли в Володарском, то ли в Сосновой Поляне местных жителей. Пулеметы молчали, ополченцы подтягивали поближе к себе винтовки, примыкали к ним штыки, освобождали от чехлов саперные лопатки, доставали, если у кого они были, кинжалы.

Рукопашная была страшной: немцев наседало по двое, по трое на одного нашего, ополченцы почувствовали, что им не взять верха, и стали отходить.

Остатки двух батальонов 2-го полка собрались в Шереметьевском парке, и, как только люди немного пришли в себя, командир 5-й ДНО полковник Ф. П. Уткин повел их вместе со спецподразделениями полка в контратаку на Урицк. Уткина вскоре тяжело ранило, но ополченцы все-таки снова достигли Урицка и повели бой на его улицах.

В полдень ударная группа, сформированная командиром 21-й стрелковой дивизии НКВД М. Д. Папченко, атаковала гитлеровцев у Старо-Панова (оно практически сливалось с Урицком и станцией Лигово). Без артподготовки. В расчете на стремительность и внезапность. Гитлеровцы поставили мощную завесу огня с некоторым опозданием, во вражеских окопах завязалась жестокая схватка, несколько фашистских офицеров попало к нам в плен.

Ополченцы, пограничники продвигались вперед все увереннее, за спиной у них продолжала греметь артиллерия; все так же мощно поддерживал их флот.

Пулковские высоты с утра, как и накануне, заволокло дымом. Взрывы мин, бомб, снарядов. Только на позиции батальона Рябинкина пикировало 30 бомбардировщиков. Закладывало уши, трудно было дышать. Многое здесь испытали, но такого еще не было. Фашистские артиллеристы с особым остервенением долбили главное здание обсерватории, и Рябков, командир одного из ополченских артдивизионов, жалел, что расположил тут свой НП: убьют ведь, без глаз останутся батареи. Вниз, однако, спускаться не стал, а только распорядился послать наблюдателя в передовую траншею. На случай, если самого не станет. Рябкова осыпало кирпичной пылью, рядом свистели осколки, и все же, когда гитлеровцы перенесли огонь в глубину обороны, его НП оставался нетронутым. Рябков тут же прильнул к биноклю, он торопился, боялся, что какой-нибудь шальной снаряд помешает ему передать сведения на батареи. До передних траншей уже доносились хриплые немецкие команды, но наша артиллерия еще молчала.