Песня кукушки - Хардинг Фрэнсис - Страница 74

Он открыл дверцу, которую Триста сначала не заметила, и затащил ее в узкий каменный коридор. Из светильников на стенах лилось серебристое пламя, ленивое и едва освещающее помещение, — скорее печальное воспоминание об огне, чем сам огонь.

Коридор снова и снова раздваивался. Архитектор сворачивал то вправо, то влево с головокружительной скоростью, прокладывая дорогу сквозь лабиринт.

— Быстрее! Твоим молодым ногам полезны упражнения.

Архитектор перешел на широкие шаги, потом на бег, и Триста едва не падала, когда он волок ее то по вестибюлям, на стенах которых были высечены сотни глаз, то вверх и вниз по извилистым лестницам.

Наконец он влетел в большую комнату с куполообразным потолком и покатым полом, сходившимся в центре к круглому колодцу. Он с силой толкнул свою пленницу, и она упала, задыхаясь и уронив шляпу.

— Добро пожаловать в твой новый дом. — Теперь в Архитекторе не осталось ни капли обходительности или учтивости. Это были семь футов трепещущей злобы, и его серебристые глаза пылали ярче факелов. — Твой отец построил его для тебя, и, когда рассветет, он его запечатает. Можешь сколько угодно искать выход — ты не сумеешь. Если хочешь, можешь плакать тут, пока не умрешь от голода или нехватки воздуха. Если желаешь быстрой смерти, можешь броситься в колодец. Он бесконечный, но ты нет. Он будет пить твои крики, пока ты не ослабеешь и, кроме них, ничего не останется.

— Нет! — Триста вскочила и отчаянно схватила его за руки. — Не оставляйте меня здесь! Пожалуйста!

Несколько секунд Архитектор наслаждался плачем и мольбами девочки, но потом фыркнул с отвращением и грубо оттолкнул ее.

— Что за жалкое создание.

Потом заметил, что его рука стала липкой от паутины, а не мокрой от слез, и на запястье больше нет часов. С изумлением и яростью он устремил стальной взгляд на свою пленницу, крепко сжимавшую поцарапанные армейские часы щуплыми руками. Девочка подняла голову, и Архитектор увидел колючую улыбку.

— Привет, папочка, — ощерилась кукушка.

Яростный крик Архитектора прозвучал флейтой в сердце урагана. Комната содрогнулась, по разрисованному спиралями потолку побежали трещины. Он бросился к ней, но она отскочила, приземлившись на четвереньки и выпустив когти-шипы.

— Где она? — спросил он.

— Ушла, — прошипел подменыш. — Догадаетесь когда? Догадаетесь, сколько времени я нахожусь рядом, смеясь над вами?

Архитектор откинул голову и издал очередной наивно-детский вопль, и вся комната закачалась, как колокол, толкая Тристу к темной зияющей дыре в самом центре. Архитектор пошел на девочку, а она пыталась сохранить равновесие, потому что плиты задвигались и стали на дыбы под ее голыми ногами. Архитектор казался больше комнаты, темнее сердцевины торнадо. И все же он сохранял человеческий облик, его светлые глаза пылали огнем, и руки пытались схватить ее.

Комната швыряла ее во все стороны, и она больно ударялась о стены и пол. Ее кожа рвалась, словно платье по швам. Она падала и растягивалась на полу, выкашливая броши и наперстки. Но всегда снова оказывалась на ногах, как раз вовремя, чтобы уклониться от очередной попытки Архитектора схватить ее. И не выпускала часы.

Пирамида… Это было дитя Архитектора, одно из тех мест, которые были ему больше подвластны, чем остальной мир. И все же снова и снова его пальцы хватали воздух, потому что в моменты ярости Архитектор не мог себя контролировать. «Но я слабею. Каждый прыжок требует все больше и больше усилий. Я двигаюсь медленнее. Мое время истекает…»

Еще один болезненный удар об пол. Она оказалась слишком нерасторопной, чтобы подняться. Почувствовала, как в ее волосы вцепились сильные пальцы. Триста отчаянно схватилась за руку Архитектора, а тот неуклонно волок ее к колодцу…

Его хватка ослабла, когда прядь волос превратилась в пригоршню листьев. Триста вскочила на ноги, неожиданно оказавшись с тыла своего врага. Изо всех сил она бросилась ему на спину, комната покачнулась, и они вдвоем покатились вперед. А когда расцепились, Триста упала на живот и тотчас вонзила когти рук и ног в трещины в полу, чтобы удержаться.

Архитектор же покатился дальше и мягко перевалился через край колодца. Его вопль заставил девочку свернуться в клубок и зажать уши. Он длился и длился, становясь тоньше и угасая, пока от него не остался только звон в ушах.

Триста пыталась отдышаться, лежа на каменных плитах, и смотрела на часы, которые продолжала мертвой хваткой сжимать в руке. Медленно, с трудом села, обнаружив, что солома с легким шорохом высыпается из прорех в ее теле. Когтями откинула крышку часов. Там среди шестеренок лежала маленькая прядка выцветших темных волос. Триста осторожно извлекла ее, и крошечный механизм возобновил ход.

Она закрыла глаза и представила, как призрак брата выскальзывает из хватки шестеренок и убегает, избавившись наконец от объятий зимы. Ей показалась, что мягко дунул ветер, словно вздохнул, и снова воцарилась тишина.

— Прощай, Себастиан, — прошептала она.

Архитектор заколдовал часы, чтобы они повелевали временем, а не просто были его слугой. Волосы Себастиана привязали его к часам, и, когда те остановились, он оказался в ловушке между жизнью и смертью. Но часы были связаны не только с Себастианом. Себастиан завещал их Вайолет, женщине, которая была ему дороже всего на свете. Так что они поймали в ловушку и ее, привязав к неумирающему мертвецу и его бесконечной зиме.

Тиканье часов означало свободу для Себастиана, свободу для Вайолет. Но сейчас оно отсчитывало последние секунды жизни Тристы.

«Мое время закончилось, — подумала она, когда листья посыпались перед ней, словно конфетти. — Мое время закончилось». А потом в ее сознание пробились слова Архитектора: «Часы можно научить повелевать временем, а не просто быть его слугой».

Она уставилась на часы, едва осмеливаясь додумать свою мысль. Ее время истекало, но в ее ладони лежало то, что, возможно, остановит неизбежное. Если она свяжет эти часы с собой… положит в шестеренки то, что принадлежит ей… Но что у нее есть своего? Волосы — листья, тело — обрывки чужой жизни. Все, что у нее есть, она одолжила, в точности как сказал ей во сне Гриммер. Она мусор и листья, а не живой человек.

— Но я человек! — заплакала она, и ее голос многократно отразило эхо. — Я настоящая! У меня есть имя!

Имя. Наконец ее осенило. Пальцами, все больше напоминавшими ветки, она сняла ожерелье из бусин, на котором Пен нацарапала ее новое имя. По крайней мере это принадлежит ей и только ей. Ее зрение затуманилось, Триста сунула хлопчатобумажную нитку в механизм. Шестеренки схватили нитку, нежно стиснули и… остановились.

Ее разбудили звуки. Рев машин, вибрация и грохот. Шипение песка. Выкрики и приказы. Стук механизмов, скрежет и стон металла, проверяемого на прочность.

Триста открыла глаза и обнаружила, что ей есть что открывать. В ее ладони лежали часы, и да, у нее была ладонь. Она с трудом села, ухватившись за прореху в боку. Несмотря на слабость и боль, она все еще была Тристой, которая могла чувствовать. Странная легкость в голове была готова превратиться в радость, но плохо понимала, как это делается. Ей потребовалась секунда для понимания, что означает грохот. Эти звуки производили не запредельники. Это строительный шум. Где-то снаружи обычные рабочие готовились опустить крышку на вершину пирамиды вокзала. Ее время все-таки истекало.

Она неловко поднялась на ноги, засунув драгоценные часы в карман, и побрела к выходу, время от времени нагибаясь и подбирая фрагменты своих внутренностей. Снаружи раскинулся каменный лабиринт Архитектора. «Можешь сколько угодно искать выход, — сказал ей Архитектор. — Ты не сумеешь». Но Архитектор не подумал, что Триста оставила след, хотя и против воли. Он волок ее коридор за коридором, и на его пути были разбросаны клочки и листья. Сейчас, опираясь о стены, Триста шла по ним обратно.

Она идет недостаточно быстро. Снаружи до нее доносились речи из громкоговорителя и аплодисменты толпы. Потом низкая вибрация, словно включили гигантский кран…