Чертоцвет. Старые дети
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 9

Потому-то и идет вечная торговля, когда в стаде Алона оказывается много старых коров. Ерем начинает злиться так, словно его лично оскорбили. Убирайся, мужик, грохочет он, словно со дна бочки, и трясет своей шикарной палкой из китового хребта. Не пройди Алон в мальчишеские годы выучки под началом управляющего, кто знает, может, он со страху тут же бы дал от ворот поворот и умотал бы со стадом ко всем чертям. Но пути назад нет. За это время на дороге намело сугробы. Ты обязан правильно, как провидец, все рассчитать, нельзя являться слишком рано, но нельзя и опаздывать.

Однажды — это было в Пулкове — все стадо полегло под снегом, грянул такой сильный мороз, что животных пришлось после вырубать из-подо льда топорами. Это произошло еще до того, как Фома стал в этих краях мясным королем. Что ж, то было стадо из более теплых мест — серое степное стадо. Вообще Алон заметил, что чем светлее шерсть у скотины, тем хуже она противостоит испытаниям. Он всегда старался выбрать на ярмарках животных более темной масти, хотя по весу Они уступали всяким там датским и симментальским. Лучше действовать наверняка, нежели вдруг потерпеть убытки и возиться в пути с околевшими животными. Тем более что потери так и так неизбежны. Даже эта темношерстная крепкая скотина и та порой может нежданно-негаданно рухнуть, хотя и привыкла пробираться меж болотных ямин и в зимнюю пору довольствоваться одной соломой.

Иное дело белый скот. Финны, наверное, сейчас тоже торчат где-нибудь в лесу, под Лисьим Носом, шерсть на спинах их выносливых коров толстая, как у волка. Повернутся своими здоровенными задами против пронизывающего северного ветра, и ничего им не делается.

Темное стадо Алона брело лесом, сухие ветки трещали под их ногами. Животные потяжелее копытами проламывали корку мерзлой земли. Грязные следы, которые они оставляли на инее, согревали сердце Алона. Может быть, он напрасно беспокоился? Может, ветер уймется и повернет в другую сторону. Чем такая стужа, пусть уж лучше накрапывает дождь.

Животные бодро зашагали сквозь чащу, словно и в самом деле уже отправились в путь. Ведь не только человеку надоедает однообразие. Четвертый день стоят они тут лагерем. Все повторяется, как каждое утро. Скоро парни остановят стадо. Животных снова привяжут к деревьям, начнется утренняя дойка. Парни так и не постигли этого искусства. Тянут соски так, что глядеть больно. Наставляй их не наставляй — толку нет, едва отвернешься, как они снова принимаются с ужасной силой дергать соски, оттягивают коровье вымя чуть ли не до земли. Алон не раз думал, что неплохо бы взять в обоз умелую и расторопную бабу. Так ведь тоже не легко бы пришлось, в длинной дороге с ней нахлебаешься горя. Парням-то что: если у коровы воспалится вымя, они знают одно: стадо убойное, и точка. Нет еще у них соображения, чтобы уважать достоинство живой скотины. Вот Еремины парни — это люди другого сорта, уж они так тщательно рассмотрят каждую животину, что тебе и спорить не приходится. Известное дело: скорее у тебя из кармана вытянут рубль, нежели накинут копейку сверх договоренного. У них ловкие пальцы, острые глаза и гладкая, без сучка и задоринки, речь. Они говорят быстро-быстро, будто ласточка с шумом вылетает из своего гнезда. Все Ерем Агафонович да Ерем Агафонович! У Алона, даже если он мысленно старался повторить полное имя Ерема, язык узлом скручивался. Ну, а если вслух, то тут каждый слог в отчестве Ерема, как гвоздь, застревает в горле — попробуй-ка собери их воедино. Сам Ерем тоже златоуст. Он так длинно и смачно ругается, что получается вроде как духовая музыка, прямо-таки дрожь пробирает. Ерем даже эстонский кое-как выучил, по-фински калякает и по-ижорски шпарит. Говорят, будто новый владелец бойни — из англичан и будто бы, разговаривая с ним, Ерем сперва набьет рот горячей картошкой и уж тогда объяснит, что надо. В прошлый раз Еремовы подручные рассказали Алону, — ему тоже не приходится на себя обижаться, уж царев-то язык он, во всяком случае, усвоил, — будто англичанин поверил, что у российских коров всего одна почка. Ерем и его парни ужасно любят этот суп из мочек, рассольником называется. У них там, в конце бойни, маленькая каморка есть, и там на огне почти всегда стоит котел. Из дверей разит мочой, а суп получается — язык проглотишь. В него нарезают соленых огурцов — говорят, будто бы от голого мяса к сердцу тошнота поднимается.

И сырую печенку тоже едят, — очевидно, потому они такие крепкие. На лицах румянец, и мороза не боятся. Алон еще не видел, чтоб на ком-то из них были тужурки. Он же чувствует себя довольно паршиво, когда, передавая скот, стоит на дворе бойни в своем полушубке. И что поделаешь, если желудок Алона не принимает сырой печенки. Глядеть и то противно, когда они в своей каморке нарезают кровавые ломти, густо посыпают их перцем и солью и лопают. Головки лука тоже припасены у каждого, грызут их, словно яблоки, и даже слезы из глаз не текут. Неудивительно, что они пьют водку штофами, обильная еда не дает водке взять верх.

Ерем — человек богатый, однако работу не бросает. Ведь вот Алон лет на пятнадцать моложе его, а силы уже на исходе. Теперешний перегон да будет последним. Только бы как следует пристроить это смешанное стадо, тогда можно по русскому обычаю осенить себя крестным знамением и в благодарность отбить перед иконой парочку земных поклонов.

Парни налили полный штоф теплого парного молока, у Алона кружка в кармане, и он подходит поближе. Первым делом он ополаскивает молоком рот, чтобы избавиться от дурного вкуса, появившегося за ночь. Парни приносят с телеги каравай хлеба и разрезают его на ломти. Так, стоя, они завтракают.

Но что за удовольствие от еды, если на сердце нет покоя. Животные тихо мычат, — верно, голод крутит им кишки. Пару охапок сена, припасенных на другой телеге, надо разделить между ними так, чтобы каждому досталась горстка. Заморозки, разумеется, отойдут, но, не дав скотине сухого корма, нельзя пускать ее пастись на мокрую траву. У доброй половины к вечеру вздуются животы, и тогда придется прокалывать брюхо. Тут уж Ерем изрядно снизит цену, чего стоит шкура, если в самом лучшем месте, на боку, дырка.

Поди знай, каков он, этот англичанин, даст ли он Ерему и дальше наживаться на бычьей желчи? У Ерема рот на замке, когда разговор заходит о таких делах. Башковитый мужик, свой кошелек на свет не выволакивает. Уже тридцать два года Алон пригоняет скот на петербургскую бойню, и все это время Ерем, как железный гвоздь, сидит на своем месте. Не мудрено, что за эти годы то-се коснулось ушей Алона. Он, например, знает, что половина петербургских аптекарей до сих пор приготовляет свои лекарства из бычьей желчи, купленной у Ерема. Город большой, больных много, денежки знай себе текут и текут. А вдруг англичанин стал притеснять Ерема? Прошлой весной парни обронили, будто Ерему не по душе новый порядок, заведенный на бойне. Англичанин, говорят, приказал накачивать воздух в грудную клетку животным, якобы тогда конец наступает быстро и безболезненно.

Ядрена вошь! Мир с каждым днем становится все безумнее! Поди знай, что еще напридумывают?

Алону словно клещами сдавило грудь. И надо же было ему, старому хрычу, вмешаться, когда Коби затеял драку с другими парнями! Сам он тоже получил такого тумака под вздох, что свалился и долго лежал, глотая воздух. До сих пор дает себя знать.

Нет, наступил последний срок отойти от этих дел, приобрести маленький домишко и зажить спокойной жизнью. Последний раз стоит он со своим стадом в этом лесу под Стрельной. Клокочущий мир утомил Алона, это вечное барахтанье, вечное расталкивание друг друга локтями вытянули из него все жилы. Как безумцы, не умеют жить разумно. Чем плохо жилось им там, в большом городе, освещенном фонарями, что нынче весной, на берегу Екатерининского канала, они подложили царю бомбу! Бабы, работавшие в холодильнях, ревели в голос, слезы текли в чаны с кровью, — дескать, как мы будем дальше жить, царь-батюшка убит.

Царь мог бы жить, ему было всего шестьдесят три, когда его кончили.