Машина ужаса
(Фантастические произведения) - Орловский Владимир - Страница 45

Но Эйтель уже заметил, что отец его не слушает, и в голосе его прорвались нотки раздражения.

Флиднер усилием воли оторвался от овладевших им образов и вслушался в слова сына.

— Я знаю, что твоя работа очень важная, что она даст Германии новую силу. И, разумеется, она должна остаться тайной. Но мне интересны не детали, тем более что они мне, конечно, и недоступны, а общая идея, основной принцип, о которых, я думаю, ты можешь рассказать. А то ведь я знаю об этом меньше, чем любой фендрик в нашем полку.

Это была правда. Флиднер не любил делиться в семье идеями, касающимися его работы. Отчасти вследствие природной скрытности и склонности к одинокому размышлению, отчасти по какому-то смутному чувству, близкому к суеверному предчувствию. Да, впрочем, вопрос никогда и не ставился так прямо. Семья всегда немного побаивалась его. И вот перед ним сидит этот белокурый юноша и предъявляет какие-то права. Ну, разумеется, ведь он его сын, и старик во многом угадывал в нем самого себя, и это мирило с ним тайного советника Флиднера. Спокойная улыбка снова появилась на лице профессора:

— Да, пожалуй, пора тебе кое-что узнать о моей работе.

— Только ты не станешь мучить меня какими-нибудь сложными выводами или трехэтажными формулами, — с гримасой комического ужаса сказал Эйтель: — а будешь говорить простым человеческим языком?

— Не беспокойся, я ведь знаю, что ты всегда воевал с формулами, — улыбнулся отец и задумался на несколько минут.

— Ты представляешь себе, — заговорил он, наконец, медленно и неторопливо, как всегда, — что главная задача человека на земле — это борьба за энергию, которую он черпает из природы в самых разнообразных видах?

Эйтель кивнул головой.

— Каждое новое взрывчатое вещество, каждая вновь сконструированная машина, каждый открытый пласт каменного угля и нефти, — это новый, более удобный или целесообразный способ и возможность выкачивать из мира энергию, которая движет наши поезда и пароходы, работает на фабриках и заводах, носит по воздуху наши аэропланы, бросает за десятки и сотни километров наши снаряды…

— Да, да, она нам нужна для наших орудий, — прервал Эйтель, — для наших броненосцев…

— Которых у нас нет, — с горечью остановил его отец, качая головой.

— Они будут, или иначе не стоит жить.

— Они будут, — подтвердил как эхо, Флиднер, — и для этого мы работаем. А для них нужна энергия. Но каменный уголь на земле постепенно иссякает, нефть тоже; водопады и сила рек не смогут дать скоро той массы энергии, которую поглощает человек. А, главное, все эти виды энергии связаны с тяжелыми, громоздкими массами вещества и не везде имеются под рукой. Между тем, энергия рассыпана повсюду вокруг нас в неисчислимых количествах.

— Где же? — с недоумением спросил молодой человек, оглядываясь, точно ожидая увидеть что-то в тишине угрюмой комнаты.

— Везде, — ответил широким жестом профессор, — начиная воздухом, которым мы дышим, и кончая пылью под нашими ногами. Знаешь ли ты, что такое атомы?

— Гм, во всяком случае что-то очень маленькое, — улыбнулся Эйтель.

— Вот именно, — засмеялся Флиднер. — Это те мельчайшие кирпичики, из которых складываются все тела вселенной. И самое важное то, что эти частички вещества образованы из электрических зарядов, связанных с огромными количествами энергии. Они похожи в этом отношении на туго свернутые пружины или заряды взрывчатых веществ, которые таят в себе неисчерпаемые запасы силы. В сущности все, что мы видим под нами, над нами, вокруг нас, в нас самих, — это колоссальные склады энергии. Надо только найти ключ, который открыл бы эти сокровища, позволил бы ими распоряжаться по нашему усмотрению.

— Это та самая энергия, которую дает радий, не правда ли? — прервал Эйтель.

— Совершенно верно. Энергия радия того же происхождения; его атомы как бы взрываются сами собой и выделяют заключенную в них силу. Но, во-первых, это происходит чрезвычайно медленно, так что энергия получается ничтожными дозами, и ускорить процесс мы пока не в состоянии. А главное — запасы радия и родственных ему веществ на земле ничтожно малы.

— Тогда в чем же дело?

— В том, чтобы заставить распасться — взорваться атомы других веществ, имеющихся у нас под руками в любых количествах: кислорода, которым мы дышим, особенно азота, который с ним смешан, меди, железа, цинка, — словом, любого вещества.

— И это возможно?

— Разумеется. Многое уже было сделано в этом направлении до меня. Резерфорду удалось разрушить атомы азота; затем последовала очередь алюминия, хлора и некоторых других легких элементов. Из них удалось выбить их составные части — ядра атомов водорода, так называемые протоны…

— Значит, задача уже решена?

— Далеко нет. Во-первых, таким образом разрушалась лишь ничтожная часть атомов; а во-вторых, они распадались далеко не целиком, — от них отбивались только маленькие осколки, так что и энергия освобождалась в неизмеримо малом количестве. Практически эти попытки ничего не давали. Они являлись только первыми шагами.

— А если бы удалось разрушить их до конца?

— То получился бы результат, на первый взгляд просто невероятный; приблизительно можно подсчитать, что если бы суметь освободить сразу и использовать лишь часть энергии, заключающейся внутри атомов одного грамма радия, именно ту часть, которую он излучает постепенно во время самопроизвольного распада, то ее хватало бы на то, чтобы в течение суток производить работу паровоза, везущего поезд весом в 300–400 тонн.

— Как ты сказал? Один грамм — и суточная работа паровоза? — Эйтель даже привстал от изумления.

— Вот именно. И повторяю: это сравнительно небольшая доля всей энергии, сосредоточенной внутри атомов материи. Ты понимаешь, какие неисчислимые богатства мы попираем ногами, и что было бы, если бы мы сумели извлечь эти колоссальные дремлющие силы не только из радия, но и из любого вещества, из любого камня, валяющегося на улице, из пыли под нашими ногами, из обломков ржавого железа, из лужи грязной воды, — откуда хочешь! Мы затопили бы мир потоками энергии, за которую борется и из-за которой страдает человек, мы освободили бы его от необходимости нести проклятие труда, мы наводнили бы землю легкими и могучими машинами, которые сделали бы жизнь светлой и радостной, мы…

— Мы напитали бы этой силой, прежде всего, наши орудия и наши броненосцы, наши аэропланы и наши танки, — прервал отца Эйтель, стоя во весь рост посреди комнаты, с блестящими глазами, угрожающе простирая руки со сжатыми кулаками куда- то в пространство, будто всей вселенной.

— Конечно, это прежде всего, — снова эхом отозвался Флиднер, — иначе быть не может. Это не обойдется без потрясений, страшных катаклизмов, но теперь Германия выйдет из них победительницей, вооруженная силой, которую мы ей дадим, и…

— И через кровь и трупы на аркане потащит человечество в землю обетованную? — раздался в дверях скорбный, вздрагивающий голос.

Собеседники смолкли, и наступила тягостная пауза. Флиднер нахмурился и смотрел исподлобья на стоящую у порога девушку. Эйтель презрительно фыркнул и начал насвистывать какой-то пошленький мотивчик, затем уселся в кресло, закинув ногу за ногу, и демонстративно рассматривал в упор сестру далеко не дружелюбным взглядом.

— Я, кажется, вам помешала, — сказала девушка, подходя к Флиднеру. — Доброго утра, отец. Я стучала к вам два раза, но вы так увлеклись разговором, что ничего не слышали. Здравствуй, Эйтель.

Профессор холодно подставил щеку дочери для поцелуя и почувствовал, как его охватывает глухое раздражение и недоумение, которое он испытывал за последнее время очень часто в ее присутствии. Эйтель в ответ пробурчал что-то невнятное, так что трудно было понять, приветствие ли это или протест.

— Вы говорили о войне, — это то, о чем я никогда не могу слушать равнодушно, — словно оправдываясь, заговорила девушка, невольно морщась от табачного дыма, щекотавшего горло.

Собеседники по-прежнему молчали, и Эйтель громко отбивал пальцами на доске стола воинственный марш. Флиднеру было не по себе, но он решительно не знал, что сказать.