Отшельник (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 45

– Драка.

– Ты дрался в детстве?

Усмехнулась и все же потрогала шрам снова, погладила, а я сильнее сжал ее тонкую талию.

– Приходилось иногда.

– И ты всегда побеждал.

– Почему ты так решила?

– Не знаю, мне кажется, ты очень сильный.

Сдавила мои плечи и широко распахнула глаза.

– Под твоей кожей словно гранит.

А я кончиками пальцев прошелся по ее позвоночнику, заставив выпрямить спину, и невольно опустил взгляд на вырез платья, повел вдоль меха тыльной стороной ладони, глядя, как под материей напряглись ее соски.

– А твоя – шелк, – севшим голосом и втянул носом запах ее волос. О даа, мне хорошо. Мне так хорошо, что у меня вспотела спина и пульсирует каждая вена на теле. – Ты везде очень шелковая, а где-то очень горячая. Ты сейчас горячая, Надя? Когда я вот так трогаю тебя, – вверх и вниз по косточкам позвоночника, не спуская взгляда с ее груди. До боли захотелось наклониться и прикусить сосок через материю.

Ее щеки вспыхнули, а меня прострелило в паху и заныли яйца от нахлынувшего возбуждения. Настолько едкого, что невольно стиснул ее талию сильнее.

– Я могу позвонить маме? Я несколько дней не звонила.

 Кивнул, продолжая вдыхать запах ее волос.

– Я выйду на веранду и сейчас вернусь.

Хотел сказать, что пойду с ней, но тут подошел Марк вместе с Шумиловым и Неверовым. Вот это охренеть сюрприз. Значит, его неумеха дочка таки замолвила словечко ради своего неудачника мужа… Отлично. Проводил Надю взглядом и пожал руку Неверову. Я видел ее через стеклянные двери, она тоже оборачивалась в зал и… и смотрела на меня, потирая голые плечи руками.

Это был тот самый момент, когда я понял, что меня реально ни черта не волнует сейчас кроме нее. Потому что на этой долбаной веранде холодно. Оставил недоумевающего Неверова, Шумилова и Марка, который так и не договорил свою заранее заготовленную речь насчет сотрудничества и слияния двух дочерних предприятий в Европе и продажи земель, принадлежавших Неверову.  Я шел к веранде, и у меня появлялось какое-то странное чувство, словно все здесь сейчас не настоящее, а пластмассовое, и только эта девушка с длинными локонами и раскрасневшимися щеками из плоти и крови. Я быстро подошел к ней, снимая на ходу пиджак, и закутал в него ее обнаженные плечи, обнимая сзади, и в этот момент она отключила звонок.

– Ну как там мама?

Развернул ее к себе, всматриваясь в кристально чистую голубизну, настолько пронзительную, что у меня от восхищения сводит скулы.

– Все хорошо.

– Хорошо?

– Да. Их завтра выписывают.

Она говорит, а я смотрю на ее лицо, и мне кажется, что оно покрывается трещинами, кожа откалывается кусками, отпадает, и под ней восковое лицо куклы. Ее улыбка осыпается шелухой, а там… там нет никакой улыбки, там презрительно скривленные губы. Она мне солгала. Ее брата не могли выписать, ему вчера стало хуже, и их должны были перевести обратно в интенсивную терапию. Я медленно взял у нее сотовый и положил в карман.

– Иди в дом, Надя.

И небо ее глаз стало по осеннему темно-серым, бесцветным. Ушла, оглядываясь на меня. А я открыл сотовый. Последний звонок, и правда, сделан на телефон ее матери, но разговор не продлился и минуты. Она говорила не с матерью, а с кем-то другим. Я набрал Антона.

– Ты проверил мой второй аппарат? Кто из домашних с него звонил и куда? Прослушку восстановил?

– Да. Проверил. Хотел дождаться вашего возвращения.

– И кто с него звонил?

Я снова холодел изнутри. Как когда-то, когда понимал, что ни одна тварь за моим праздничным столом не пришла сюда потому, что искренне этого хотела.

– Ваша гостья.

– Кому?

Оказывается, становиться самим собой не так уж плохо, а привычно и приятно чувствовать, как по венам течет яд и отравляет внутри жаждой причинять боль.

– Ларисе. Она обещала помочь вашей гостье сбежать из дома на машине, которая возит прислугу.

– Когда?

– Сегодня после пересменки. Весьма занятный план, я бы сказал. Скорее всего, у них бы все получилось. Если бы вы не заметили, что ваш второй смартфон использовали.

– Кто замешан из наших?

– Горничная и охранник на воротах, который проверяет машину и документы.

– Все записи разговоров пришли мне сейчас на электронную почту. Включая запись последних звонков с этого номера тоже.

Посмотрел на нее через стекло и бросил сотовый на пол, наступил на него каблуком туфли и с наслаждением раздавил, продолжая смотреть на эту лживую суку, которой удалось из меня сделать жалкого лоха, решившего, что у него все может быть, как и у других… с ней может быть. Не может. Она такая же пластмассовая, как и все, кто меня окружают. Только ее будет намного вкуснее ломать, чем всех остальных. Безжалостно, с наслаждением разрывать ее тело и превращать в грязь. А точнее, обнажать ту грязь, которую она прятала под своим фальшивым белым цветом чистоты, под тонким слоем фарфора. Я увижу ее настоящую. Вышел с веранды и направился к ней, чтобы взять под локоть и тихо сказать на ухо:

– Бал окончен, карета вот-вот превратится в тыкву.

– Что?

– Мы уезжаем.

– Домой?

Ее глаза заблестели надеждой.

– Конечно, домой. Я буду тебя трахать на моей огромной постели всю ночь напролет. Отметим выписку твоего брата из больницы твоим первым взносом по договору.

И испытать почти оргазм, когда ее глаза округлились и вся краска отхлынула от лица. Вот теперь оно настоящее, это лицо, без ее гребаной, лживой улыбки.

ГЛАВА 22

Когда клянёшься мне, что вся ты сплошь

Служить достойна правды образцом,

Я верю, хоть и вижу, как ты лжёшь,

Вообразив меня слепым юнцом.

© Уильям Шекспир

Я тащил ее по лестнице за шиворот и волосы на затылке. Её роскошные сводящие меня с ума волосы, от блеска которых у меня пальцы сводило в желании их ласкать, но драть их мне тоже нравилось. К ней вообще прикасаться по-разному нравилось, и у нее был выбор – КАК. Она его сделала сама. Не обращая внимание на то, что она бьется и ломает каблуки о ступени и ногти о перила, я волок ее за собой вверх к спальням. Она для меня в этот момент обесчеловечилась. Я не чувствовал в ней ту девочку, которая приводила меня в восторг все эти дни, умиляла и заставляла с ума сходить от неизвестных мне щемящих душу эмоций, заставила почувствовать, что у меня есть душа. И вот эта самая душа никуда не делась, она жаждала получить себе все, она жаждала впитать в себя каждый ее рваный вздох и крик агонии. Потому что Надя заставила меня верить, опять, черт ее раздери, верить в то, чего нет. Сыграла для меня настолько талантливо, что я размяк и готов был сам опуститься перед ней на колени. Я думал, что боль это уже давно не про чудовище, которое родилось из разочарований и чужой жестокости. Но девочка с солнечными волосами доказала, что ни хрена я не чудовище, я червь, которого легко раздавить, едва он сбросит скорлупу, которая так похожа на шкуру зверя. Это говорил мой отец.

Склизкотелым бесхребетным быть не хотелось, им я уже был. А вот монстра больше ни черта не сдерживало, он подрал доверчивого лошка и оскалился, обнажив сверкающие и блестящие от голодной слюны клыки. Как в свое время сожрал и того, кто назвал его червем. Она что-то кричала, а мне было насрать, я ее не слышал, не хотел слышать. Я хотел получить свое, то, что ждал и желал так долго. Втянул в одну из комнат, плевать в какую, удерживая на вытянутой руке все так же за волосы, закрыл на ключ и зашвырнул его к дьяволу куда-то под шкафы, и впечатал ее в дверь, коленом раздвинув ноги, резко вошел в нее пальцем, разрывая толчком кружево трусов, и зашипел, как же там, в ней, сухо и узко, намного уже чем, когда я ее возбуждал и ласкал, и довольно заурчал, когда в ее глазах заблестели слезы.