Твой друг
(Сборник) - Рябинин Борис Степанович - Страница 35

— Слушай, Лукман, мы все тебя очень уважали. И вот доктор, — он кивнул в мою сторону, — тоже о тебе хорошо говорил… Баранта у тебя жирная и от волков ты ее хорошо сберегаешь. И жена у тебя хорошая, и сын — большой человек в Махачкале, а ты… Ты же знаешь, что кто любит чабана, тот любит и его собаку… А ты что наделал? Как теперь народу в глаза глядеть будешь, а? Ну, скажи, пожалуйста.

Лукман молчал, и по его виду я понял, о чем он думает: «Ну зачем председатель так говорит? Мне и без того больно…»

Наступила неловкая, тяжкая минута: председатель ждал от виновника ответа, раскаяния, а тот не находил слов в свое оправдание. Желая хоть как-нибудь смягчить эту тягость, я промолвил:

— Ну что ж, потерянного теперь не вернешь.

Хотя я и не одобрял дикого поступка старого чабана, но мне было жаль его. Я видел, как он страдает.

— Конечно, Рагац был уже старый… — проговорил председатель, взглянув на меня, — но… он ведь колхозный.

Я чувствовал, что своим присутствием связываю председателя, мешаю ему быть более решительным и строгим, но в то же время у меня мелькнула и другая мысль: «А может быть, председатель наедине с Лукманом все это дело решил бы значительно проще и быстрее…» Мне показалось, что председателю хочется показать себя непримиримым к нарушителю колхозной дисциплины и в то же время он готов сделать небольшое снисхождение уважаемому человеку, Лукману.

Председатель вопросительно взглянул на меня — а как, мол, вы на это посмотрите? — затем вдруг резко взмахнул правой рукой, будто рубанул шашкой по воздуху, издав при этом высокий, досадливый звук: «Эх!» Наклонившись к столу, он развернул толстую конторскую книгу и тихо сказал:

— Ну, ладно, Лукман. Что с тобой делать? Давай запишем новую собаку.

Записав в книгу кличку собаки, пол и возраст, Гюль Ахмет Ахмедов спокойно проговорил:

— А теперь передай ее чабану Магомедову.

Лукман поднял голову и, весь подавшись к столу председателя, с тревогой спросил:

— Зачем передавать? Я с ней сам к баранте пойду.

— На зимовку пойдут помоложе, а тебе отдыхать надо… — все так же спокойно, но твердо сказал председатель.

Очевидно, Лукман воспринял это как наказание и растерянно спросил:

— Почему так? Почему не доверяешь?..

— Жалею тебя, Лукман, — ответил председатель и вдруг опять взорвался: — Ну, что ты хочешь? — И тут же, устыдившись своей резкости, сказал спокойнее: — Мы тебе полегче работу…

— Не надо мне полегче! — перебил его Лукман. — Я с барантой пойду. Разреши, пожалуйста. Хочешь, я еще одну собаку куплю? Доверяй мне, пожалуйста…

Вероятно, Ахмедов не ожидал от Лукмана такого резкого порыва и смущенно потупился.

— Я верю тебе, Лукман, — сказал председатель, — но если бы ты был на моем месте… подумай сам. Что скажут колхозники, если я тебя по головке буду гладить за нарушение нашего закона?..

На какое-то мгновение Лукман замер, наверно, сознавая, что председатель прав, а потом опять стал говорить свое, все более волнуясь и спотыкаясь на словах, которые туго приходили на ум:

— Возьми собаку, не надо держать у меня… Пусти проводником… Ноги мои еще ходят, глаза видят… Не обижай меня, пожалуйста… Я не знал, что Рагац пропадет. Я не хотел этого… Я друга потерял… Мое сердце болит… Мое сердце не может терпеть…

На этом Лукман оборвал свою нескладную речь и потупился. Крупные капли слез тяжелыми горошинами покатились по впалым щекам и упали на пол. Председатель отвернулся. Отвел глаза и я. Невыносимо тяжело смотреть на сильного мужчину, когда он плачет.

Тут я не выдержал, подошел к председателю и сказал:

— Пусть Лукман идет проводником… А Магомедов поведет баранту…

Лукман смотрел на председателя с такой трогательной надеждой, что тот заколебался:

— У тебя хорошие защитники, Лукман, но… Иди пока. А завтра зайди. Обсудим на правлении…

…Ночь была морозная и лунная. Сухая прохлада как будто звенела, бодрила.

Из аула Куруш выехали два всадника в бурках: один из них был большой, другой — поменьше. Казалось чудом, что низкорослая лошадка так легко везет великана. Это были Лукман и Гульнас. Они ехали в горы, на юг, туда, где высоко и далеко громоздились сахарные вершины горного снежного перевала.

Лукману разрешили идти проводником на зимовку в Азербайджан. А на другой день по этому пути пошла баранта нескончаемым потоком…

Василий Великанов

Четвероногий поводырь

Познакомился я с ним в госпитале инвалидов Великой Отечественной войны.

Дежурная медицинская сестра проводила меня в массажную комнату. Около кушетки стоял массажист в белом халате, с засученными по локоть рукавами. Это был мужчина лет тридцати пяти, с прической на косой пробор, в темно-синих очках. Я поздоровался, массажист поклонился и, застенчиво улыбнувшись, тихо сказал:

— Пожалуйста, разденьтесь до пояса и лягте на кушетку.

Только тут я заметил: массажист слепой!

Все его бледное лицо было изрыто мелкими шрамиками, как будто подкрашенными зеленоватой краской.

Я разделся до пояса и лег на кушетку. Руки у массажиста были тонкие, мускулистые. Пальцы длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Он припудрил спину тальком и стал массировать. Начал он с легкого поглаживания, а потом с нажимом глубоко прощупывал тело, будто что-то искал в мышцах. А то вдруг так рассыпался по коже пальцами, словно перебирал клавиши рояля. Иногда мягко пристукивал кулаком и затем до теплоты растирал кожу ладонями.

Сначала от массажа боль усилилась, но потом постепенно стала утихать. Кожа на спине приятно горела… Минут через пятнадцать, легонько скользнув ладонью по больному месту, массажист сказал с улыбкой:

— Ну вот, на сегодня, пожалуй, довольно. Как вы себя чувствуете?

Я встал с кушетки и быстро выпрямился, чего до массажа сделать сразу не мог бы.

— Прекрасно! — бодро ответил я.

Когда наш массажист, Николай Ильич Малинин, закончив работу, вышел из госпиталя, мы столпились у открытого окна. Было уже послеобеденное время. Шел Николай Ильич неторопливо, спокойно, постукивая по тротуару тростью. Впереди него, чуть левее, шла на поводке крупная собака. Поводок от нее был пристегнут к поясу слепого. Всем своим видом — серым окрасом, длинным туловищем с толстой шеей и стелющейся походкой — собака напоминала волка. При встрече с прохожими она не сворачивала — видно, привыкла к тому, что ее хозяину уступали дорогу. Прямо на Николая Ильича шел, о чем-то задумавшись, высокий мужчина в белой шляпе. Казалось, они вот-вот столкнутся. Собака остановилась и, оскалив зубы, зарычала. Рассеянный мужчина очнулся, торопливо снял шляпу и, низко поклонившись, что-то пробормотал.

Мы рассмеялись, и кто-то из нас проговорил:

— Наверно, с улицы Бассейной…

На углу, где надо было перейти улицу, собака остановилась и села: шел трамвай и две машины. Они прошли, и шум их стал затихать. Собака встала и, насторожив уши, как бы прислушиваясь, натянула поводок: путь свободен! Потом повела хозяина через улицу. Она не смотрела по сторонам и, наверно, только по слуху определяла, что путь безопасен.

Перешли улицу и столкнулись с новым препятствием: там белили дом, и тротуар был перегорожен двумя балками. Собака остановилась перед балкой и потянула хозяина левее, в обход по мостовой.

С деревянного помоста спрыгнул молодой штукатур в парусиновом переднике, закрапленном известковыми брызгами, и подошел к Николаю Ильичу. Он что-то сказал слепому, наверно, предложил провести. Но Малинин отрицательно качнул головой и, осторожно шагнув вперед, прощупал препятствие палкой. Да, собака не ошиблась.

Мы наблюдали из окна, как работает умная собака-поводырь, пока Малинин не скрылся за поворотом. Мой сосед по койке, Иван Рубцов, безногий артиллерист, восторженно сказал:

— И чего только человек не придумает, а?!

Щенку было всего два месяца, когда Боря Цветков принес его из клуба служебного собаководства. Длинный и костлявый, щенок показался неуклюжим и некрасивым. К тому же он часто беспричинно лаял, стаскивал со стола скатерть и не слушался окриков.