Последнее пристанище (СИ) - Соот' - Страница 5

Луи тихонько хмыкнул.

— Мой отец немало сделал, чтобы избавиться от этих безумных идей. Много раз он рассылал циркуляры с целью упорядочить высокие градусы и запретить степень рыцаря Кадош, поскольку он "фанатичен, нетерпим" и враждебен истинному масонству и "долгу перед государством и религией". Только полный глупец не понимает, что дело здесь не в магистре де Моле, память которого некоторые решили извлечь на свет.

Рафаэль поднес палец к губам, и в отблесках факелов Луи поймал на его лице улыбку.

— Я согласен с тобой, — сказал он, — но в том месте, куда мы идем, тебе лучше не произносить подобных слов и делать вид, что ты веришь во все, что тебе говорят. Так же, как делают другие люди вокруг тебя.

Луи молча кивнул. Они повернули в очередной раз и стали подниматься наверх. Остановившись перед небольшой дверью, Рафаэль постучал в нее с перерывами несколько раз. Дверь открылась, и оттуда хлынул поток света, от которого успели отвыкнуть глаза молодых людей.

Переступив порог, Рафаэль скинул плащ и повесил его на крючок у двери.

Они оказались в помещении, где кроме них уже было около двух десятков человек. Все — в белых кожаных фартуках каменщиков поверх обычных дворянских камзолов, а некоторые — в высоких шляпах, украшенных пером и изображением орла.

Само место походило на зал таверны — гости сидели за столами небольшими группками и говорили каждый о своем.

Рафаэль замер, выискивая кого-то глазами в толпе.

— Вон там… — выдохнул он и, проследив его взгляд Луи, так же заледенел. — Когда я вижу его, меня настигает такое чувство… Как будто я знаю его много лет. Как будто он пророс в меня. Как будто мы два дерева, растущих из одного корня.

Луи смотрел на юношу, на котором замер взгляд Рафаэля, и ему казалось, что он сам произносит эти безумные слова — настолько они отражали то, что ощутил в эти мгновения молодой граф.

Юноша в обычном суконном камзоле, с белыми брызжами шейного платка на груди, стоял вполоборота к ним. На нем не было парика, и волосы цвета расплавленной меди языками пламени разметались по плечам. Он был, наверное, того же возраста, что и они с Рафаэлем — но общая хрупкость и немного детские черты лица делали его несколько моложе на вид. Вздернутый носик покрывали легкие тени веснушек, лишь подчеркивавшие матовую белизну кожи, и Луи показалось, что он мог бы стоять так часами и просто смотреть на того, кто оказался перед ним. Он сам не заметил мгновения, когда рука его приподнялась в бессильной попытке коснуться молодого человека, который стоял настолько далеко, что вовсе их не замечал.

— Я не смею приблизиться к нему, — продолжал тем временем Рафаэль в унисон его собственным мыслям, — боюсь спугнуть. Я даже ни разу с ним не говорил. Мне кажется, как только он увидит меня — сразу растает, как дым. Ты скажешь, что это безумие, Луи — и я соглашусь с тобой. Да, я сошел с ума. Но ты видишь только его лицо. Если бы ты видел его глаза… Если бы ты слышал, как он пел…

Луи сглотнул.

— Теперь ты понимаешь, друг мой, почему я не могу смотреть на Софи? Она ничего не значит и никогда не будет значить для меня.

Не отрывая взгляда от юноши, Луи глухо ответил:

— Да.

* виды кофе по его приготовлению

ГЛАВА 4

В ту ночь, вернувшись с собрания Вольных Каменщиков, Луи с трудом смог уснуть.

Профиль юноши с рыжими, как пламя, волосами все не оставлял его, и дело здесь не ограничивалось только лишь его красотой — хотя очаровавший Рафаэля молодой человек, безусловно, был красив.

Луи чувствовал, что его тянет к этому незнакомцу, как тянутся руки к камину в жгучий мороз. Граф видел его всего раз — но Луи казалось, что он знал этого мальчика всегда. Назвать его мужчиной не поворачивался язык — слишком хрупок и невесом понравившийся Рафаэлю юноша был на вид.

Рафаэль…

Тот факт, что юношу первым увидел его двоюродный брат, не давал Луи покоя вдвойне. Да, он дал слово, и да, он до этого дня верил, что нет ничего крепче кровных уз — но в то же время внезапно для самого себя Луи начинал понимать, что Эрик каким-то образом угадал: и в самом деле есть чувства, которые одинаково пленяют и неопытного юнца, и старика.

Время уже близилось к рассвету, когда Луи наконец уснул. Костры горящего Парижа метались в его сознании, переплетаясь с огненными прядями волос юноши, даже имени которого Луи так и не узнал.

— Он поет в Опере… — только и сказал ему Рафаэль, — он талантлив, как Аполлон.

Аполлон Луи не интересовал. Он даже был бы согласен, чтобы мальчик не пел вообще — только бы Рафаэль забыл его навсегда.

Проснулся Луи невыспавшимся, но день начался своим чередом, и он постепенно успокаивался. Сад Лихтенштайнов и газеты, которые он обычно читал по утрам — все казалось ему каким-то серым в этот день. Луи чувствовал, что жизнь его не может остаться такой, какой была до сих пор — но причины этой перемены не понимал.

Он не удивился, когда после второго завтрака к нему подошла Софи — Луи давно этого ждал. Она оставалась единственной обитательницей дома, кто до сих пор, кажется, не до конца ему доверял.

Распорядившись принести кофе и устроившись в библиотеке напротив него, она спросила:

— Как ваши дела? Как вам нравится у нас?

В голосе молодой госпожи фон Лихтенштайн чувствовалась некоторая скованность, как будто она сама не до конца понимала, зачем пришла.

— Спасибо, мадам фон Лихтенштайн, все хорошо, — вежливо ответил Луи, не откладывая, впрочем, газеты, как будто она могла послужить ему защитой.

Кухарка принесла кофе, но Софи лишь кивнула ей, а чашку в руки не взяла.

Вместо этого она встала и прошлась по комнате, чтобы затем остановиться у окна.

Луи краем глаза пристально следил за ней, чувствуя, что собеседница напряжена, как натянутая стрела.

— Месье Луи… — сказала наконец она, — вчера мой супруг водил вас туда, где сам проводит вечера, ведь так?

Луи молчал, не зная, что именно имеет право ей сказать.

— Я знаю, что так, — продолжила она, — и я не намереваюсь спрашивать вас о политике, если он вдруг увлекся ею. Все эти революции, фронды и реформы приходят и уходят, а мир кругом нас тем временем слабо отличается от того, что был тысячу лет назад.

— Я бы все же поспорил с вами, — слова Софи отчего-то разозлили Луи — быть может потому, что мир, в котором он родился и рос, изменился всего за несколько десятков лет.

Софи глухо рассмеялась.

— Каждое лето война, — сказала она, — каждую зиму холода. Каждую ночь Рафаэля нет со мной, и каждый раз я боюсь, что он не вернется никогда. Да, время, в котором мы живем, куда более благополучно, чем те — давние — времена. Но что изменилось, если сменить эту изысканную мебель в стиле буф на простой деревянный топчан и сундук? Мы все так же мерзнем, каждый из нас все так же одинок, и души наши все так же тянутся к огню, не в силах его достать.

Луи поджал губы и какое-то время молчал.

— Боюсь, я вижу все это несколько не так, — сказал он.

— Не так? — Софи повернулась к нему и чуть приподняла брови. — А как? Удивите меня.

— Мы сами выбираем тот мир, в котором живем. Революция во Франции показала это как нельзя лучше. Вековые устои рухнули в один миг, поддавшись напору людей, которые верили в свои силы. Остальному миру предстоит выбирать — изменится он сам, или те же силы, столько лет томившиеся в оковах предрассудков и неверия в самих себя, разрушат его. Я предпочел бы первый вариант, потому что люблю тот мир, в котором мы живем. Но даже если вы присмотритесь к нему так, как смотрите вы… ваш взгляд будто бы направлен из глубины веков. Так вот, стоит вам присмотреться к нему — вы заметите, насколько высох и покрылся костяными наростами этот мир за прошедшие века. Когда первые графы и бароны только начинали служить первым князьям, это были люди полные благородства, военные вожди, которые кровью покупали свое право властвовать над людьми. Теперь же… Не обижайтесь, Софи, но ваш супруг, Рафаэль, ярчайший тому пример. Мы привыкли только есть и пить — и ничего не отдавать взамен. Все достается нам легко — и мы уверены, что имеем право на все. А мечи наши ржавеют в ножнах над каминами в замках наших дедов. Что ж, придут те, кто умеет их держать и уничтожать нас.