Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 52

Парень засунул пальцы в рот, собираясь свистнуть. Девчонка покачала головой и стала быстро заворачивать оружие в тряпки и складывать обратно в бочку. Положив сверху тюки с бумагами, парень и девушка уставились друг на друга.

— Я умею держать себя в узде. Ты только покажи мне их, — попросил парень.

Судя по его голосу, можно было предположить, что только что сказанная фраза явилась продолжением какого-то разговора. Кто знает, какие сведения сумел парень вытянуть из немой девчонки, но самого главного он все же не знал.

Девушка показала пальцем на дно бочки и покачала головой.

Парень равнодушно махнул в сторону бочки рукой, словно в подтверждение того, что его вопрос никак не связан с найденным оружием, а затем отвел девушку подальше от бочки, где было светлее.

Достав из кармана бумагу и огрызок тупого карандаша, парень протянул их девушке.

Девушка опустила веки. Она больше не увиливала. Глаза ее невольно увлажнились, когда она стала вертеть в пальцах бумагу и карандаш. Всхлипывая и шмыгая носом, девчонка нацарапала на клочке бумаги, который держала на коленях, несколько неровных строчек.

«Они потащили меня через реку в сарай. Хозяин набросился первым…»— через плечо девушки прочитал парень.

— Что здесь происходит? — раздался чей-то сердитый голос.

Унылая пара, которая везла в накрытой брезентом телеге соль и железо, стояла в воротах. Мужчина показывал пальцем на полушубок, положенный туда Трехдюймовкой.

— Может быть, здесь завелись воры? — спросила слабая половина унылой пары. Пронзительно посмотрев на цыганку, она уже не сводила глаз с испуганной девушки.

— Святой боже! — воскликнул мужчина. — Взгляни на ворота! — показал он на ботинок, из которого все еще тихонько капала желтая жижица.

Женщина вскрикнула, обнажив неполный ряд мышиных зубов.

— На помощь! — высунув голову за ворота, заорал мужчина.

Женщина кинулась к цыганке и, схватив ее за руки, скрутила их за спиной. Хозяйский сын из-под Раквере быстро поднял упавшую на пол бумажку. Еще мгновение — и тайна девушки могла бы стать достоянием всех беженцев. В следующую секунду мужчина схватил парня за руки и сжал их, словно тисками.

— Мы ничего не трогали, — спокойно и с достоинством сказал парень. Но на его слова никто не обратил внимания. На крик прибежал Яанус, и унылая пара приказала ему осмотреть ригу — что и сколько успели здесь переворошить. Яанус осмотрел телеги, заглянул под них, сунул свой седловидный нос в раскрытые мешки, увидел просыпанную манну и крупы, увидел ботинок и почему-то перевернул его, так что содержимое потекло вниз, а затем сделал из всего увиденного вывод:

— Все перевернули вверх дном! Пусть каждый установит сам, что унесли.

— Эти мерзавцы еще не успели! — завопила женщина, все больше впадая в неистовство. — Глядите, полушубок моего мужа лежит у ворот, приготовили, чтобы унести.

Беженцы друг за другом торопливо стекались в ригу. На рихваском дворе и в доме запахло скандалом, ахи и охи перемежались с руганью и проклятиями.

— Мы ничего не трогали! — стараясь перекричать всех, завопил хозяйский сын из-под Раквере.

— Они были здесь одни, когда мы вошли, — в который уже раз проговорила слабая половина унылой пары.

— Цыганка! — унылый мужчина показал на немую девушку.

— А чего ждать от цыганки, — прорычал Яанус, но, поймав взгляд Армильды, умолк и съежился.

— У нас цыгане однажды унесли белье со двора! — ввязался в разговор солдатик. И хотя сам он был гол как сокол, однако забота об имуществе беженцев не давала ему покоя.

Все вдруг стали припоминать, кто что знает о проделках цыган.

Шум стал оглушительным, никто друг друга уже не слышал. Под высоким потолком риги, где кружила испуганная ласточка, сталкивались, подобно мячикам, два слова: «цыгане» и «воры».

Цыганка облизнула губы и огляделась вокруг. Кроме хозяйского сына из-под Раквере, в сарае не было никого, кто бы защитил ее.

Но теперь молчал и он.

Впрочем, нет. Он что-то напряженно обдумывал, а затем набрал полные легкие воздуха и громко, как только мог, объявил:

— Девушка ходила в эстонскую школу! У родителей был большой хутор! Отец разъезжал в шарабане. Она такая же, как и все мы.

Голоса стали тише.

— Ну и что? — скривив рот, спросил до сих пор безучастно глазевший по сторонам Рикс. — Цыган остается цыганом.

— Баста, — авторитетно произнес Парабеллум, покачиваясь на перекладине от ворот.

Цыганка с проворством кошки вонзила зубы в руку унылой женщины. Та вскрикнула. На глазах у испуганной публики девчонка вихрем выбежала из сарая.

Парню бежать не удалось. На помощь унылому мужчине подоспел Яанус. Хозяйский сын из-под Раквере сопротивлялся как только мог, но против двух мужчин он оказался бессилен. Силы юноши иссякли.

— Поймите, — заклинал всех раскрасневшийся парень. — Мы не виноваты.

— А кто виноват? — взвизгнула женщина с мышиными зубами.

— Я не знаю, — растерянно пробормотал парень.

— Господи, — запричитала Армильда. — Неужто они в самом деле думали, что я запрятала золото в мешки с крупой? Зачем они испоганили продукты?

— Только цыган способен на такое свинство, — стоя около выпачканного яичной жижицей ботинка, веско сказал Рикс.

— Что пропало? — спросила Леа Молларт, которая пришла на место происшествия с опозданием.

— Да, кажется, ничего, — нерешительно протянули беженцы и в который уже раз оглядели свои вещи.

— Тогда все в порядке, — решила Леа Молларт. — Да и что бы вы с ними делали?

— И верно, что с ними делать? — испуганно подтвердила Армильда и вопросительно посмотрела по сторонам.

Мужчины наградили парня еще парой тумаков и нехотя отпустили его.

енита стояла на обочине картофельного поля. Ее беспорядочные мысли, казалось, были прикованы к этой скудной земле и не подчинялись воле. Ощущение душевной пустоты преследовало ее словно проклятие, и она пыталась сосредоточить внимание на будничных делах.

Окинув внимательным взглядом картофельное поле, Бенита подумала про себя, что с уборкой картофеля нынче осенью они могут попасть впросак. Если беженцы будут еще несколько дней путаться под ногами, того и гляди начнутся осенние дожди и помешают убрать картофель. Пока на хуторе посторонние, ни о какой настоящей работе не может быть и речи. Но тут же стало смешно от этих грустных мыслей. Ведь она окончательно оторвала себя от Рихвы, что с того, что она еще здесь. Ей теперь нет дела до рихваских полей! Правда, может случиться, что и она еще будет гнуть спину здесь, на картофельном поле, но уже без хозяйской тревоги в сердце за успех работы. Как и Каарел, который копошился сейчас на дальней борозде, поставив рядом с собой корзинку. У него, Каарела, в плоть и кровь вошла батрацкая привычка трудиться, он бы весь день чувствовал себя паршиво под взглядом Минны, если б не вышел в поле. А так — покопается с мотыгой — беспокойство и тоску как рукой снимает.

С той поры, когда отец сажал Бениту на колени и пел: «Поехали, поехали, поехали в город. А зачем туда ехать? Есть сахарную булочку, медом запивать…»— длинная вереница лет с грохотом канула в вечность.

За это время история, лязгая гусеницами танков, проехала через судьбы людей и целых народов, а отец по-прежнему напрягает свое плохое зрение, чтобы не оставить на поле ни одной картофелины. Он горбится, нос его почти касается земли, и так будет до тех пор, пока старик навсегда не уйдет в землю. Следя то с участием, то со стыдом за тем, как смиренно несет отец Каарел ярмо рабского труда, сама Бенита всегда старалась бродить по зеленым полям надежд. Теперь она сознавала, что они с отцом за руки и за ноги пригвождены к одной и той же доске. Прикажи ей кто-нибудь — иди и собирай картофель, иначе завтра перед тобой не поставят тарелки с супом, — очевидно, и она пошла бы безропотно, потому что душа ее устала. Если человек в минуту умопомрачения не наложит на себя руки, то пойдет и будет делать все, что нужно, лишь бы не остаться голодным.