Подвешенный чулок (ЛП) - Сивек Тара - Страница 12

— Итак, Чёрный Барт, настал твой час, — неожиданно заявляет Николас и останавливается в центре гостиной с ружьём в руках, нацеленным на Сэма.

Я смеюсь цитате из фильма, но Сэм быстро отпускает мою руку, поднимает обе ладони и отходит с лёгким испугом на лице.

— Господи, не стреляй! Я больше не буду пить эгг-ног твоей сестры, клянусь! — паникует Сэм.

Прижав руку к его спине, я мягко поглаживаю её, стараясь не хихикать.

— Сэм, всё в порядке. Это ружьё из фильма, оно не заряжено, — мягко объясняю я, вся семья смеётся от его реакции.

— Ты выбьешь себе глаз, малыш, — добавляет тётя Бобби.

— Это настоящий «красный рейдер», карабин, двести выстрелов из пневматической винтовки! — радостно цитирует Николас, прижимая ружьё к плечу и целясь прямо в грудь Сэма.

Сэм вздыхает, опуская руки.

— Меня подстрелили из винтовки, чуть не оторвало ноги на мине, и я чуть не описался при виде ружья, — сетует он. — Это просто жалко.

— Не переживай, доктор Уринстан завтра поможет тебе, — говорит моя мама с улыбкой.

Николас со странным взглядом опускает ружьё, отец встаёт рядом с сыном и вопросительно смотрит на Сэма.

— Эм, помните? Он участвует в постановке в Оклахоме и просто репетирует, — выпаливаю я с натянутым смешком.

— Эта пьеса о рубеже веков с ковбоями, а не о снайперах и придорожных бомбах, — поясняет тётя Бобби. — Поверьте, я знаю Бродвей.

— Да, ну, эм, это современная версия об Афганистане и солдатах, — неубедительно говорю я. — Она очень обновлённая и… современная. Во всех театрах её ставят.

Взгляды присутствующих перемещаются между мной и Сэмом, и я очень хочу провалиться сквозь землю. Я никогда не умела врать и сейчас это вновь подтверждается.

— Я люблю носки, — неожиданно тихо говорит Сэм.

— Какой болван, — смеётся Николас, его пальцы случайно надавливают на спусковой крючок винтовки, пока он опускает ружьё.

Раздаётся хлопок, сопровождаемый самым громким криком, который я когда-либо слышала. Я поворачиваю голову к Сэму, в тот момент, когда он хватается руками за промежность и падает на колени.

— МАТЬ ТВОЮ! ОН ВЫСТРЕЛИЛ МНЕ В ЯЙЦА! — вопит Сэм.

— ВСЕ С ДОРОГИ! ЕМУ НУЖЕН РОТ, ЧТОБЫ РЕАНИМИРОВАТЬ ЯЙЦА! — кричит тётя Бобби, быстро шаркая к Сэму на своих четырёхдюймовых шпильках.

— Срань Господня, не могу поверить, что эта штука была заряжена, — размышляет Николас, любовно поглаживая ружьё, мама ударяет его по руке.

— Николас Холидэй, сейчас же извинись за то, что выстрелил бедному мужчине в яйца, — ругается она.

Присев рядом с Сэмом, я продолжаю гладить его по спине, пока он держится за своё достоинство и качается вперёд-назад, издавая скулящие звуки.

— Больно… матерь Божья, больно, — стонет он.

— Ты выбьешь себе яйца, ты выбьешь себе яйца! — напевает Николас, изменив слова песни из фильма.

Я отбрасываю руку тёти Бобби, когда она начинает гладить голову Сэма, и он громче стонет.

— Разойдитесь, ВСЕ! — кричу я. — Встретимся у машины.

Мама снова шлёпает Николаса, он извиняется и, поставив ружьё у стены за деревом, туда, где нашёл его, все тихо выходят за дверь.

— Мне жаль, мне так жаль, — извиняюсь я, продолжая поглаживать Сэма по спине, до тех пор, пока он не перестаёт раскачиваться и со стоном поднимается с колен. — Что я могу сделать?

Мой брат только что выстрелил ему в яйца. Если он не захотел уйти до этого, то уверена, что сейчас так и будет. Он полтора года выполнял свой долг, но получил ранение в орехи при первой семейной поездке со мной. Орехи, которые я даже не потрогала, чёрт возьми.

К чёрту быть убитой горем, безработной и бездомной. Я больше не беспокоюсь об этом дерьме. Всё будет ещё хуже, если Сэм решит, что с него достаточно и уйдёт.

Сэм убирает руки от члена и медленно поворачивается ко мне, пока я готовлюсь к его заявлению о том, что игра окончена, и он уходит.

— Я забуду о том, что это случилось, если ты оденешься как медсестра и поцелуями снимешь мою боль, — мягко говорит он, с ухмылкой на губах.

Я бью его по руке и разворачиваюсь, что бы пойти к входной двери. Не могу поверить, я только что с грустью думала, что он собирается уходить.

Раздаются шаги по паркету, и я не успеваю подойти к двери, как его руки оборачиваются вокруг меня и прижимают к своей груди. Позади я чувствую что-то твёрдое прижимающееся к моему заду и смотрю на него через плечо.

— Прости, я подумал о тебе в образе шаловливой медсестры, и он просто выскочил ниоткуда, — Сэм пожимает плечами, крепче прижимая меня к себе. — В конце концов, мы знаем, он не сломан, так что…

Всё, о чём я могу думать, пока он прижимается не сломанным пенисом к моему заду, это о том, что если бы Логан был сейчас здесь, скорая уже ехала бы сюда и, вероятно, у него на линии уже был бы адвокат, угрожающий подать в суд на моего брата за травму яиц.

— Идём, мой особенный пациент. Давай отвезём тебя домой и приложим замороженный горошек к твоему хозяйству, — хихикаю я, освобождаясь из его объятий, и беру за руку, чтобы вернуться к машине, где ждёт моя семья. Моя семья, которая ничем не может напугать Сэма, что ставит меня на опасную границу влюблённости в этого парня… и это просто не может произойти.

Глава 8 

Сэм

— Ты бы выбрал пить испорченный Эгг-ног весь год или есть заплесневелые рождественские печеньки? — спрашивает меня Николас.

— ЗАПЛЕСНЕВЕЛЫЕ ПЕЧЕНЬКИ! ЗАПЛЕСНЕВЕЛЫЕ ПЕЧЕНЬКИ! — кричу я, уставившись на папу Ноэл, чтобы убедиться, что он не подкрался с ружьём из того дома и не направляет его мне в лицо, готовый выстрелить, если я отвечу неправильно.

После экскурсии, мы вернулись в дом её родителей и уселись в гостиной смотреть фильм о доме, в котором побывали. Я жаловался Ноэл, что от всех этих криков и плача детей у меня кровоточат уши, но честно говоря, это было забавно. Наблюдения за тем, как Ноэл с братом повторяют все строки из фильма, вызывают боль в груди с осознанием того, насколько Ноэл посчастливилось расти в такой атмосфере. С этими людьми. Уверен, они безумные и неадекватные, но они, несомненно, любят друг друга. Они любят проводить время вместе, и всё что я могу делать, это смотреть на них и мечтать о том, чтобы у меня в детстве был хотя бы кусочек такой жизни.

Во время просмотра фильма, мама Ноэл принесла нам рождественское печенье и горячий шоколад с крошечным зефиром. Она приносила пакеты с замороженными овощами, кладя новый мне на промежность, как только старый начинал таять. Вскоре, я сменил два пакета горошка и три пакета кукурузы. Я не хочу говорить ей, что мои яйца больше не болят, потому что она выглядит такой, чертовски счастливой возвращаясь с кухни с новым замороженным пакетом. Это так… по-матерински. Это очень странно для меня, тем не менее, я наслаждаюсь каждой минутой. У меня когда-нибудь был кто-то, кто так заботился обо мне? Я привязался не только к Ноэл, но и к её семье и это не очень хорошая идея. Через пару дней, я вернусь в свой грустный, одинокий дом в Мухосранске, а Ноэл полетит в Сиэтл и, возможно, даже помирится с этим тупицей Логаном. Я не могу позволить себе привязаться к чему-то, что мгновенно выскользнет из моих пальцев, но я ничего не могу с этим сделать.

Сейчас Ноэл свернулась рядом со мной на кушетке, поджав по себя ноги. Моя рука лежит на кушетке позади неё, я накручиваю прядь её волос на палец, пока мы играем в рождественскую версию игры «Что бы ты выбрал».

В камине потрескивает огонь, в углу светится рождественская ель, и мне даже не захотелось никого ударить, когда по радио заиграл «Ослик Доминик».

Ага, мне становится слишком комфортно, и я слишком привязываюсь.

— Ты бы выбрала заняться сексом с Сантой или с его эльфами? — спрашивает Николас у тёти Бобби.

— Сложный выбор, — размышляет она, отпивая горячий шоколад, который я уверен, разбавлен водкой, моя уверенность основана на том, как она шатается на своём стуле и уже несколько раз чуть не упала с него.