Тайны Англии - Черняк Ефим Борисович - Страница 57

Читатель, вероятно, не забыл еще отца Джона Джерарда, из рук которого заговорщики приняли причастие после того, как связали себя клятвой верности, и который будто бы не знал о присяге, данной в соседней комнате. Позднее этот иезуит бежал из Англии и в 1606 году составил подробный, хотя далекий от правдивости, рассказ о «пороховом заговоре». Спустя более чем два с половиной столетия другой иезуит, Джон Моррис, издал в Англии рассказ отца Джерарда. А в 1897 году другой Джон Джерард, также член «Общества Иисуса», занялся уже полным опровержением традиционной истории о Кетсби, Гае Фоксе и их сообщниках. Ему ответил наиболее видный либеральный историк Самуэль Гардинер, защищавший традиционную версию. Авторитет Гардинера был настолько велик, что многочисленные возражения, которые продолжал обильно публиковать отец Джерард, уже мало кто читал и еще меньше было таких, кто им верил. Однако иезуитское зерно все же упало на благодатную почву. Шел XX век с его бурными революционными событиями. Росла реакционность английской буржуазии и ее стремление объединиться с любыми союзниками из лагеря церковной реакции. Неудивительно, что иезуитская версия встречала все более благосклонное отношение. И действительно, вплоть до нашего времени продолжают появляться книги, которые настойчиво пытаются убедить читателя в правдивости «иезуитской» версии «порохового заговора».

Конечно, иезуиты не были бы сами собой, если бы их рассказ состоял из одной, легко разоблачаемой неправды. Напротив, как мы увидим, в нем было немало того, на что упорно закрывали глаза сторонники традиционной истории заговора. Иезуиты били по самому слабому месту своих противников — попытке в той или иной степени приукрасить облик тогдашних правителей Англии и, прежде всего, Роберта Сесила, нежеланию признать, в какой мере развитию заговора содействовали агенты-провокаторы, в какой степени этот заговор был в прямых интересах всесильного министра, искавшего предлог для восстановления в полной силе елизаветинского законодательства против католиков.

Однако защитники иезуитов утверждали нечто большее: весь «пороховой заговор» был изобретен Робертом Сесилом, и иезуиты, чистые, как невинные младенцы, узнали о планах Кетсби лишь на самой последней его стадии, в душе ужасались неслыханному делу, но не могли ничего поделать — их уста смыкала тайна исповеди. Чтобы разобраться во всем этом, вернемся к уже известным нам событиям.

Нет слов, многое в них остается непонятным. Например, самый подкоп, который вели конспираторы из Винегр-хауза. По версии, исходившей от правительства, оно получило сведения о нем только из уст арестованных заговорщиков, намного позже ознакомления с письмом Мон-тигля и начатых розысков. Правдоподобно ли, чтобы во время этих розысков не был бы обнаружен далеко продвинутый подкоп из близлежащего дома, который принадлежал заведомому участнику «порохового заговора» Томасу Перси? Не была ли вызвана правительственная версия необходимостью уверять, что следы проделанной работы были тщательно уничтожены заговорщиками, и тем самым создать приемлемое объяснение того факта, что никто не видел самого подкопа?

Но это еще не все. Вспомните, какая гора земли возникает, когда роют даже не очень глубокую яму. Куда же девалась земля, вырытая во время подкопа? Малоправдоподобно, чтобы такое количество земли можно было разбросать в прилегающем к дому крохотном садике, не возбуждая любопытства соседей и прохожих на столь многолюдном месте, как площадь перед парламентом. Ведь совсем рядом находились другие дома парламентских служащих. Мало спасает и довод, выдвинутый С. Гардинером, что землю, вероятно, выбрасывали в неподалеку протекавшую Темзу.

Еще более таинственным в истории «порохового заговора» является вопрос о самом порохе. Как язвительно писал второй отец Джерард, «сразу же после обнаружения пороха правительством обнаруженный порох исчезает из истории». При расследовании заговора тщательно изучались всякие, иногда совсем ничтожные мелочи, а такой важнейший вопрос остался — вряд ли случайно — совсем в тени. Для взрыва требовалось много пороха. А порох с 1601 года был государственной монополией, хранился под строгим контролем в Тауэре. Расходованием пороха ведали близкий друг Сесила граф Девоншир, а также его заместители Кэрью и Брукнер. Когда впоследствии возникла нужда в связи с финансовыми расчетами проверить расход пороха, это было разрешено сделать за годы с 1578-го по 1604-й. Иначе говоря, расследование было оборвано как раз на годе «порохового заговора». Бумаги о расходе пороха за этот год позднее оказались и вовсе затеряны.

Еще одна деталь. В первых правительственных отчетах упоминалось о внутренней двери, ключ от которой находился в руках правительства и через которую можно было проникнуть в подвал, где лежал порох. Именно через эту дверь, согласно первому отчету, сэр Томас Нивет «случайно» зашел в подвал и там встретил Фокса. В последующем отчете дверь исчезла — она мало согласовывалась с утверждением, что правительство ещё ничего не знало о заговоре. Взамен появился визит лорд-камергера. В результате противоречащих друг другу известий сообщалось, что Фокса арестовали в подвале, или на улице около подвала, или даже в его собственной квартире.

Но пойдем дальше. Большая часть того, что было известно о заговоре, основывалась на напечатанном вскоре после его раскрытия официальном правительственном отчете. Что он лжет во многих существенных вопросах — не может быть сомнения. Спорить можно лишь, в каких вопросах и в какой степени отчет искажает истину. Однако на чем основывается сам отчет? Прежде всего на показаниях арестованных, в большинстве случаев данных под пыткой или под угрозой пытки (официально пытке был подвергнут только Гай Фокс, но в переписке Сесила обнаружены доказательства, что пытали и других обвиняемых). Ученые внимательно исследовали протоколы допросов и убедились в том, что верховный судья Кок нередко сам своей рукой «исправлял» показания, вычеркивая казавшиеся почему-либо «неудобными» места и вставляя нужные ему фразы. В большинстве случаев причины этих подчисток и вставок довольно прозрачны, но в ряде немаловажных мест мотивы Кока остаются загадочными, что еще более окутывает туманом неясности уверток и лжи сохранившиеся протоколы допросов.

Но и это ещё не все. Самое существенное об истории заговора и о планах заговорщиков стало известно из исповеди, написанной в тюрьме Томасом Винтером, единственным еще остававшимся в живых руководителем «порохового заговора». А это — документ, вокруг которого сгущается тень подозрений. Но чтобы рассказать о них, нам придется на время отвлечься далеко в сторону.

Читатель, вероятно, не забыл Томаса Фелиппеса, сыгравшего столь большую роль в заговоре Бабингтона и процессе Марии Стюарт, низкорослого уродца с тронутым оспой лицом и близоруким взглядом? Того самого опытного шифровальщика и подделывателя писем на различных языках, которого столь ценил Уолсингем? Правда, Сесил счел возможным перевести старого шпиона на пенсию. Отлично понимавший, в чем дело, Фелиппес написал верноподданническое письмо Якову I, уверяя, что он, маленький человек, не имел никакого отношения к казни матери его величества. Он, Фелиппес, просто занимался расшифровкой писем по приказу начальства. Однако, хотя короля менее всего можно было обвинить в чрезмерной привязанности к памяти матери, все же он любил соблюдать внешние приличия, и петиция Фелиппеса осталась без ответа.

Между тем отставной шпион, занимая выгодную должность в управлении Лондонского порта, не терял надежды завоевать признательность Сесила и снова оказаться у него на службе. Внимательно приглядываясь к приезжающим и уезжающим пассажирам, Фелиппес наметанным взглядом нащупал, вернее, натренированным чутьем профессионального шпиона учуял назревающий заговор. А попав на след, он уже не мог остановиться и решил произвести розыск на собственный страх и риск.

С этой целью Фелиппес надумал завязать тайную переписку с признанным руководителем эмигрантов и многолетним организатором заговоров Хью Оуэном в Брюсселе. Переписка оказалась односторонней, так как не менее опытный интриган Оуэн заподозрил подвох в письмах, приходивших от некоего «Винсента» (так подписывал свои послания Фелиппес). Однако такое препятствие, конечно, не могло остановить старого подделывателя писем, который великодушно взял на себя сочинение и ответных посланий Оуэна, фигурировавшего под именем «Бенсон».