Безвыходное пособие для демиурга (СИ) - Никора Валентин - Страница 83

– А ведь ты знаешь все ответы. – Николай Петрович подмигнул мне. – Пока Данька бесится сейчас у нашей книги, пока Пашка чешет затылок, только у тебя одного, Герман, есть власть над изменчивой реальностью. Но если ты прекратишь работать, у тебя отнимут твой дар и отдадут его тому, кто окажется рядом. Ты пойми, что выдавить из тебя щит может любой человек, даже не маг. Сейчас ты еще жив, и у тебя есть шанс вернуться к своей Лере. И этот осколок щита – это твой пропускной билет в реальность. Оставь его нам и забирай роман.

– С чего это я должен верить двум прохвостам, которых сам же и выдумал?

– Не лги себе, Герман. Ты прекрасно помнишь о нашей первой встрече. – Николай Петрович тряхнул своей козлиной бородкой. – Выходит, не мог ты меня придумать здесь. Ведь иначе получается, что и я, с таким же успехом, мог придумать тебя, чтобы ты написал для нас роман и вернул нам осколок. Версия не хуже любой другой, что вертятся у тебя сейчас в голове.

– А какой вам резон возвращать меня домой? – в глубине души затеплилась надежда.

В конечном счете, я, действительно, видел Николая Петровича накануне всех этих событий. Но в моем романе он был без этой дурацкой козлиной бороды. Может быть, он такой же живой, как и я сам?

Кроме того, этот Петрович мне симпатичнее того, которого я нарисовал в книге.

А еще, когда у меня дико заболела голова, и я впал в забытье, переходящее в сон, ведь это именно Николай Петрович учил меня ходить по воде и вел на ту сторону, где ждала меня Лера.

– А, действительно. – гофмейстер смотрел на своего силовика с нескрываемым удивлением. – Я не узнаю тебя, Петрович. Зачем нам в реальности мальчишка, который угадал нашу подноготную? Он не маг, дотянуться до нас не может, но его пасквиль может натолкнуть на наш след ищеек. Зачем нам такой свидетель?

– Эх, ты, Великий Инквизитор. – Николай Петрович хрипло рассмеялся. – Где же твой нюх, опричник Господа? Одна половина твоей души – это мертвая собачья голова, а другая – помело, да только рыщешь ты не там.

– Так это ты? – Лев Григорьевич вскочил, опрокидывая стул, на котором сидел. – Это ты владелец щита, а вовсе не книга? Вот почему здесь ты не можешь быть молодым! А ведь я мог бы догадаться!

– Тебе ведь, Лев Григорьевич, только что прямо сказали, что в реальности я именно такой, как сейчас. – Николай Петрович налил себе стопку коньяка. – Тебе, носитель Великого Инквизитора, я показал то же, что и всем. Просто ты возомнил о себе невесть что. Гордыня, братец мой, тем и опасна, что делает слепыми и глухими. Вот Гера – он все понял, и кулаками по столу не стучит.

Бог мой, сумасшедший дом сошел с электронных страниц и стал моим миром за гранью бытия!

Я почувствовал толчок крови где-то в затылке.

Да, я понял, боль приходит, когда я теряю ощущение почвы под ногами, когда у меня возникает паническое желание убежать, спрятаться, укрыться от этого безумия.

Да, я всегда верил в некие мистические проявления иной формы бытия и сознания, но я никогда не хотел провалиться внутрь фантасмагорий, я подозревал, что они рождаются в головах сумасшедших гениев.

Теперь я создал мир, который сводит с ума. Речь не о читателях, а обо мне самом!

Вот почему Гоголь боялся, что его похоронят живым! Он придумал это, а потом сам ужаснулся своей фантазии!

Но все, что однажды было занесено на бумагу, непременно исполняется.

Когда, спустя столетие, Гоголя раскопали, чтобы перезахоронить, его тело было перевернутым в гробу, а обшивка изнутри была изодрана ногтями.

Видимо, Николай Васильевич от нехватки воздуха вышел из летаргического сна, но выбраться из могилы не смог. Подозреваю, что в эти мгновения предсмертного отчаяния он попал в эту мою комнату и пообщался со своими персонажами. Его простили и дали ему умереть.

Возможно, я сейчас, как Гоголь, тоже ворочаюсь в гробу и задыхаюсь в темноте и безумии. Но никто меня не раскопает!

Вампирская лихорадка, охватившая в последние годы страну, когда, после триумфального шествия фильмов «Ван Хельсинг», «Другой мир», и бума «Сумерек», каждый школьник считает, что вампиры насмерть бьются с вампасами, и с оборотнями, но при этом испытывают сентиментальные слезливые чувства к людям, – она все равно никого не приведет с лопатой на кладбище. Кроме, пожалуй, Леры.

Но Лера – не дура, она на эту чушь не клюнет, и не бросится осквернять могилы. А жаль, у меня был бы шанс глотнуть свежего воздуха и, возможно, это безумие, которое стягивает мое сознание в узел, рассеялось бы, точно туман.

Если я в гробу, то и головная боль имеет свое логическое объяснение. В темноте я ничего не вижу и воображаю все, что захочу. Воздух кончается, у меня началось кислородное голодание. Это ведь уже не первый такой припадок. А такого в реальности со мной никогда не было!

Возможно, когда воздуха не станет, все исчезнет: и я сам, и вся эта игра моего больного воображения. Я ведь здесь получил все, что желал, кроме любви.

Возможно, любовь – это наши поступки, и никакая магия не может ее призвать, ибо она сама – чудо, стоящее выше богов и смерти.

Наверное, я никогда не вернусь назад, в реальность, не увижу своей первой книги, не буду нянчить своего ребенка, не смогу ходить с Лерой по магазинам за подгузниками и детским питанием.

В конечном счете, что стоят все книги мира в сравнении с обычным счастьем родителей, наблюдающим, как их карапуз возится в песочнице?

Я погнался за миражом, уводящим меня от самого главного в жизни! И теперь уже слишком поздно. Ничего не исправить. Времени не осталось. Самому могилу не открыть!

Бог мой, вот сейчас, на самом краю пропасти, я вдруг понял, что не ценил простого человеческого счастья, всю жизнь гонялся за химерами, мечтая написать нечто похожее на правду. Да я и не жил вовсе, лишь наблюдал за тем, как живут другие, чтобы честно и правдиво отразить это на страницах своих романов.

Но вот я уже чувствую дыхание смерти: и что я могу вспомнить?

Ничего!

Я не могу точно утверждать, где я на самом деле: в волшебной пещере, охраняемой сидящим каменным богом, которая создает мне идеальные условия для творчества, или ворочаюсь в гробу, задыхаясь в своем последнем яростном сне…

Но если я все еще жив, то должен попытаться что-нибудь сделать!

Я не чувствую запаха свежевскопанной земли. Вдруг это от долгого одиночества ко мне стали являться безумные мысли?

А головная боль – от недосыпа.

И я не в гробу, а все еще в комнате желаний. Я ведь хотел пообщаться со своими персонажами, пожалуйста: кушать подано!

Мои герои явились и устроили здесь форменные разборки. А чего от них ожидать? Они еще и пальбу откроют, ноутбук угробят! Они непременно это сделают. Я их такими и задумал: подлецами до кончиков волос, гениями, вместившими в себя злодейство не как подлость, а как элемент игры. И я не имею права на них сетовать!

Головная боль ползла под черепом, точно нефтяное пятно по озеру. Еще немного – и я просто перестану соображать. Может быть, следующего такого приступа уже и не будет.

Я обхватил голову руками и понял, что единственное, о чем я действительно жалею, что здесь, в момент моей второй смерти, нет Леры.

Перед глазами полыхнуло алое зарево пожара. То ли это гипертонический криз, то ли просто кровь ударила в голову и это последнее – что я, вообще, увижу.

– Остановись! – сквозь наползающую багряную пелену забвения я слышал крик Николая Петровича. – Ты погубишь мальчишку!

– Что мне этот глупец? Он ведь серьез верит, что он нас придумал, мол, ему ангелы все надиктовали, будто все мы вышли из его головы, и исчезнем вместе с его смертью. Глупость и полное незнание закона… Даже если нас придумали, мы, отделившись от творца, дальше живем своей жизнью, и можем не просто пережить родителя, но даже занять его место.

Не мог так думать инквизитор. Это же ересь.

Но, даже если и сказал, то, по большому счету, это уже не важно.

Я ведь сейчас не писал свой самый лучший роман. Нет, сейчас два волшебника спорили о чем-то абстрактном, не имеющем отношения ни ко мне, ни к моему возвращению домой. Они были где-то здесь, рядом, и одновременно очень далеко, в другой галактике, в мире, которого еще нет. Меня отделяло от них огненное зарево, бушевавшее в моей голове.