Тайны Англии - Черняк Ефим Борисович - Страница 26

«Государыня, не беспокойтесь. Мы, собравшиеся здесь, главные представители вашего дворянства и государственного совета, найдем средство избавить ваше величество от него (Дарнлея. — Е. Ч.) без ущерба для вашего сына».

Мария заявила, что она не желает совершения ничего, способного запятнать ее честь и совесть. «Государыня, — ответил Мейтленд, — предоставьте это дело нам, и ваша милость узрит лишь только благо, одобренное парламентом».

О конференции в Крейгмиллере мы знаем от нескольких ее участников, включая и Марию Стюарт. Их свидетельства сходятся по крайней мере в том, что лорды договорились с королевой (или по крайней мере договаривались) о ее разводе с Дарнлеем. Однако добиться развода было непростым делом. А пока Дарнлей оставался мужем королевы, покушение на него было бы, в отличие от убийства какого-то Риччио, государственной изменой, за которую можно было бы притянуть к ответственности, если не сразу, то позднее, при удобном случае. Короче говоря, если бы развод оказался неудобоисполнимым, от Дарнлея следовало избавиться таким способом, чтобы это не выглядело убийством; иначе риск становился слишком большим.

24 декабря 1566 года было официально объявлено о прошении убийц Риччио. Можно, конечно, рассматривать это как плату сообщникам по новому заговору. Однако допустимо и другое, более простое объяснение — за виновных лордов, являвшихся наиболее активными лидерами протестантской партии, ходатайствовало правительство Елизаветы. Даже французская дипломатия присоединилась к этой просьбе, и отказать было трудно. Вместе с тем этим актом прошения в Шотландию возвращались люди, остро ненавидевшие Дарнлея за его предательство, которое тогда похоронило их политические планы и заставило удалиться в изгнание. Несомненно, что часть из вернувшихся сразу примкнула к заговору. К ним принадлежал влиятельный граф Мортон, впоследствии многие годы являвшийся регентом Шотландии. В написанной Мортоном накануне казни в 1581 году «Исповеди», в которой ему, вероятно, не имело смысла скрывать истину, он признавал, что знал о заговоре, хотя не участвовал в нем, одновременно отмечая, что активным заговорщиком был его родич Арчибальд Дуглас. В свою очередь, Дуглас в 1583 году в письме к Марии Стюарт вспоминал, что 18-го и 19 января 1567 года Мортона, возвращавшегося из Англии, встретили Босвел и Мейтленд (о самом факте этой встречи сообщал 23 января английский представитель Уильям Друро в своем донесении Сесилу). По словам Дугласа, Босвел и Мейтленд предложили Мортону участвовать в убийстве, но тот поставил условием получение письменного приказа королевы. Из письма Дугласа явно следует, что, по его мнению, Марии было известно о подготовлявшемся покушении.

Все же если причины, побудившие Марию к амнистии убийц Риччио, допускают различное толкование, то этого нельзя сказать о некоторых других ее действиях. В течение всего времени после вступления в брак с Дарнлеем Мария не скрывала своей враждебности к протестантской церкви (в отношении которой ранее, как уже отмечалось, королева придерживалась сдержанно благоприятной позиции). В октябре же 1566 года происходит новый поворот. Издается королевский указ, направленный на увеличение доходов протестантского духовенства. Оно наделяется различными дарами, в том числе денежным подарком в 10 тыс. фунтов стерлингов. Трудно объяснить все это иначе, как стремлением заручиться поддержкой такой влиятельной силы, как протестантская церковь, в предстоящем политическом кризисе, который, по мнению королевы, должен был вскоре начаться. Правда, она не обязательно могла думать только о кризисе в результате убийства мужа и особенно последующего брака с Босвелом. Политические потрясения могли казаться ей вероятными и по другим причинам — мало ли их было в это бурное время в привыкшей к усобицам Шотландии?

Однако вряд ли можно говорить о других причинах еще одного хода Марии — восстановлении прав католического архиепископа Сен-Эндрюсского Джона Гамильтона, которых его лишили в предшествующие годы. Это было сделано явно с той целью, чтобы он имел возможность развести Марию с Дарнлеем, а вероятно, также и Босвела с его женой. Эти поступки, по-видимому, свидетельствуют в пользу того, что Мария знала о заговоре против Дарнлея. Следует добавить, что сведения о нараставшей угрозе для жизни Дарнлея достигли и ушей иностранных дипломатов и разведчиков. О ней, в частности, был осведомлен французский посол Дюкрок, покинувший Шотландию за три недели до убийства. Сам же Дарнлей, как уже отмечалось, поспешил укрыться в относительно безопасном Глазго.

Таким образом, кое-что о заговоре было известно многим, и нет ничего удивительного в том, что к их числу принадлежала и Мария. Это, однако, ещё не означает участия самой королевы в заговоре или даже знания каких-либо конкретных деталей подготовки покушения.

Большой знаток шотландской истории XVI в. и автор специальной монографии о первом суде над Марией Стюарт Г. Доналдсон, взвешивая изложенные выше аргументы, склоняется к выводу, что Мария не принимала участия в заговоре или по крайней мере ее поведение легче объясняется, если исходить из этого предположения.

20 января 1567 года в письме своему стороннику архиепископу Бетону в Париж королева упоминает о слухах, что Дарнлей в сообществе с несколькими лордами собирается короновать ее малолетнего сына и править от его имени. И в этот же самый день королева отправляется из Эдинбурга в Глазго, чтобы привезти оттуда больного мужа в столицу. Не очень правдоподобно, чтобы королева согласилась взять на себя роль приманки, с помощью которой заговорщики стремились заманить Дарнлея в Эдинбург. «Искренен ли был этот неожиданный переход от отвращения к трогательному участию, от ненависти к доброму согласию? — задавал вопрос французский историк М. Минье и отвечал: — Невозможно верить этому, если принять в расчет, что смерть Дарнлея, последовавшая чрезвычайно трагически через несколько дней, не причинила ей никакой печали, не оставила в ней ни малейшего сожаления, не внушила ей чувства мести, не заставила принять никаких судебных мер; если обратить внимание на то, что в то самое время, как она, по-видимому, примирилась с мужем, ее преступная связь с Босвелом продолжалась и что вскоре после того она сделалась женой этого отважного убийцы ее мужа». «Если Мария намеревалась убить Дарнлея, почему она не попыталась это сделать в Глазго руками своего доктора, а положилась на такой неверный способ, как взрыв здания в столице?» — возражал Л. Меневаль (Меневаль Л., Правда О Марии Стюарт. Париж. 1877). С другой стороны, утверждение защитников Марии, что ею двигала жалость к больному мужу, тоже вряд ли способно кого-либо убедить, если вспомнить предшествовавшие этому отношения между супругами. Вероятно, объяснение можно найти в упорно ходившем слухе, что Мария снова должна была стать матерью и необходимо было узаконить ожидавшегося ребенка.

Мемуары расходятся в определении причин болезни Дарнлея. Одни считали ее результатом далеко зашедшего венерического заболевания, другие — следствием отравления. К последнему предположению присоединялись уже в XVIII в. видные шотландские ученые. Джилберт Стюарт (Стюарт Дж., История Шотландии от утверждения Реформации до смерти королевы Марии. Лондон. 1782) считал, что королева знала о попытке отравления Дарнлея лордами и в ней проснулось сочувствие к мужу, ставшему жертвой ее врагов. Это и привело Марию к больному Дарнлею в Глазго. Его выздоровление и примирение с королевой естественно вызвали сильную тревогу лордов. Их безопасность оказалась несовместимой с дальнейшим существованием Дарнлея. В заговоре участвовал наряду с Мереем, Мортоном, Мейтлендом также и Босвел. Однако Мерей и Босвел строили при этом совершенно противоположные планы. Босвел после смерти Дарнлея стремился получить руку Марии и трон, Мерей надеялся захватить власть в свои руки.

Косвенные данные, возможно, говорят о том, что Марии не было известно о плане взрыва Кирк о'Филда. Она была настолько потрясена известием, что несколько дней не принимала участия в делах. В течение значительного периода после гибели Дарнлея корреспонденция, подписанная королевой (за одним исключением — письма от 16 февраля), велась на английском, точнее, на шотландском, а не, как обычно, на французском языке. Даже через месяц, 8 марта, когда английский посол получил аудиенцию, его приняли в полутемной комнате: вероятно, больная Мария поручила одной из своих фрейлин сыграть роль королевы. Можно, правда, лишь гадать, была ли вызвана эта болезнь нервным перенапряжением, раскаянием в содеянном или в том, что Мария не пресекла известные ей планы лордов, либо, наконец, опасением за будущее.