Мы, монстры. Книга 1. Башня (СИ) - Вернер Тим - Страница 40

— У них есть огонь, — напоминала Сорэн. — Что им твои тени и кошмары? Даже вночи огонь выжжет — и тьму, и твоих детей. Хочешь, я прикажу своим людям зажечь костры?

Д’хал громом гремел — злился, стоило им с Лаэфом завести спор. И предупреждал: развяжете войну — уничтожу всех, и людей ваших, и вас самих. Глупцами называл. И снова Сорэн злилась, что они с Лаэфом оказываются в чем-то рядом. Даже в криках отца.

“Сам глупец, — думала Сорэн, — годами сидит на вершине Гъярнору, вдаль смотрит. Тоскует по Кхаоли вместо того, чтоб делать что-то. Хоть что-нибудь”. И однажды тот будто услышал, прочел ее мысли. И проявил свое безумие в полной мере. Излил бесконечную тоску по Кхаоли — будто продолжал спорить с ней, доказывать, что способен сотворить еще одно существо, а потом — еще одно. О людях забыл, принялся снова рожать детей — младших богов.

И с каждым разом получалось все хуже.

Пока не получился наконец Ух’эр.

***

Старшим из младших стал угрюмый Заррэт. Огромный, будто Д’хал решил, что размерами исправит другие недочеты. В остальном — один сплошной недочет. Не блистал ни умом, ни красотой, ни грацией. Да и разговаривать поначалу будто не умел. С оружием носился. С палками сначала, камнями, топорами да копьями, а потом начал свои ковать. Мечи, тесаки, шпаги. И тоже с людьми сдружился. Этому наглости хватило даже темнотой не прикрываться. Нет, прямо так, средь бела дня спускался в их муравейники, приносил оружие, ‍звал с собой. И за ним шли.

А самых сильных он забрал с собой ‍и перековал в кузне на свой лад.

Так родилось гномье племя.

А люди стали поклоняться ему, как богу. И если шли друг на друга войной, обе стороны будто забывали о существовании Сорэн — все молитвы возносились ему, богу войны Заррэту. И кровавые жертвы приносились тоже — ему. Было обидно: ему живительная теплая кровь, ей — в лучшем случае вино. А то и вовсе просто чучело соломенное сжигали.

Сорэн злилась.

Бросала ему иногда, в редкие дни, когда тот был не в кузне:

— Бог, тоже мне. Мои люди в тебя верят, лишь когда им надо. Все остальное время — я у них главная. И не смей приводить к ним своих замшелых гномов из пещер. Перебьют.

— Чем? — мрачно спрашивал тот. И волком глядел исподлобья. Оружием-то он заведовал.

— Голыми руками, если будет нужно, — огрызалась она, и снова злилась. Почему отцу не создать таких же, как она? Чистых, честных, красивых? Зачем перекручивать всех каждый раз? Они же и ее портят: один врать научил, второй — рычать по-волчьи.

А Д’хал и дальше не унимался.

***

Второй из младших создал Тэхэ. Чудище рогатое. Той, конечно, хватило ума не лезть на их земли — она в леса подалась. Не в Иные, не в запретные, естественно. Детей Д’хал первым делом учил, что туда вход воспрещен, в святилище его мертвой воздушной жены. Но лесов вокруг было полно — и разрешенные Тэхэ взяла под свое крыло. И там веселилась-плескалась в ручьях, миловалась с ланями да медведями, и никто ей нужен не был.

Одной было хорошо, рогатой.

Но и к ней люди пошли. Как на охоту выходят — сразу ей молитву принесу‍т. Олененка зарежут — ей несколько капель крови в землю.

“И эт‍ой — кровь, — думала Сорэн, — ничего не делает для этих муравьев, дела с ними иметь не хочет, а те все равно рады стараться. Им как будто все равно, кому молиться, лишь бы молиться”.

Заглядывала иногда к ней в леса, спрашивала, будто невзначай:

— Если случится беда с тобой, чем питаться будешь? Кто в тебя верит? Разве звери твои помогут, случись что? Они забудут тебя назавтра. Пойдем со мной, покажу, как надо быть богиней.

Сорэн и правда хотела помочь, научить. У нее-то самой матери не было, женщины не было рядом, ни сестры, ни подруги. Она хотела помочь, потому что знала, как это — быть одной в смеющемся воздухе, когда вокруг лишь безумные тени да змеи. Но Тэхэ бросала косой взгляд, и огромные медведи, и рогатые лоси, и лисы с волками выходили Сорэн наперерез. А когда разбредались — Тэхэ уже не было видно. И лишь смеялась пением птиц да звоном ручья. А Сорэн ох как ненавидела бесплотные смешки рядом.

И просила:

— Остановись, великий Д’хал. Отдохни! Ты же создаешь чудовищ!

Но еще двое явились миру прежде, чем Д’хал внял ее гласу. Или просто внимательно Ух’эра, последнего, самого поломанного, рассмотрел.

***

Последние двое, Эйра и Ух’эр. Совсем дети. Рождены были детьми, потом, конечно, выросли, но так детьми и остались. Плохими детьми.

Эйра-Любовь — та глупой получилась. Днями сидела на ветвях, яблоки ела, сдувала рыжие пряди с глаз, ногами болтала, пела песни. В гости бегала ко всем по очереди. И даже как будто — Сорэн точно не знала — Лаэф ее в свои пещеры поначалу пускал. Что ему ребенок сделает — так, наверное, думал. Сорэн сказала бы “глупец”, но и сама такой была. Нашла наконец, кому быть матерью. Научила всему. И лишь потом узнала, что у хитрой маленькой дряни и Тэхэ в матерях числится. И Заррэт в отцах. И у Д’хала она на плечах катается, стоит ей лишь попросить.

А уж люди — те вовсе как с цепи сорвались: и дары ей, и молитвы, и песни, и танцы, и слезы. А слезы — жертва ничем не хуже крови. Честнее даже.

— Что смотришь? — спрашивала ее Эйра, прищурившись и вгрызаясь в очередное яблоко. — Тоже хочешь? На!

И великодушно протягивала ей яблоко. Но щурилась так хитро, что было ясно: прекрасно она знает, чего Сорэн хочет. Такой же любви, как получает отовсюду сама Любовь. Ведь Сорэн заслужила, куда больше заслужила, чем эта глупая смешливая девка. И не ребенок уже, выросла, а все так же ногами болтает. Лишь во взгляде видно: уже все понимает. И ни за что не отдаст Сорэн то, что по праву считает своим.

Еще и в отца пошла — тоже все кого-то создать порывалась.

— Уймись, глупая, — просила ее Сорэн. — Мало тебе того, что Д’хал насоздавал? Вон на Ух’эра посмотри! Безумный, кривой, мелкий, поганый! И туда же — он, видите ли, бог! А сил — только всякую падаль на дорогах подбирать да Лаэфу подпевать! Один кривой другого нашел! Бог смерти, тоже мне!

***

Ух’эр, властелин Смерти и Снов, лишь смеялся в ответ. Он часто смеялся невпопад. И каждый раз Сорэн от его смеха передергивало: Эйра пошла в Д’хала, а Ух’эру отец отдал смех Кхаоли. Прятал его где-то, в волшебном сундуке, в леднике на самой вершине. Над ним и сидел вечность. И кто его надоумил отдать самый дорогой ему смех самому отвратительному из своих детищ? Наверное, чтоб тому было не так обидно.

Но можно было не отдавать. Ух’эру обидно не было никогда. Он был безумцем и просто смеялся.

***

А Эйра вообще чудовище породила.

Глава 27. Пара кварталов

Нивен остановился перед последним поворотом, подождал, пока Шаайенн догонит. Тот с каждым шагом двигался все медленнее, и это злило. Зато молчал. Устал все-таки. И все заметнее хромал. Может, еще и от того, что обувь наверняка промокла насквозь — его сапоги не были приспособлены к передвижению по щиколотку в воде.

Нивен глянул под ноги — вода шла сплошным бурлящим потоком, и с каждым шагом лаз сужался, а ее становилось все больше. Это хорошо — значит, на улице не просто дождь — ливень. Под ливнем‍ гораздо проще выйти незамеченным. Если, конечно, его не ждут‍ еще и на выходе. Но глупо ведь ставить толпу убийц у канализации на Городской площади. К тому же отсюда есть выходы по всему Нат-Каду, и Бордрер ожидает его появления где угодно, но не на белом мраморе, не в центре города.

Нивен не то существо, которое может незаметно выползти из канализации на белый мрамор. Но сейчас — ливень. Ты рассчитывал на такие погодные условия, Бордрер?

— Если... — выдохнул подошедший сзади Шаайенн, — мы снова… повернем назад… Я останусь… здесь жить.

Дышал он тяжело, будто пытался отдышаться, будто весь этот путь пробежал, а не брел со скоростью сонного зогра.

— Это угроза? — спросил Нивен, не оборачиваясь. Оборачиваться было трудно — лаз был слишком узким, и в нем приходилось пригибаться. — Я не расстроюсь, если останешься.