Сын убийцы миров (СИ) - Шатилов Валентин - Страница 44

Выяснилось (после олегового инструктажа), что если одну из стенных облицовочных плиток сначала отколупнуть от стены, а потом потереть в ладонях, освобождая от блестящей упаковки – то цветной квадратик перестает быть твердо-керамическим, а оказывается вполне съедобным. И даже вкусным. Я, по крайней мере, уплетала уже третью плитку.

Мой аппетит, кстати, никакого ущерба красоте стен этим не наносил. После отколупывания этого съедобного кафеля под ним не обнажалось грязно-серого цементного основания. Просто из стены, из ее глубины, на место отколупнутой тотчас выдвигалась новая плитка – совершенно идентичная предыдущей. И по вкусу тоже – я специально отколупывала два раза подряд одно и то же.

А вообще место и цвет плитки многое говорили о ее вкусовых качествах. Олег, как знаток здешней кухни, сначала выслушал наши пожелания, а потом указал каждому ту разновидность плитку, которая более всего соответствовала выбранному блюду.

Правда, полного соответствия все-таки не наблюдалось. Я, например, пожелала тушеной свинины с картошкой. Казалось бы – чего проще? Но плитка, выбранная Олегом, будучи пережеванной, неожиданно отозвалась таким букетом ощущений, что это стало заметно по моему лицу. И на немой олегов вопрос я вынуждена была объяснить:

– С подливкой перестарались. Грибы я не заказывала. И чеснок не люблю. А вот помидорного салатика могли бы засунуть и побольше!

Зато лыцары сжевали все без замечаний. И даже запить не потребовали. Олег сам предложил. Снова плитку. Самую невзрачную – бело-серую, чуть голубоватую, простецкую. Но после откусывания от нее у лыцарства нашего заблестели глазки, в промежутке между бородой и усами наметились нетрезвые улыбки, и я заинтересовалась: а что, собственно, пьем?

Запах у серенькой плитки был никакой. Вкус – тоже. Ощущения при разжевывании и проглатывании – приятные. Опьянение – быстрое и сильное. Сразу захотелось пожаловаться на свою бедную долю и горемычную судьбу.

– Ну вот скажите – во что вы втянули бедную девушку? – захныкала я. – И так ни света, ни воли, а теперь совсем… Возят, как колоду, таскают по каким-то пустыням… Кругом песок, один песок. Из всех друзей – только песок и остался…

– Это мой друг, – внес уточнение Олег.

– Нет мой! – вскинулась я запальчиво. – Это меня он обнимает своей этой… крачунью… крученью… тьфу! – язык заплетался, мысли путались. – Короче! Я с ним постоянно обнимаюсь, он мой друг!

– Ты в это время почти как бы спишь! Это ведь похоже на сон? А как можно дружить во сне? – резонно возразил Олег. – А вот я с ним дружил по-настоящему! Знаешь, какой он был игрун? Не знаешь… Ничего вы все не знаете. Потому что он умер. Мой друг… Самый первый, самый лучший… Я приходил к нему на четвереньках. Ага! Я тогда даже ходить толком не мог! Ползал! Вот и приползал к нему через ту дырку. Кто спросил какую дырку?

– Никто не спрашивал, князь… – осторожно сказал Матвей.

А Гаврила только испуганно таращился на своего господина, быстро трезвея.

– Спросил! Я же слышал! Про дырку. Ту самую. Через которую мы все сегодня ползали, людей теряли… А вот когда я приползал – он радовался! Знаешь, Елена, как он меня катал? Волны устраивал, качели, карусели! «Где-где»? В глубине! В себе самом! Только чтоб мне интересно было! Он даже и не научился потом вместе со мной ходить прямо… Я когда потом уже пришел к нему прямо, он говорит: а мне удобно возиться с тобой, когда ты на четвереньках, я привык, что ты как маленький! Маленький? Да я вообще по сравнению с ним никто был! Меньше его песчинки! Больше, конечно. Хотя все равно крохотный. Но я появился у него! И он обрадовался! Я был, и я есть. До сих пор. А его – нет… Нету, вы понимаете, люди-и-и…

Олег заплакал. Обхватил голову руками и разрыдался с всхлипыванием, подвыванием.

Семен смотрел на него с интересом, Гаврила – с ужасом, Серега сочувственно качал головой. Матвей осторожно вытащил из олеговых пальцев огрызок злополучной пьяной плитки.

Но Олег почувствовал это движение. Вскинул лоб, обвел нас мутным неустойчивым взором. Потом вгляделся в меня, со стоном протянул:

– Елена-а-а… Ты же моя вторая половина… Хоть ты его не обвиняй… Он мало знал… Откуда ему было что-нибудь знать? Он же был один! Всегда один! С рождения! У меня ведь и Бокша был, и Читу была… А его же никто не учил! Но он мне все рассказывал! Все что сам знал! Это ведь он мне про маму рассказал… Как она лежит там, в глубине, совсем одна… И ждет меня… А теперь еще и маму обвинили – во всем ведь обвинили!… Это все цар твой! – зло ткнул он пальцем в Матвея. – Наговорил на маму! И испугался. Я ведь почувствовал, да! Когда он обломался со мной на этой вашей ауе… удиненции, когда понял, что я его чувствую – он же ведь испуга-ался, да! Что я узнаю! Что не мама виновата! Что он сам ее туда послал!

– Олежек, – испуганно проговорила я, обнимая его, прижимая худенькое тельце к себе. – Кто послал, куда? Успокойся…

Политики нам тут только не хватало… Хулы на царствующую особу… И это при царовом шпионе!

– Туда-а-а… – вновь захлебнулся в рыданиях Олег. – Туда куда она ходила! Где все и случилось! Не знаю я куда! Не-зна-ю! Он же со мной не говорил, цар этот – он же чувствовал, а не адреса сообщал! Лишь бы обвинить кого-то… А кого? Вот и придумал: маму. А она разве виновата? Разве виновата, что любит отца больше чем меня?… Так уж его любит, так, что и меня отправила – в ссылку, к бабушке!… Правильно ты, Елена тогда сказала – в ссылку!… Чтоб не путался под ногами, не мешал! Ну и чего тут обвинять?… Это любовь… Ведь ради любви можно – э-э!… – он махнул рукой. Потом опять поднял глаза на меня. – Ты вот, Елена, меня так любить не будешь… Как мама отца любила. Ты не такая… Любить будешь, конечно! Но не так… А любить – куда ж ты денешься… Потому что – вон они! – он потыкал пальчиком мне за спину, пьяно засмеялся. – Милуются!

Я оглянулась. За спиной у меня никого не было.

– А все же не так, как она отца… – глаза Олега вновь налились слезами. – Не так… Но обвинять ее не смейте! Вы слышите? – он даже ударил кулачком по разноцветной стене. – Не смейте маму обвинять! И песочек не смейте! Он не виноват! Ему вообще хуже всех! Хуже даже чем мне… Потому что я – живой, а он – умер. Даже хуже чем умер – стал как животное! И даже еще хуже! Ведь животные – собаки, кошки – они ведь хоть чуть-чуть… А он – нет… Он – как трава… Как этот, как плакто… Как план-ктон! А ведь я обрадовался поначалу! Вышел, смотрю – он! Думал, что он тоже соскучился и ждет меня! Куда там… Нету его. Песок есть, а друга, единственного друга – нету…

Он снова зашелся в рыданиях, покачнулся, валясь на пол, увлекая меня за собой.

– Гаврила, держи! – пискнула я, стараясь если самой и упасть, так хоть не на нашего пьяного пацаненка. Только бы не придавить, не покалечить!…

И Гаврила успел. Подхватил заваливающегося навзничь Олега. Поднял на руки, спросил со страхом, неизвестно у кого:

– И что теперь?… Куда его?…

– Почивать неси! – вдруг твердо произнес Матвей. – Отдыхать. Перепил князь. Не рассчитал силы по малолетству. Наболтал незнамо чего. Я даже и не разобрал слов его заумных. Потому что не было в них смысла. Не было! – Матвей обвел нас жестким взглядом, проверяя – каждый ли понял что он сказал? – Неси князя отдыхать. Ему проспаться надо. Князю нашему. Неси, лыцар. Прямо в опочивальню его чудодейственную. Да и нам самим туда пора. Засиделись.

– Застоялись, – механически поправила я, вставая с пола.

– Ваша правда, княгиня, – усмехнулся Матвей. – Чистая правда. Ох, не зря такой человек выбрал вас себе в спутницы…

– Какие спутницы! – шикнула я на Акинфовича. – Он же ребенок!

– Ребенок, – тихонько, только для меня, согласился Матвей. – Да только цар наш тоже когда-то ребенком был. А теперь стал царом. А кем этот станет? – он испытующе посмотрел мне в глаза. – Узнаем. Как бог свят, узнаем!

А я заметила, что не такой уж Матвей Акинфович и молодой, как кажется. Особенно сейчас. Он сейчас выглядел почти старым. И очень, очень усталым…