Подвиг Сакко и Ванцетти - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем" - Страница 11

Речь его прервало появление профессора уголовного права, и обоим присутствующим — и декану юридического факультета и преподавателю — показалось, что профессор ступил туда, куда сейчас ни мудрецы, ни даже ангелы небесные не отважились бы ступить.

Неказистый, он неловко перешагнул порог комнаты, косо поглядывая из-за стекол очков, и подошел к ректору университета.

— Бы хотели меня видеть? — спросил он резко.

Ректор вдруг почувствовал легкую дрожь. «Годы, — подумал он. — Видно, злость мне уже не под силу». И сказал раздельно:

— Я слышал, что сегодня утром на лекции вы изволили высказать суждения, о которых разумному человеку стоило бы пожалеть.

— Быстро же вам доложили, — ответил профессор спокойно. — Однако я не вижу причин жалеть о чем бы то ни было. Хоть и не считаю себя таким уж неразумным человеком.

— Подумайте все же, сэр.

— Я уже достаточно думал об этом и серьезно думал, — ответил профессор. — Я потерял счет часам, взвешивая все «за» и «против». И решил: то, что должно быть сказано, будет сказано.

Хотя профессор уголовного права и выговаривал слова очень старательно, в речи его отчетливо слышалось иностранное произношение. Ректор университета ощущал неправильность его речи очень остро, и сегодня она раздражала его больше, чем обычно. Несколько дней он жил в приятном сознании собственной силы и успешно выполненного долга: они ведь так решительно высказались — он и его коллеги из Совещательной комиссии. Он, конечно, никогда не позволил бы себе заявить так прямолинейно, как это сделал судья: «Ну, я выдал этим анархистским ублюдкам сполна, что им причиталось!» Однако нельзя отрицать, что его обуревали почти те же чувства. Но сегодня утром приятное удовлетворение почему-то все больше испарялось, и вот сейчас, когда он услышал о неуместном, как ему казалось, и невоздержанном выступлении профессора уголовного права, удовлетворение это и вовсе исчезло.

Что они подразумевали, говоря о том, что позиции профессора так сильны? Неужели они думают, что профессору могут сочувствовать приличные люди, люди, имеющие вес здесь, в Бостоне? Неужели они так думают?

— Вы очень самоуверенны, — холодно сказал ректор.

— Да. Я уверен в себе.

— И это дало вам право обвинять почтенных людей в том, что они хотят смерти двух итальянцев?

— Кое-кто из них хочет их смерти. Именно высокопоставленные лица. Весь мир об этом знает. Я это сказал. И не жалею, что сказал.

— Среди них вы подразумеваете и меня?

— Простите, сэр?

— Вы обвиняете и меня?

— Зачем же? Я вас не называл, — сказал профессор. — Вы сами обвиняете себя. Вы оберегаете свой покой, а те двое сегодня умрут. Понимаете — умрут. Сколько раз вы умирали?

— Вы невыносимы!

— Разве? А их защитник, он, по-вашему, тоже был невыносим? Ведь он куда красноречивее меня. Я прочел его речь один раз, но я ее не забыл. Помните, как он кончил? «Если вы не можете судить этих людей по законам справедливости, помилуйте их, помилуйте их, ради всего святого. Христиане создали себе бога — бога милосердия.

Вы сидите здесь, подобно богу, и жизнь человеческая в ваших руках». Так он говорил или вроде этого? И совсем недавно. Разве я могу забыть, что вам хотелось стать палачом?

Гнев прошел, и ректор университета вдруг почувствовал леденящий страх. Даже мысль о предках не могла согреть его душу. В ушах у него гудело, словно тот человек, о котором напомнил ему профессор уголовного права, — защитник Сакко и Ванцетти — стоял перед ним снова.

«Да сядьте же, — сказал он тогда тому, другому юристу, пришедшему к нему несколько дней назад, чтобы в последний раз просить о помиловании; он стоял перед ним тогда так же, как стоит теперь этот еврей. — Что за скверная привычка стоять или бегать по комнате?»

«Я не умею убеждать сидя, — ответил защитник. — Я пришел, чтобы убедить вас отменить решение судьи. Если же, выслушав столько новых показаний, вы не сможете пересмотреть дело, вы должны их помиловать. Разве они виноваты в том, что штат Массачусетс держит судью, который называет подсудимых „анархистскими ублюдками“, грозит, что он им „здорово всыплет“ и что это „уймет их“, хвастает тем, что он им уже сделал и что он с ними сделает еще? Сакко и Ванцетти его не выбирали в судьи. Не их вина, что штат Массачусетс терпит такого судью.

Если Верховный суд штата не может отменить решение судьи, потому что Верховный суд обязан оберегать его авторитет, пусть он помилует обвиняемых, как бы это ни было для него унизительно. Ведь еще более унизительно для любого гражданина вашего штата знать, что можно поступать с людьми так, как поступили с этими обвиняемыми. Придется проглотить унижение, стерпеть его, что поделаешь! И всякая попытка обойти вопрос, замазать его, замять, положить под сукно — сделать черное белым — не выйдет! Все знают подробности дела, повсюду, во всем мире. Показания свидетелей были переведены на все европейские языки. Их знают во Франции или в Германии не хуже, чем здесь, в Штатах. Нас приперли к стене.

Самые опытные юристы Массачусетса, люди, уважающие правосудие, поставлены в тупик. Мы должны либо представить какие-то объяснения, которые ни для кого не будут убедительны, в том числе и для нас самих, либо признать, что процесс был ошибкой, нарушением законности, что он велся неправильно, что с самого начала возникли серьезные сомнения в виновности подсудимых, что сейчас эти сомнения необычайно усилились, что суд наш не смог исправить первоначальной ошибки и поэтому губернатор должен помиловать этих людей, верите вы или не верите в их вину, верите вы или не верите в то, что через пять лет их вина будет еще больше или еще меньше доказана. Время для сомнений прошло, у суда была возможность исправить свою ошибку, но вот процесс окончен, результаты его налицо. Я уже больше не причастен к этому делу. Я сделал все, что было в моих силах. Год за годом я добивался самого элементарного правосудия, и, если меня постигнет неудача, я буду жестоко огорчен, но ни в чем не раскаиваюсь. Я сделал все, что мог, и прошу вас сделать то, что вы можете, чтобы избавить нашу страну от вечного позора».

«Да сядьте же вы, бога ради, прошу вас», — единственное, что он тогда нашелся сказать защитнику. Тогда он даже не обратил внимания на слова, которые сейчас вспоминает с такой убийственной отчетливостью.

Окончив свою речь, защитник Сакко и Ванцетти продолжал стоять, глядя на него так же, как глядит на него сейчас профессор уголовного права.

Мысленно ректор пытался произнести слова, которых не мог выговорить вслух: «Мне придется просить вас подать в отставку». Но он не произнес и не мог произнести этих слов. «Я так одинок», — вдруг подумал он.

— Вы старый человек, — с горечью заметил профессор уголовного права, — и подумать только — вы любите смерть! Вы — палач…

— Как вы смеете!

Преподаватель смотрел на них с немым ужасом, а декан юридического факультета закричал:

— Вы сошли с ума!

— Ну нет, ни в коей мере. Зачем меня сюда позвали?

Старик, который принадлежал к высшей аристократии той страны, где, как уверяют, нет и не может быть аристократии, мысленно перечел документ, который он тогда подписал, и мысленно же подписал его снова. Дряхлая рука его дрожала, а глаза скользили по строчкам, которые он сам продиктовал:

«Алиби Ванцетти нельзя признать убедительным. Один из свидетелей в его пользу, Розен, под перекрестным допросом Совещательной комиссии давал сбивчивые показания; есть основания подозревать, что он лгал на суде. Другой свидетель в его пользу, миссис Брини, подтвердила его алиби по Бриджуотерскому делу, а не по убийству в Саут-Брейнтри; остальные двое свидетелей недостаточно твердо устанавливали тот день, когда они видели Ванцетти, покуда, по-видимому, не сговорились друг с другом. Таким образом, надо считать доказанным следующее: если в тот самый день Ванцетти был либо вместе с Сакко, либо в машине налетчиков, либо вообще находился в городе Саут-Брейнтри, — он несомненно виновен в убийстве. Ведь если бы он был в городе по какому-нибудь невинному поводу, зачем бы стал он клясться, что весь этот день провел в Плимуте? В противовес этому, четверо людей утверждают, что в указанный день видели Ванцетти в Саут-Брейнтри: Долбер, который показал, что видел его утром в машине на главной улице; Леванжи, который также показал, что видел его в то время, как машина пересекала железнодорожные пути, сразу же после того, как раздались выстрелы, — тот факт, что он ошибся, говоря, будто Ванцетти сидел за рулем, не имеет значения, — и Остин Т. Рид, который показывает, что Ванцетти выругал его, сидя в машине, у железнодорожного переезда. Четвертый свидетель, Фолкнер, утверждает, что Ванцетти обратился к нему с вопросом в вагоне для курящих, в поезде из Плимута в Саут-Брейнтри, утром в день убийства. Он видел и то, как Ванцетти вышел на станции. Показания Фолкнера опровергались защитой: во-первых, потому, что Фолкнер утверждает, будто вагон, в котором он ехал, был наполовину багажным, а наполовину — вагоном для курящих, а в поезде такого вагона не было вовсе; однако внутренний вид вагона, описанный Фолкнером, очень напоминает вагон для курящих; во-вторых, на том основании, что в то утро ни в Плимуте, ни на станциях, прилегающих к Плимуту, не было продано ни одного билета в Саут-Брейнтри, не было получено денег за таковой билет и он не был прокомпостирован. Но не исключены другие возможности. Правда, кроме этих свидетелей, никто другой не показывал, что видел Ванцетти или другого человека, не Ванцетти, хоть и похожего на него. Но надо иметь в виду, что лицо у Ванцетти значительно менее обычное, чем у Сакко, а потому легче запоминается. Следовательно, надо думать, что Ванцетти старался не попадаться на глаза. Таким образом, принимая все это во внимание, мы считаем, что и Ванцетти, безусловно, виновен.