Распутье (СИ) - Романовская Ольга - Страница 45

— Андреас раб, ему не пристало общаться с госпожой, — возразил Глие.

— Раб?

Вот это новость! Кабальник и раб не одно и то же.

Вместо ответа лэрд указал на ошейник.

— Какая жалость! Поэтому он сидел на полу?

— Он наказан, госпожа. Рабов нужно держать в строгости.

Тут Андреас не выдержал и, блеснув глазами, прошипел:

— Я не ваш раб! И долг формально тоже не ваш, по наследству получили.

— Сидеть, — тоненьким голоском завизжал лэрд, утратив всю степенность, — или в цепи закую!

— Кабальный маг не раб, — упрямо повторил малайонец. Ох, не надо, нарвётся ведь! И так люди смотрят, а лишние внимание — суровее наказание. — И подам жалобу на ваше самоуправство.

Глие скривился, будто съел что-то мерзкое, и пожаловался госпоже, то есть мне:

— Совсем от рук отбился, никакого почтения! Я ещё милостиво обошёлся, на конюшне не запорол, на бал взял, и вот она, благодарность. Он ведь, госпожа, без разрешения ночью ушёл, невесту уважаемого человека совратил. Из-за этого мерзавца, — лэрд гневно глянул на Андреаса, — столько всего от главы гильдии магов выслушал! Девица-то чародею невеста. Едва откупился! В колодки бы надо потаскуна, да у меня сердце доброе.

Интересно, кто же тот добрый человек, который к Глие приходил? Зуб даю, учитель Свена. Вот уж скотина! Обещал неприятности — устроил. Небось, сам подсказал наказание. Верно, для гордеца худшая кара — унижение. По лицу плёткой не так больно, как на полу посреди Ратуши сидеть.

Нет, мэтр перегнул планку, пора наказывать. Он и Свену жизнь портит. Пока только личную, но с учителя станется и дела расстроить. Или обмануть. Обуреваемым ревностью человеком легче управлять и диктовать свои условия. А если Свен в гневе убьёт несчастную попаданку, так и вовсе хорошо: невеста уже готова.

— Ну, если у вас доброе сердце, может, вы простите своего мага? Ио, несомненно, зачтет, а для провинившегося случившееся послужит уроком.

Лэрд задумался и махнул рукой: ладно, мол, разрешаю снова стать кабальником. Женское кокетство взяло вверх, но свобода малайонца обошлась мне в слюни на руках и перспективу танцев с давно немытым аристократом. И не откажешься. Мыло ему подарить, что ли? Надо же товар продвигать? Хотя бы перестану мучиться от жуткой вони. Нет, привыкла уже с ноября-то месяца, но тут особое амбре: грязь, пот и благовония.

Угу, Ира, сама не фиалками пахнешь. Делай дезодорант. Зимой неактуально было, зато сейчас оценишь.

Андреас скупо поблагодарил хозяина. Я удостоилась куда более бурных излияний и фальшивых же заверений, будто малайонец очень сожалеет о проявленной несдержанности

Увы, сразу поговорить не удалось, пришлось утопать с Глие.

Как вытерпела, не знаю. Наверное, грела мысль об Андреасе. Я видела его: малайонец добрался до пунша, а потом нырнул за занавеску, в проход. Ага, значит, и мне потом туда же, только допрыгаю.

Глаза с груди убери, свинья вонючая! Как же трудно тебе улыбаться, когда мутит!

И Свен нехорошо смотрит. Оторвался-таки от разговоров и следит. Что-то ему не нравится, понять бы что. Ладно, потом.

Пощебетав с лэрдом и, пользуясь его невежеством — да, не все аристократы хорошо учились, — навешала лапши на уши о Малайо. Вспоминала скупые рассказы Андреаса, приплетала фэнтези и реальный средневековый быт и на выходе получала яркую картинку. Лишь бы только не проверил!

Если честно, от Глие я позорно сбежала. Отправила за яблочком с большого блюда и, подобрав юбки, припустила к Андреасу. Скоро уже стол накроют, поговорить после точно не удастся.

Тут стояла непередаваемая духота и запах… Похоже, благородные и не очень галанийцы не всегда успевали справить нужду в положенном месте. На постоялых дворах такое и вовсе в порядке вещей, а в книгах я читала, что камины в замках для этого и предназначены. Пирует, значит, феодал, приспичило, ну и прямо в камин. Воистину, хорошо, что оба моих мужика в этом отношении чистоплотны: двор и кустики.

Моих мужика! Вот и оговорочка по Фрейду, Ира. Пора за собой следить.

— Наконец-то! — Андреас ухватил за рукав, толкнул в какую-то нишу и нетерпеливо прижался к губам, я даже пискнуть не успела. — Думал, не отвяжешься.

— Прекрати!

Упёрлась руками ему в грудь, но малайонец и не думал отпускать. Наоборот, обнял ещё крепче.

— Иранэ, да когда ещё удастся? А я соскучился. Веришь, столько ночей мечтал. Мы быстро, твой жених ничего не заподозрит.

То есть мне так секс предлагают? И не только предлагают, но к активным действиям приступили. К стеночке прижали, юбки задрали, осталось только ножки раздвинуть и штаны приспустить. А что, времени у нас, милая, мало, по-походному.

— Андреас, не надо! — возражения потонули в страстном поцелуе.

— Если уж совращать, то по-настоящему, — обжигая дыханием, шепнул малайонец и коснулся губами выреза платья, от чего по коже пробежали мурашки. — Потом, когда этот олух остынет, сниму комнатку в гостинице.

Вот тебе и романтическая любовь!

Я завязываю, Андреас развязывает шнуровку. Не даёт ему покоя моя грудь. Целует жадно, грубо, нетерпеливо. Секс ожидает такой же. Оно мне надо? По мнению Андреаса, надо. Но ему, конечно, больше: как доказательство любви и верности. Догадываюсь, дело ещё в потребностях тела. Сейчас-то Андреас совсем живой, мужчина в самом расцвете сил, а с момента воскрешения ни одной женщины, вот и бунтуют гормоны. Сначала от властей бегал, потом в тюрьме сидел, у Глие под колпаком работал, когда ж удовлетворяться? А тут темнота, любимая женщина… Словом, Свен номер два.

— Давай потом, не торопясь? — предлагаю я.

Ну не эксгибиционистка, не возбуждает, что в любой момент могут зайти и застукать. Секс — дело интимное, тем более, в первый раз. Можно навсегда всё испортить.

— Иранэ! — обиженно просопел Андреас и поцеловал.

Я ответила на ласку, обвив шею малайонца руками. Экспериментировать, памятуя отношение Андреаса к умеющим целоваться девушкам, не стала, предоставив кавалеру право солировать.

Волосы у него всё такие же мягкие и длинные. Рыжее золото. Перебираю их, пропускаю пряди сквозь пальцы.

Андреас всё теснее сжимает в объятиях, шепчет, как скучал, как думать ни о ком другом не может, уговаривает отдаться. Мол, это нестрашно, не больно, и он осторожно, в залог любви. Ну да, Андреас ведь не знает, что я не девушка.

Поцелуи перемещаются ниже. Я не запрещаю. Андреас воспринимает покорность как поощрение и забирается руками под платье. Да что там платье — сразу под юбки!

Может, сдаться? Люблю ведь его…

В итоге Андреас приспустил штаны и задумчиво уставился на моё изобретение, гадая, как надеть. Для чего оно, объяснила, и категорически отказалась давать без него.

Скажете, шлюха? Но вот, честно, не видела ничего предосудительного. С любимым человеком же.

Место неподходящее, угу, однако малайонец прав, когда ещё наедине останемся. А так хотя бы приятные воспоминания и надежда. Платоническая любовь, она хороша, но до определённого возраста. Мы-то романтичные, а сильному полу разговоры быстро надоедают. Вот и Андреас уговорил.

Кончился наш конфетно-букетный период.

Волнительно. А вдруг всё совсем не так, как представлялось? Нет, не может быть. Андреас, он… Словом, не думай о плохом, Ира.

М-да, у мужика блаженство, а я опять в пролёте. Определённо, местный сильный пол нужно учиться заниматься любовью. Хотя, может, ещё изделие мешает? Женщине это тоже важно.

Угу, резвенько так, бурненько, с поцелуем в губы в конце и обещанием опоясать алым кушаком, как только с долгом разберётся.

А ты пока, милая, рожай детишек. Нет, правда, не изобрети я заново простейший способ предохранения, залетела бы и не раз. Церковь же хоть и позволяет, так сказать, легализовать детей, по головке не погладит.

— Я комнату найду, обещаю, как положено, станем, а не по углам, — пообещал Андреас и ещё раз чмокнул в губы. — Хоть бы к тому времени Гилах помер! Слушай, да травани ты его.