Полуночные тени. часть 2 (СИ) - Кручко Алёна - Страница 50

       Ваша почтительная дочь».

       Ульфар выругался, смял письмо и швырнул в огонь. Дура, великие боги, что за дура! Стоило назначенному королем муженьку заделать ей ребенка, и вот, полюбуйтесь – готова почтительная жена, у которой не осталось ни родовой гордости, ни достоинства благородной женщины, а только инстинкт клуши. Как будто другой мужчина не сумеет воспитать ее щенков!

       Что ж, дочь для него потеряна. Лезть спасать наивную дурочку – глупо, не столько у него сил, чтобы отбить свой замок без помощи изнутри, значит, придется оставить ее собственной судьбе и мужу. Сама выбрала.

       Одной заботой меньше!

       А заодно и одной причиной сидеть в этом проклятом месте, выжидая удобного момента. Осталось решить, куда двинуться – сразу за реку, искать удачи в чужой стране, или в земли Лотаров. Письмо дуры-доченьки подсказало идею, и Ульфар понял, как распорядиться добытыми сведениями. Жена-лекарка, к тому же с родовым даром Лотаров, и ему пригодится. А если повезет убрать Анегарда, именно дети Ульфара смогут претендовать на баронство Лотаров после смерти старика – по праву крови от старшей дочери.

       Спасаясь бегством, глупо не оставить позади плацдарм для возвращения. Вот он и обеспечит себе такой плацдарм.

       Решено.

       – Готовьтесь в путь, – бросил Ульфар. – Отправимся, как только стихнет проклятая метель.

       Придется пройти по самому краю собственных земель, тайно, вдали от деревень, мельниц, трактиров, в которых можно было бы заночевать или переждать непогоду. Но дело того стоит. Ничего, зато на пути обратно таиться не придется, и уж тогда бывший барон Ренхавенский оставит о себе памятку. Покажет, кто здесь «бывший» – надолго запомнят.

Несколько часов до отъезда Игмарт носился по замку так, что не всякий здоровый выдержит. Говорил с людьми, назначил управляющего и капитана стражи, представил Зигмонда как старшего родича, имеющего право приказывать. Отъезд стал облегчением, хотя на самом деле стоило бы не в седло лезть с больной-то ногой, а рухнуть на мягкую постель и уснуть.

       Неудивительно, что теперь Марти почти не воспринимал окружающее. Он даже не пытался смотреть по сторонам, оставив охрану целиком на Анегарда и его людей – у Лотара родовой дар подходящий, вот и пусть следит. А Марти слишком занят был тем, чтобы не показать, как ноет и мешает не до конца зажившая рана. Ну и собственными мыслями, конечно.

       Иногда раньше он мечтал, как станет жить, наконец-то свершив месть, но все те мечты оставались смутными и туманными – как будто тогда он сам себе не верил. Как будто на самом деле месть должна была занять всю его жизнь. И теперь вместо радости, торжества и что там еще приличествует удачно отомстившему, он ощущал лишь досадную тянущую пустоту.

       Даже невероятная легкость, с которой они в итоге разобрались с нелюдью – ну ладно, не они разобрались, а Зигмонд! – меркла перед этой пустотой. Разобрались и разобрались, быстро и быстро, ранен – ну что ж, сам дурак… Окончательно принимать наследство, вникать в хозяйство – потом, когда вернется. А пока – уехал, и ладно. Оставил надежных людей приглядеть, и хорошо. Уйти со службы, посвататься к Сьюз, свадьбу сыграть – и тогда уж начинать жить заново, забыв о свершенной мести и примерив на себя новую роль: хозяина родовых земель и главы семьи.

       Марти хмыкнул: представить себя мирным и добродушным домоседом у него никак не получалось. Всю жизнь только убивать и учился.

       Тянулась дорога – пустая, разбитая копытами и колесами, липкой грязевой лентой между укрытых нестойким пока снегом холмов и полей. Скоро подморозит, поедут на зимние ярмарки купеческие обозы, вновь выйдут на промысел разбойники, а пока – тихо и безлюдно. Мало у кого такое уж неотложное дело, чтобы месить грязь в межсезонье.

       Но их путь лежал к северу, и уже на третий день по застывшей дороге мела поземка, а мороз хватал за щеки и вползал под куртку.

       – Ближе к дому, наверное, заметено все, как еще проедем, – хмурился Анегард.

       А Марти думал о Сьюз.

       С каждым днем она все больше занимала мысли младшего Герейна. Сначала вспоминать приходилось с усилием, как будто пустота держала и засасывала – вязкой смолой, гнилой болотной жижей. Но с каждым днем все легче всплывало в памяти лицо той, которую он хотел назвать женой: серьезное, сердитое, озаренное легкой улыбкой. Слегка растрепавшаяся коса, быстрый жест, которым Сьюз убирала за ухо непослушную прядку волос, тонкие пальцы. Порывистые движения, быстрая легкая походка, веселый смех. Полосатая юбка, плетеный поясок – Марти еще не забыл, как этот поясок туго и надежно связал его запястья, не позволяя освободиться. Усмехался про себя: «Не тогда ли тебя к ней привязало, пес-одиночка? Судьба…»

       Вспоминал, как увидел ее в обнимку с Зигмондом, и снова кипятком по венам плескала ревность – знал уже, что беспочвенная, а забыть не мог. Никто другой не смеет обнимать его женщину!

       Как-то незаметно Игмарт Герейн привык думать о Сьюз именно как о своей женщине. Пусть та не обещала, что станет его женой, и тем более на согласие барона Лотарского он не мог рассчитывать твердо, и все же никого другого Марти уже не мыслил хозяйкой своего замка. А лучшим способом сбежать от тянущей пустоты оказалось всего лишь представлять, как он водит Сьюз по галереям и коридорам, показывая их новый дом, как спорит с ней, не отпуская одну в лес – захочет ведь, она такая! – и как они гуляют все же по лесу вдвоем, Сьюз ищет свои травки, а он… А он смотрит на жену. Любуется. Отводит ветки перед ее лицом, обнимает словно ненароком, вдыхая запах…

       Оказалось, он отчетливо помнит ее запах – свежий, едва ощутимый ромашковый, если наклониться к волосам, и терпко-горьковатый, когда подносишь к лицу ее пальцы. Наверное, кожа будет горчить и отдавать на вкус травами, когда он поцелует Сьюз руку, как своей невесте.

       А вот вкуса ее губ Марти представить не мог. Почему-то чудились то молоко и земляника, то легкие лепестки роз, то пряная душистая мята. И все больше тянуло узнать, каковы они на самом деле. Почувствовать ее дыхание на своем лице в короткое мгновение, пока губы не сольются в поцелуе. Обнять за плечи, прижать к себе, услышать быстрый стук ее сердца совсем рядом со своим. Ощутить девичье смущение в тот миг, когда для Сьюз станет очевидным его мужское желание.

       Да, Марти желал ее. Не мальчишка же он, чтобы мечтать лишь о поцелуях. Он пытался представить, какой окажется Сьюз в постели, раздевал ее мысленно и любовался телом, и целовал – везде, но не в губы, потому что хотел слышать ее. И от этих фантазий кровь едва не вскипала в жилах.

       А вокруг смыкался вдоль дороги заснеженный лес, кони все тяжелее шли по наметенным сугробам, и даже среди дня можно было услыхать далекий волчий вой. Лотар не торопил отряд, но и не медлил. Ночевали на постоялых дворах, обедали в трактирах, давая коням дневной роздых, но каждый день в путь пускались с рассветом.

       Марти не считал дни – в дороге не искушают судьбу. Он не думал, что скажет, увидев Сьюз, не пытался бесконечно повторять в мыслях объяснение с ней и ее отцом. Вместо этого Игмарт Герейн представлял, как целует свою невесту, услышав «да».

       Наверное, всему виной была тревога. Бесконечное, почти смертельно утомившее ожидание. Неопределенность и рожденный ею страх. Зима давила и выматывала, как никогда раньше, сидеть взаперти в стенах замка с каждым днем становилось тяжелее.

       Сьюз стала избегать общества Грегора, а заодно и отца. Все больше пряталась в своей комнате, закрывшись, ссылаясь на «неважное самочувствие» – ей, воспитанной в деревне, такие жалобы казались смехотворными, но почему-то отец принимал их всерьез. Жалел, спрашивал, не нужно ли чего, а Сьюз лишь качала головой и отвечала, что хочет спать.

       На самом деле она рада была бы не спать вовсе. Зимние ночи слишком длинны и темны, слишком явственно в них дыхание не-жизни. Раньше Сьюз не ощущала этого настолько остро. Раньше… До того, как пришлось заглянуть в бездну, из которой смотрит на людей Хозяйка Тьмы. Теперь же, стоило лишь начать погружаться в сон, и виделся жадный Старухин взгляд, слышался сухой смешок, чудился шепот: «Все равно придешь, девочка. Для меня нет времени, я дождусь».